(74) Каким образом он убил отца? Сам ли он нанес ему удар или же поручил другим совершить это убийство? Если ты утверждаешь, что сам, то его не было в Риме; если ты говоришь, что он сделал это при посредстве других людей, то я спрашиваю, при чьем именно: рабов ли или же свободных людей? Если при посредстве свободных, то при чьем же? При посредстве ли земляков-америйцев или же здешних наемных убийц, жителей Рима? Если это были жители Америи, то кто они такие? Почему их не назвать по имени? Если это были жители Рима, то откуда Росций знал их, когда он в течение многих лет в Рим не приезжал и больше трех дней в нем никогда не проводил? Где он встретился с ними? Как вступил в переговоры? Как убедил их? - "Он заплатил им". - Кому заплатил? Через кого? Из каких средств и сколько? Не по этим ли следам обычно добираются до корней злодеяния? В то же время постарайся вспомнить, какими красками ты расписал образ жизни обвиняемого. Послушать тебя, он был дикого и грубого нрава, никогда ни с кем не разговаривал, никогда не жил в своем городе. (75) Здесь я оставляю в стороне то, что могло бы служить убедительнейшим доказательством его невиновности: в деревне, в простом быту, при суровой жизни, лишенной развлечений, злодеяния подобного рода обычно не случаются. Как не на всякой почве можно найти любой злак и любое дерево, так не всякое преступление может быть порождено любым образом жизни. В городе рождается роскошь; роскошь неминуемо приводит к алчности; алчность переходит в преступную отвагу, а из нее рождаются всяческие пороки и злодеяния. Напротив, деревенская жизнь, которую ты называешь грубой, учит бережливости, рачительности и справедливости.
(XXVIII, 76) Но это я оставляю в стороне; я спрашиваю только: при чьем посредстве человек, который, как ты утверждаешь, никогда с людьми не общался, мог в такой тайне, да еще находясь в отсутствии, совершить такое тяжкое преступление? Многие обвинения бывают ложными, судьи, но их все же подкрепляют такими доводами, что подозрение может возникнуть. Если в этом деле будет найдено хоть какое-нибудь основание для подозрения, то я готов допустить наличие вины. Секст Росций был убит в Риме, когда его сын находился в окрестностях Америи. Он, видимо, послал письмо какому-нибудь наемному убийце, он, который никого не знал в Риме. "Он вызвал его к себе". - Кого и когда? - "Он отправил гонца". - Кого и к кому? - "Он прельстил кого-нибудь платой, подействовал своим влиянием, посулами, обещаниями"; Даже и выдумать ничего подобного не удается - и все-таки слушается дело об отцеубийстве.
(77) Остается предположить, что он совершил отцеубийство при посредстве рабов. О, бессмертные боги! Какое несчастье, какое горе! Ведь именно того, что при таком обвинении обычно приносит спасение невиновным, Сексту Росцию сделать нельзя: он не может дать обязательство представить в суд, для допроса, своих рабов. Ведь вы, обвинители Секста Росция, владеете всеми его рабами. Даже и одного раба, для ежедневного прислуживания за столом, не оставили Сексту Росцию из всей его многочисленной челяди! Я обращаюсь теперь к тебе, Публий Сципион, к тебе, Марк Метелл! При вашем заступничестве, при вашем посредничестве Секст Росций несколько раз требовал от своих противников, чтобы они представили двух рабов, принадлежавших его отцу. Вы помните, что Тит Росций ответил отказом? Что же? Где эти рабы? Они сопровождают Хрисогона, судьи! Они у него в почете и в цене. Даже теперь я требую их допроса, а мой подзащитный вас об этом просит и умоляет. (78) Что же вы делаете? Почему вы отказываете нам? Подумайте, судьи, можете ли вы даже и теперь сомневаться в том, кто именно убил Секста Росция: тот ли, кто из-за его смерти стал нищим, кому грозят опасности, кому не дают возможности даже произвести следствие о смерти отца, или же те, кто уклоняется от следствия, владеет его имуществом и живет убийством и плодами убийств? Все в этом деле, судьи, вызывает печаль и негодование, но самое жестокое и несправедливое, о чем надо сказать, - это то, что сыну не позволяют допросить рабов отца о смерти отца! Неужели его власть над своими рабами не будет продлена до тех пор, пока они не подвергнутся допросу о смерти его отца? Но к этому я еще вернусь и притом вскоре; ибо это всецело касается тех Росциев, о чьей преступной дерзости я обещал говорить, после того как опровергну обвинения, предъявленные Эруцием.
(XXIX, 79) Теперь перехожу к тебе, Эруций! Ты должен согласиться со мной, что, если мой подзащитный замешан в этом злодеянии, то он совершил его либо сам, что́ ты отрицаешь, либо при посредстве каких-то свободных людей или рабов. При посредстве свободных людей? Но ты не можешь указать, ни как он мог с ними встретиться, ни как он мог склонить их к убийству: ни где, ни через кого, ни какими посулами, ни какой платой. Напротив, я доказываю, что Секст Росций не только не делал ничего подобного, но даже и не мог сделать, так как не бывал в Риме в течение многих лет и никогда, без важной причины, не выезжал из своих имений. Тебе, по-видимому, остается назвать рабов; это будет как бы гавань, где ты сможешь укрыться, после того как все твои другие подозрения потерпят крушение; но здесь ты налетишь на такую скалу, что не только разобьется об нее твое обвинение, но и все подозрения, как ты сам поймешь, падут на вас самих.
(80) Итак, какое же, скажите мне, прибежище нашел для себя обвинитель за недостатком улик? "Время было такое, - говорит он, - людей походя убивали безнаказанно; поэтому, так как в убийцах недостатка не было, ты и мог совершить преступление без всякого труда". Мне иногда кажется, Эруций, что ты за одну и ту же плату хочешь достигнуть двух целей: запугать нас судом и в то же время именно тех, от кого ты получил плату, обвинить. Что ты говоришь? Убивали походя? Чьей же рукой и по чьему приказанию? Разве ты не помнишь, что тебя сюда привели именно скупщики конфискованного имущества? Что из этого следует? Разве мы не знаем, что в те времена, в большинстве случаев, одни и те же люди и отрубали головы, и дробили имения? (81) Словом, те самые люди, которые днем и ночью расхаживали с оружием в руках, никогда не покидали Рима, все время грабили и проливали кровь, вменят в вину Сексту Росцию жестокость и несправедливость, свойственные тому времени, а присутствие множества убийц, чьими предводителями и главарями были они сами, будут считать основанием для того, чтобы его обвинить? Ведь его тогда не только не было в Риме; он вообще не знал, что происходит в Риме; он безвыездно жил в деревне, как ты сам признаешь.
(82) Я боюсь наскучить вам, судьи, или вам, быть может, покажется, что я не доверяю вашему уму, если стану еще более рассуждать о столь очевидных вещах. Все обвинения, предъявленные Эруцием, думается мне, опровергнуты. Ведь вы, надеюсь, не ждете, что я стану опровергать новые обвинения в казнокрадстве и другие, подобные им лживые выдумки, о которых мы до сего времени и не слыхали. Мне даже показалось, будто он читал отрывок из речи, составленной против другого обвиняемого; это не имело никакого отношения ни к обвинению в отцеубийстве, ни к самому подсудимому; коль скоро эти обвинения сводились к одним словам, их достаточно и опровергнуть одними словами; если же он оставляет кое-что до допроса свидетелей, то и тогда, как и во время обсуждения самого дела, он найдет нас более подготовленными, чем ожидал.
(XXX, 83) Теперь перехожу к той части своей речи, к которой меня влечет не мое личное желание, а чувство долга. Ибо, если бы мне хотелось стать обвинителем, я предпочел бы обвинять тех, благодаря кому я мог бы прославиться; но я решил не делать этого, пока буду волен выбирать. Ибо самый достойный человек, по моему мнению, - тот, кто благодаря своей собственной доблести занял более высокое место, а не тот, кто преуспевает ценой чужих несчастий и бед. Пора нам перестать рассматривать пустые обвинения; поищем злодеяние там, где оно действительно кроется и где его можно найти. Тогда ты, Эруций, поймешь, как много надо собрать подозрительных фактов, чтобы предъявить обоснованное обвинение, хотя я не выскажу всего и только слегка коснусь каждого отдельного факта. Я не сделал бы и этого, не будь это необходимо, а доказательством того, что я поступаю так поневоле, будет именно то, что я буду говорить не больше, чем этого потребует благо моего подзащитного и мое чувство долга.
(84) Ты не смог найти причину убийства, когда дело касалось Секста Росция; зато для убийства его Титом Росцием я причины нахожу. Да, тебя имею я в виду, Тит Росций, так как ты сидишь вон там, на скамьях обвинителей, и открыто объявляешь себя нашим противником. О Капитоне речь будет впереди, если он выступит как свидетель, к чему он, как я слыхал, готовится; тогда он узнает и о других своих лаврах; он даже не подозревает, что я слыхал о них. Знаменитый Луций Кассий, которого римский народ считал справедливейшим и мудрейшим судьей, обычно спрашивал во время суда: "Кому это выгодно?" Такова жизнь человека: никто не пытается совершить злодеяние без расчета и без пользы для себя. (85) Его, как председателя суда и как судьи, избегали и страшились все те, кому грозил уголовный суд, так как он, при всей своей любви к правде, все же казался от природы не столько склонным к состраданию, сколько сторонником строгости. Я же - хотя во главе этого постоянного суда стоит муж, непримиримо относящийся к преступным и милосерднейший к невинным людям, - все же легко согласился бы защищать Секста Росция и в суде под председательством того самого суровейшего судьи и перед Кассиевыми судьями, чье одно имя и поныне внушает ужас людям, привлекаемым к ответственности.
(XXXI, 86) Ведь они, видя, что противная сторона владеет огромным имуществом, а мой подзащитный находится в крайней нищете, право, не стали бы спрашивать в этом судебном деле, кому это было выгодно, но ввиду очевидности этого заподозрили бы и обвинили тех, в чьих руках добыча, а не того, кто лишился всего. А что, если к тому же ты ранее был беден, был алчен, был преступно дерзок, был злейшим недругом убитого? Нужно ли еще доискиваться причины, побудившей тебя совершить такое злодеяние? Да возможно ли отрицать что-либо из упомянутого мной? Бедность его такова, что он не может скрыть ее и она тем более явна, чем больше он ее прячет. (87) Алчность свою ты проявляешь открыто, раз ты вошел с совершенно чужим тебе человеком в "товарищество" по разделу имущества своего земляка и родича. Какова твоя дерзость, все могли понять уже из одного того, - о другом я уже и не говорю, - что из всего "товарищества", то есть из числа стольких убийц, нашелся один ты, чтобы занять место на скамье обвинителей, причем ты не только не прячешь своего лица, но даже выставляешь его напоказ. Что ты с Секстом Росцием враждовал и что у вас были большие споры из-за имущества, ты должен признать.
(88) И мы, судьи, еще будем сомневаться, кто из них двоих убил Секста Росция: тот ли, кому, с его смертью, достались богатства, или же тот, кто впал в нищету; тот ли, кто до убийства был неимущим, или же тот, кто после него обеднел; тот ли, кто, горя алчностью, как враг набрасывается на своих родственников, или же тот, кто по своему образу жизни никогда не знал стяжания и пользовался только тем доходом, какой ему доставлял его труд; тот ли, кто является самым наглым из всех скупщиков конфискованного имущества, или же тот, кто по своей непривычке к форуму и суду страшится, уже не говорю, этих скамей, нет, даже пребывания в Риме; наконец, судьи, - и это, по-моему, самое важное - недруг ли Секста Росция или же его сын?
(XXXII, 89) Если бы ты, Эруций, располагал столькими и столь важными уликами против обвиняемого, то как долго говорил бы ты, как кичился бы ими! Тебе, клянусь Геркулесом, скорее не хватило бы времени, чем слов. В самом деле, по отдельным вопросам данных так много, что ты мог бы обсуждать их в течение ряда дней. Да и я вовсе не лишен этой способности; ибо я не настолько преуменьшаю свое умение, - хотя и не преувеличиваю его, - чтобы думать, будто ты умеешь говорить более пространно, чем я. Но я, - быть может, вследствие того, что защитников много, - не выделяюсь из их толпы, между тем как тебя "битва под Каннами" сделала достаточно видным обвинителем. Да, много убитых пришлось нам увидеть, но не у Тразименских, а у Сервилиевых вод. (90)
Фригийский меч кому не наносил там ран?
Нет необходимости упоминать обо всех Курциях, Мариях, наконец, Меммиях, которых уже сам их возраст освобождал от участия в боях, и, в последнюю очередь, о самом старце Приаме - об Антистии, которому не только его лета, но и законы запрещали сражаться. Далее, были сотни обвинителей (их никто не называет по имени ввиду их неизвестности), которые выступали обвинителями в суде по делам об убийстве и отравлении. По мне, пусть бы все они остались живы; ибо нет ничего дурного в том, чтобы было возможно больше собак там, где надо следить за очень многими людьми и многое охранять. (91) Однако бывает, что в вихре и буре войны совершается многое без ведома императоров. В то время как тот, кто управлял всем государством, был занят другими делами, находились люди, врачевавшие собственные раны; они бесчинствовали во мраке и все ниспровергали, как будто на государство спустилась вечная ночь; удивляюсь, как они, дабы от правосудия не осталось и следа, не сожгли и самих скамей; ведь они уничтожили и обвинителей и судей. К счастью, они вели такой образ жизни, что истребить всех свидетелей они, при всем своем желании, не смогли бы: пока будет существовать человеческий род, не будет недостатка в людях, готовых обвинять их; пока будет существовать государство, будет совершаться суд. Но, как я уже заметил, Эруций, если бы он располагал уликами, о каких я упоминал, мог бы говорить об этом без конца и я мог бы сделать это же самое, судьи! Но я, как уже говорил, намерен вкратце упомянуть об этом и только слегка коснуться каждой статьи, дабы все поняли, что я не обвиняю по своему побуждению, а защищаю в силу своего долга.