Древо драгоценное,
Что в бесплодье скудном
Столько лет плачевных
Одевалось грустью,Не спеша ответить
Чаяньям супруга
И его надеждам,
Поневоле смутным,Промедленьем долгим
Удручая душу,
Уводя от храма
Праведного мужа;Пресвятая нива,
Из неплодной глуби
Вынесшая миру
Урожай цветущий;Славный двор монетный,
Где чекан задуман
Богу, давший образ,
Что носил он в людях;Мать пречистой девы,
Той, кем бог могучий
Неземную славу
Свету обнаружил;Ею я собою
Стала ты приютом,
Анна, где целятся
Скорби и недуги.В некотором смысле,
Верно, и над внуком
Ты имеешь силу
Истинно благую.Горние чертоги
Для тебя доступны,
И с тобою сродных
Сонм единодушен.Слава, слава зятю,
Дочери и внуку!
Ты по праву можешь
Песнь воспеть, ликуя.Ты была, смиренно,
Школой многомудрой,
Дочери подавшей
Скромную науку.Ныне, с нею рядом,
Возле Иисуса,
Ты причастна выси,
Непостижной чувствам.
Пение Пресьосы было таково, что восхитило всех слушавших. Одни говорили: "Дай тебе бог счастья, девушка!", другие: "Как жаль, что девушка эта - цыганка! Поистине, годилась бы она в дочери важному сеньору".
Были и другие люди, более грубого склада, которые говорили: "Дайте подрасти этой девчонке: она себя покажет! Верное слово, готовит она хороший невод для улова сердец!" А был еще один совсем уж грубый и простой неотеса: увидев, как быстро идет она в танце, он сказал: "Правильно, красотка, правильно! Танцуй, милочка, но не сгуби цветочек, милый голубочек!" А она ему ответила, не переставая танцевать: "Что жалеть цветок, молвил голубок!"
Прошел канун и самый праздник святой Анны, и Пресьоса почувствовала себя несколько усталой; но зато такого шуму наделали ее красота, бойкость, ум и танцы, что только о них и говорили по всей столице.
Две недели спустя она снова появилась в Мадриде с тремя девушками, с бубном, с новым танцем, с запасом романсов и веселых, но вполне скромных песенок, ибо Пресьоса не позволяла, чтобы ходившие с ней девушки пели непристойные песни, да и сама никогда их не пела, что обращало на себя внимание многих и за что ставили ее очень высоко.
Ни на минуту не отлучалась от нее старуха цыганка, ставшая как бы ее Аргусом, из опасения, что девушку сманят или увезут; она называла ее внучкой, а та ее - бабушкой.
Стали как-то танцевать в тени на Толедской улице, и сейчас же из лиц, следовавших за ними, составилась целая толпа; пока шли танцы, старуха просила милостыню у окружающих, и на нее, словно из мешка, сыпались очавы и куарто, ибо красота имеет свойство пробуждать дремлющую щедрость.
Окончив танец, Пресьоса сказала:
- Если мне дадут четыре куарто, я одна пропою вам премиленький романс о том, как госпожа наша королева Маргарита отправилась на послеродовую мессу в Сан-Льоренте в Вальядолиде; уверяю, романс замечательный: автор его - один из тех поэтов, что у нас наперечет, все равно как батальонные командиры.
Едва она это сказала, как почти все, кто стоял вокруг, стали кричать:
- Пой, Пресьоса, вот мои четыре куарто!
И так посыпались на нее куарто, что у старухи рук не хватало подбирать. Собрав таким образом обильную жатву, Пресьоса тряхнула своим бубном и на особенно щегольской и шальной лад запела следующий романс:
Вышла с сыном к первой мессе
Та, что всех славней в Европе,
Та, что именем и блеском
Драгоценней всех сокровищ.Чуть она подымет очи,
Души всех она уводит,
Всех, кто смотрит, очарован
Благочестьем и красою.В знак того, что в ней мы видим
Часть небес, сошедших долу, -
Рядом с нею - солнце Австрии,
Рядом - нежная Аврора.А за нею следом - светоч,
Засиявший ночью поздно,
Тою ночью, о которой
И земля и небо стонут.Если в небе колесницам
Звезды яркие подобны, -
И в ее чудесном небе
В колесницах блещут звезды.Вот Сатурн, летами ветхий,
Гладит бороду и холит,
И легко идет, хоть грузен:
Радость лечит от ломоты.За Сатурном - бог болтливый
В языках идет влюбленных;
Купидон - в эмблемах разных,
Где рубин и жемчуг спорят.Дальше Марс идет свирепый,
Восприявший стройный образ
Многих юных, чью отвагу
Тень ее сменяет дрожью.Возле Солнца - сам Юпитер;
Оттого что все возможно
Для того, чей сан высокий
На премудрости основан.Свет луны горит в ланитах
Не одной богини дольной,
Венус скромная - в обличье
Тех, кто это небо создал.Маленькие Ганимеды
Кружат, вертятся и бродят
В златоубранном окружье
Этой сферы бесподобной.И чтоб каждый взгляд дивился,
Всё не только здесь роскошно,
Всё доходит до предела
Расточительности полной.Вот Милан в богатых тканях,
Пышно убранный, проходит,
Индия с горой алмазов,
А Аравия с бензоем.Там идет грызунья-Зависть
С теми, кто замыслил злое;
В сердце Верности испанской -
Безбоязненная доблесть.Всеобъемлющая Радость,
Разлученная со Скорбью,
По путям и стогнам мчится.
Буйной и простоволосой.Для немых благословений
Отверзает рот Безмолвье,
И молоденькие дети
Песнопенью взрослых вторят.Тот поет: "Лоза благая,
Возрастай, тянись и плотно
Обвивай счастливый ясень,
Вознесенный над тобою.Возрастай себе на славу,
На защиту церкви божьей,
На добро и честь Кастильн,
Магомету на невзгоду".А другой язык взывает:
"Здравствуй, белоснежный голубь,
Даровавший жизнь орлятам,
Венчанным двойной короной.Чтоб изгнать из поднебесья
Стая хищников голодных,
Чтобы осенить крылами
Добродетель с сердцем робким".Третий, тоньше и разумней,
Изощренней и ученей,
Молвит, источая радость
Как устами, так и взором:"Перламутр Австрийский! Жемчуг,
Нам подаренный тобою,
Сколько замыслов рассеял!
Сколько обезвредил козней!
Сколько рушил упований!
Сколько ковов уничтожил!
Сколько создал опасений!
Сколько хитростей расстроил!"Между тем она подходит
К храму феникса святого,
Что, испепеленный в Риме,
Для бессмертной славы ожил.Перед ликом вечной жизни,
Перед госпожою горней,
Перед той, что за смиренье
Ныне шествует по звездам;Перед матерью и девой,
Перед дочерью господней
И невестой на коленях
Маргарита произносит:"Я твой дар тебе вручаю,
Расточающая помощь;
Там, где нет твоей защиты,
Изобилуют недоли.Я несу тебе сегодня
Первый плод мой, матерь божья;
Пусть тобой он будет принят,
Защищен и приумножен.Об отце его помысли,
Об Атланте, удрученном
Тяжким гнетом царств столь многих
И владений столь далеких.Знаю, сердце властелина
Навсегда в руках господних.
И от бога ты получишь
Всё, о чем его попросишь".По свершении молитвы
В новом гимне, ей подобном,
Хор величит божью славу,
Ныне явленную долу.По свершении служенья,
В блеске пышных церемоний
Вспять вернулось это небо
Вместе с сферой бесподобной.
Как только окончила Пресьоса свой романс, вся почтенная аудитория и строгий трибунал, ее слушавшие, слились в одном общем крике, гласившем: "Пой еще, Пресьоса, в куарто недостатка не будет!"
Больше двухсот человек смотрело тогда на танцы и слушало пение цыганки, и в самый разгар веселья случилось пройти теми местами одному из городских приставов. Заметив, что собралось столько народу, он спросил, в чем дело; ему ответили, что слушают, как красавица цыганка поет песни.
Подошел любопытный пристав, послушал минутку и, дабы не ронять своего достоинства, не дослушал романса до конца; а так как ему показалось, что цыганочка была выше всяких похвал, он велел одному из пажей сказать старухе цыганке, чтобы та вечером явилась вместе с цыганками к нему на дом; хотелось ему, чтобы послушала их жена его, донья Клара. Паж выполнил поручение, и старуха ответила, что придет.
Окончились танцы и пение, и перешли было на другое место, как вдруг к Пресьосе приблизился какой-то очень хорошо одетый паж и, протянув ей сложенную бумагу, сказал:
- Выучи, Пресьоса, вот этот романс. Он весьма недурен; а я тебе буду давать время от времени еще и другие, так что пойдет о тебе слава как о лучшей на всем свете исполнительнице романсов!
- Выучу, и с большим удовольствием! - ответила Пресьоса. - Только смотрите, сеньор, не забудьте принести обещанные романсы, конечно, при условии, что они будут приличны! Если вам угодно получить плату, сговоримся на дюжины: спели дюжину - и заплатили за дюжину; если же вы думаете, что я буду платить вперед, это дело невозможное!
- Если вы мне заплатите за бумагу, сеньора Пресьоса, - ответил паж, - я и на том скажу спасибо, и кроме того, если романс окажется нехорошим или нескромным, считать его не будем!
- Пусть за мной останется право выбора! - сказала Пресьоса.
После этого цыганки пошли дальше по улице. Из-за решетки одного окна их позвали какие-то кавальеро. Прижалась Пресьоса к решетке, находившейся невысоко, и увидела в хорошо убранной и прохладной комнате нескольких кавальеро: одни занимались тем, что прохаживались по комнате, другие играли в разные игры.
- Не хотите ли вы, сеньоры, дать мне магарыч? - спросила Пресьоса, говорившая как и все цыганки пришепетывая, причем это у них не от природы, а особая повадка.
При звуке голоса Пресьосы и при виде ее лица игравшие оставили игру, а ходившие - свое хождение, те и другие поспешили к решетке посмотреть на цыганочку - Ибо все уже о ней слышали - и сказали:
- Заходите, заходите, цыганочки: получите магарыч!
- Не выйдет ли только дорого, - возразила Пресьоса, - если нас тут станут щипать?
- Нет, вот тебе слово кавальеро! - сказал один из них, - Можешь быть спокойна, малютка, что никто у тебя ремешка на башмаке не тронет; ничего не будет, клянусь знаком ордена, который у меня на груди. - И он положил руку на крест Калатравы.
- Если хочешь войти, Пресьоса, - сказала одна из трех бывших с ней цыганок, - иди себе на здоровье, а я не хочу идти туда, где столько мужчин!
- Нет, Кристина, - ответила Пресьоса, - если чего и нужно бояться, так это одного мужчины и наедине, а не большого общества; потому что одно то, что их много, исключает страх и опасение обиды. Заметь, Кристина, и знай: если женщина захочет быть честной, то останется таковой среди целой армии солдат. Правда, всегда следует избегать опасных случайностей; но под ними следует разуметь тайные, а не явные.
- Ну, идем, Пресьоса, - ответила Кристина, - ты ведь у нас ученей ученого.
Старая цыганка их ободрила, и они пошли. Едва только Пресьоса успела войти, как кавальеро со знаком ордена заметил лист бумаги, находившийся у нее на груди; он подошел и выхватил его. Пресьоса ему заметила:
- Не отбирайте его у меня, сеньор; это романс, который мне только что подарили, я его еще не читала.
- А ты, красавица, умеешь читать? - спросил кто-то.
- И писать, - сказала старуха. - Я воспитала свою внучку как дочь какого-нибудь стряпчего.
Кавальеро развернул бумагу и, увидев, что в ней лежит золотой эскудо, воскликнул:
- Ай да Пресьоса!.. К письму приложена плата за доставку; получай эскудо, который находится при романсе!
- Ловко! - воскликнула Пресьоса. - Поэт принял меня за нищую. Честное слово, не то удивительно, что я
получаю эскудо, а удивительно то, что его дает мне поэт! Если все его романсы будут с подобным приложением, что бы ему переписать весь Romancero general и давать мне каждый раз по стихотворению! Уж я бы "пощупала" пульс его золотым и, как бы ни трудно ему было с ними расставаться, принимать их я буду очень легко!
Все слушавшие цыганочку пришли в восторг от ее ума и ее острых слов.
- Читайте же, сеньор, - сказала она, - да погромче; посмотрим, так ли умен этот поэт, как щедр.
И кавальеро прочел следующее:
С красотою несравненной
Все сравненья будут тщетны:
Словно камень самоцветный,
Ты зовешься Драгоценной.Этой мысли справедливость
На тебе узнать могли мы:
Никогда неразлучимы
Красота и горделивость.Если ты казнить решилась
Нас надменностью своею,
Я поистине жалею
Век, в который ты родилась.Ведь а тебе растет, хитана,
Василиск, разящий взором,
Нежный властелин, в котором
Мы предчувствуем тирана.Как же мог шатер походный
Дать такое чудо свету?
Как взлелеял прелесть эту
Мансанарес мелководный?Потому затмит он славой
Золотого Тахо волны;
Перед ним, смиренья полный,
Ганг померкнет величавый.Всем сулишь благословенья,
А сама приносишь горе;
У тебя в жестоком споре
Красота и помышленья.В страшный миг, когда предстанешь
Тем, кто ждет тебя, мечтая,
В помышленьях ты святая,
Красотою - насмерть ранишь.Говорят у вас в народе,
Что ни женщина - колдунья;
Колдовство твое, плясунья,
Не совсем в таком же роде.Для того, чтобы невольно
Всех кругом лишить рассудка,
Всякий раз тебе, малютка,
Колдовских очей довольно.Власть твоя что день - чудесней;
Танцем манишь нас летучим,
Убиваешь взглядом жгучим,
Зачаровываешь песней.Ты на сто ладов колдуешь:
Словим, взглядом, пляской, пеньем,
Приближеньем, удаленьем
Ты огонь любви волнуешь.Над свободною душою
Ты царишь желанной мукой;
В том моя душа порукой,
Покоренная тобою.Страсти камень драгоценный!
Тот, кто эти строки пишет,
Лишь тобой и мертв и дышит,
Пленник бедный и смиренный.
- Бедный стоит в последнем стихе, - сказала на это Пресьоса: - плохой признак! Влюбленные никогда не должны говорить о своей бедности, потому что в начале любви бедность, сдается мне, - большой порок.
- Кто тебя учит всему этому, милочка? - раздался голос.
- А кто же меня должен учить? - возразила Пресьоса. - Разве в теле моем нет души? Или мне не пятнадцать лет? Я ведь не сухорукая, не кривобокая и не повреждена в разуме! Цыганский ум работает совсем иначе, чем у всех остальных людей: всегда он зрелее своих лет; цыган дураком не бывает, не найдется и цыганки простофили; для того чтобы заработать себе на хлеб, нужно быть острым, хитрым и плутоватым, - вот они и пускают в ход смекалку на каждом шагу, не позволяя ей лежать под спудом… Посмотрите на девушек, моих товарок: они молчат и кажутся дурочками; а ну-ка, доложите им палец в рот да пощупайте, где у них зуб мудрости, так и увидите, что они такое! Нет! У нас любая двенадцатилетняя девочка стоит иной двадцатипятилетней, потому что учитель их и наставник - дьявол и сама жизнь, которая в один час научает тому, чему нужно целый год учиться!
Словами своими цыганочка произвела впечатление на всех слушающих, так что магарыч ей дали не только те, кто играл, но даже и не игравшие.