Кузьма уже сделал мне микроскоп из бронзы по моим чертежам. И тот стоял у меня на столе, создавая антураж двадцатого века, вот только оптики в нем пока не было. Но все-таки я надеялся, что в следующем году у меня появится оптическое стекло. Другое дело, что придется сделать не одну сотню линз, чтобы подобрать нужные соотношения, потому как ни хрена я не помнил по оптике даже из курса физики средней школы. Лабораторной посуды было по моим заказам сделано очень много, причем она проходила самую строгую проверку, из ста реторт при нагревании взрывалось больше половины, но мои стеклодувы были полны энтузиазма и заверяли, что в скором времени взрываться будет только штук тридцать из ста, были даже сделаны стеклянные ректификационные колонны. Вот только без термометров смысла в них пока не было. Но я не терял надежды, что термометры все-таки окажутся нам под силу, хотя бы спиртовые.
Мой силикон, увы, не оправдал надежд, после нескольких дней его упругость исчезала, и все, что из него было сделано, становилось твердым как камень.
Я по этому поводу особо не расстраивался. В следующем году меня уже ждали цветущие одуванчики. А слуховая трубка была выточена из липы. Каждый раз, выслушивая легкие молодых женщин этой трубкой, я вспоминал моего престарелого профессора, который всех женщин моложе тридцати лет предпочитал слушать просто ухом, и получал самое полное представление о состоянии легких и всего остального, к чему было приставлено ухо. Вот только, к сожалению, у меня женщины не всегда были молодыми.
Запасов сухих трав и настоек я набрал, наверное, больше всех в Москве. В том числе таволги и побегов малины. Природные салицилаты были гораздо безопасней синтезированной через триста лет ацетилсалициловой кислоты. И в моей лавке теперь всегда хватало покупателей, которые брали настойки для сна, от поноса, от запора, от лихорадки. Мои отношения с церковью определялись теперь тем, что иерархи тоже живые люди и нуждаются в наставлениях и советах. И если ранее им претила моя молодость, то теперь к личному врачу самого царя было совсем незазорно приехать даже митрополиту или епископу.
Моя Ирина, несмотря на юный возраст, быстро попыталась взять все хозяйство в свои руки и даже отставить моего ключника.
Но тут у нее ничего не вышло. Если она думала, что ночная кукушка перекукует всех остальных, то со мной этот номер не прошел. Тем более что я давно знал это свойство женского восприятия мира.
Так что когда обиженный Федька пришел ко мне и, вертя в руках связку ключей килограмма на два, намекнул, что вот теперь у нас есть хозяйка Ирина Владимировна, которая все знает лучше, и, может, ключи передать ей во владение, ему было сказано, чтобы продолжал заниматься своими делами, а с Ириной Владимировной пришлось провести беседу, в которой уточнялись границы ее полномочий. После некоторых споров, которые, как обычно, закончились в кровати, она со всем согласилась. Хотя из чисто женского упрямства иногда, когда мы ложились в постель, этот разговор возникал снова. И закончились эти наезды только тогда, когда я пообещал вернуть ее обратно туда, откуда взял. А ведь моей жене было всего шестнадцать лет. Вот ведь как хорошо воспитывали девушек в шестнадцатом веке, во времена домостроя!
Воспользовавшись зимним затишьем, я начал составлять наставление по оказанию помощи раненым на боле боя. Пришлось над этим наставлением думать и думать. Все-таки это был шестнадцатый век, и боевые действия велись совсем не так, как через четыреста лет. Поэтому наставления я писал для помощи раненым легкой и средней тяжести. Тяжелораненым, если это, конечно, были не князья и высокородные бояре, оказывать помощь на поле боя не предполагалось. Я, конечно, добросовестно вспоминал все, чему меня когда-то учили на военно-полевой хирургии, и понимал, что почти все, что там пишется, в нынешних условиях невыполнимо. И мои мысли пошли по пути создания отдельного подразделения именно для оказания помощи тем раненым, которых после боя смогут привезти их товарищи, или тем, которые сами смогут добраться туда на своих ногах. А в этом подразделении, где будет работать несколько лекарей, уже можно организовывать что-то вроде сортировочной площадки и потом кому-то шить раны, кому-то оказывать другую помощь, накладывать гипс или просто лубки. И готовить раненых к отправке в тыл, если таковой будет существовать.
Но так как в этих войнах причиной большей части потерь были различные инфекционные заболевания, то в наставлении я постарался тщательно прописать именно действия, направленные на предупреждение подобных заболеваний. Дизентерия, сыпной тиф, брюшной тиф косили людей не хуже пулемета. Уже не говоря про холеру, оспу и прочее, прочее. Я иногда задумывался, глядя на строчки своего труда, как часто в прошлой жизни слышал нападки на медиков, на медицину вообще, и поражался, какая у человечества короткая память! Ведь благодаря медицине инфекционные заболевания перестали быть бичом Божьим!
Но для этого нужно было каким-то образом преобразовать всю систему питания, сложившуюся в настоящее время, когда каждое подразделение питалось отдельно и готовило для себя то, что несло с собой. Про водоснабжение вообще говорить нечего, пили воду, где можно было ее взять.
И тут я вспомнил про походные кухни. Конечно, я не собирался такими кухнями оснащать всю армию, но иметь эти кухни, а с ними и горячую воду, и возможность пропаривать вшивую одежду – это показалось идеей, которой нельзя было пренебречь. Осталось всего ничего – вспомнить, каково устройство такой кухни.
Исчеркав пару листов драгоценной бумаги, я пошел к Кузьме, чтобы он на основании моих рисунков сделал макет такой кухни на два бака – в одном можно было просто греть воду, а в другом варить пищу.
Я планировал все это по окончании моего труда показать царю, потому что теперь для меня это было просто.
Вообще-то планов на весну у меня накопилось громадье.
Самое главное, у меня наконец все мои мастерские должны были перебраться в вотчины. Где уже практически была подготовлена для этого база. Там же у меня планировались нормальные посадки лекарственных трав, а не тот жалкий огородик два на два аршина, который имелся в московской усадьбе.
А недавний случай дал мне возможность на пару веков раньше ввести в русский обиход еще одно растение. Проезжая по торгу в поисках лучшего льняного масла, я обратил внимание на синего от холода горбоносого торговца, у которого также стояли на прилавке горшочки с маслом. Понюхав один из них, я почувствовал знакомый запах.
– Да это же касторка! Вот удача!
Кое-как пообщавшись с персом, не знаю каким образом добравшимся до Москвы, я купил у него это масло, и, кроме того, он нашел для меня несколько семян клещевины. По его виду я понял, что он уверен: клещевина у нас не вызреет. Я, кстати, тоже не был уверен в успехе, но попытка не пытка, и если удача улыбнется, то у меня будет отличное слабительное плюс основа для некоторых мазей.
И самое главное, для начала работ в вотчинах у меня уже имелись подготовленные люди, которые могли справиться без моей помощи. Я уже давно понял, что все сразу по-любому не получится. Но если у меня появятся молодые толковые помощники, которые будут знать, что все, о чем я им говорю, действительно можно сделать, то они это сделают. С самого начала я в основном думал об использовании моих новшеств в медицине, но получалось, что очень многое использовалось не только в медицине.
А впереди у меня было еще мыловарение. Ну что за медик без чистых рук! Так что я уже пытался вспомнить, что нужно для изготовления мыла, хотя бы самого элементарного.
Теперь у меня имелось два собеседника, с которыми я мог обсуждать свои планы по введению лекарей в войска, – все тот же Хворостинин и почти что мой тесть Никита Васильевич Лопухин. Он, будучи стрелецким головой, живо интересовался этим вопросом и иногда давал совершенно неожиданные советы в тему. Лопухин, кстати, очень увлекся идеей кухни на телеге, но сразу спросил:
– А сколько она будет весить, увезет ли ее одна лошадь, не развалится ли все это сооружение? – хотя признал, что толк от такой кухни в стрелецких войсках и у рейтар может быть. – А вот в ополчении кухне делать нечего, ничего не получится, – убежденно заявил он. – Там бояре поместные друг другу в бороды вцепятся, а в общее пользование ничего не отдадут.
Я пояснил, что если вся эта конструкция будет сделана как надо, то не развалится. Увезут ее две лошади, и экономия дров будет очень приличная по сравнению с несколькими кострами, бессмысленно сжигающими топливо. Короче, оба воеводы сообщили мне, что я могу сделать для них две таких кухни, работу оплатит казна. А весной появится возможность испытать в деле мое изобретение.
– Но вот для своих дел, – добавил Николай Васильевич, – строй ты, Аникитович, все на свои, и потом доказывай государю, нужны ли такие расходы.
Зима по-прежнему шла неторопливо. К царю я регулярно ездил в определенные дни, внимательно его осматривал. Но пока все было неплохо. После прекращения приема препаратов, назначенных Бомелиусом, состояние государя заметно улучшилось, как я уже говорил, он стал значительно спокойнее, и вспышки необузданной ярости практически прекратились.
Теперь он часто собирал воевод и деятельно обсуждал военные планы на следующий год. Не знаю их сути, но мой отец Дмитрий Иванович во время своих редких бесед со мной был полон энтузиазма.
– Давно, – говорил он, – не видел я у Иоанна Васильевича такой решимости покончить с Ливонией.
Мне по моим вотчинам и доходам надо было выставлять приличное войско. Поэтому я решил не скупиться и просто нанял боярских детей, вооружив их за свой счет. Иоанн Васильевич запретил мне лично возглавлять моих холопов и воинов.
– Нечего тебе самому в бой идти. Не так много в моей державе лекарей. Вот когда будет их множество, то и сам сможешь удаль свою молодецкую испытать. Ивашка Брянцев мне рассказал, как ты сабелькой машешь.
Я воспользовался случаем и попросил царя подумать о возможности открыть царскую школу лекарей. Ведь тогда можно будет через пару-тройку лет забыть о приглашении иностранцев.
– Которые только кровь пускают да клизмы ставят и ничего другого не делают, ибо делать не умеют, – добавил я.
Иоанн Васильевич, как я понимаю, уже имел сведения о моих воспитанниках и, даже не передавая этот вопрос на обсуждение в думе, приказал готовить обоснования и расчеты по такой лекарской школе.
Когда я ему зачитывал свои записки о санитарном обеспечении войск, он был немало озадачен. Я, конечно, понимал, что в это время никто не считал потери воинов из-за болезней. Все это принималось как судьба или кара небесная, и мои начинания по уменьшению этих потерь царю вначале не очень пришлись по душе. Но после моего рассказа о мельчайших чудищах, живущих вокруг и приносящих болезни, не так давно весьма своевременно ему продемонстрированных, кое-что он смог понять и уже не встречал в штыки мои предложения. Хотя все равно считал, что лучшее средство от мора и болезней – это молитва Господу, в чем я его охотно поддерживал.
Мои же записки по улучшению медицинского обеспечения царского войска, похоже, пришлись ему по душе.
А когда мы с ним почти два часа говорили о лекарственных травах, Иоанн Васильевич сказал:
– Быть тебе, Сергий Аникитович, с весны главой Аптекарского приказа всенепременно и думным боярином.
"Вот это я попал, – мелькнули мысли в голове. – Не боится государь назначать на такой пост восемнадцатилетнего парня".
Но делать нечего, раз уж назвался груздем, то полезай в кузов. А времена на дворе стояли такие, что с жизнью можно было расстаться на любой должности.
Хорошенько подумав, я стал узнавать: а что не так с Аптекарским приказом, если меня назначают его главой? Тут меня и просветили, что бывший глава приказа мирно посидел на колу и уже похоронен. Штатов в приказе не существует. А сам боярин свои распоряжения передавал через подьячих других приказов. Аптечных огородов, известных мне по книгам еще в прошлой жизни, практически не было. Кто служил травниками, выяснить я не мог. Так что моей бедной голове, кроме всего прочего, нужно было составить оптимальные штаты приказа, но при этом стараться не переусердствовать, чтобы не быть обвиненным в напрасном расходе царевой казны.
Тут мне очень помогло то, что дьяки, которые уже составляли сплоченную группу формирующегося чиновничества, в своей подавляющей массе относились ко мне неплохо благодаря одному известному случаю. Но ходить к ним без финансовой подпитки все равно было бесполезно. Мои походы по приказам пользу все-таки принесли, я нашел двух дьяков, согласных перейти в Аптекарский приказ и работать со мной.
Они уже к весне составили все докладные записки, штатное расписание приказа, также были составлены списки всех иностранных врачей и аптекарей, работавших в это время в Москве. Кроме того, были подсчитаны необходимые средства для начала работы Аптекарского приказа, расширения аптекарских огородов и увеличения состава травников, работающих на них. В эти же расчеты вошла и моя лекарская школа. В этой школе в отличие от своего жалкого класса я уже планировал почти настоящую учебу, тем более что у меня было теперь несколько человек, по крайней мере имеющих понятие о медицине как науке. Они могли в будущем образовать костяк преподавательского состава, если, конечно, у меня получится все, что я задумал.
В моем же московском хозяйстве все шло, как и планировалось. Сашка Дельторов упорно продвигался к искомому моменту – получению хрусталя, мое предложение сделать оксид свинца, прокалив металл на поду печи, оказалось удачным. Сашка, получив в свое распоряжение спекшиеся куски этого вещества, начал опыты по варке хрусталя, а я надеялся, что, может, ему повезет, и еще до того, как наша печь окончательно превратится в кучу кирпичей, мы увидим настоящий хрусталь и пошлем большой привет Богемии.
Мастерская по производству эфира уже практически была разобрана. Планировалось ее восстановление в моей вотчине в Заречье, на другом технологическом уровне.
Шесть из моих учеников художников, оказавшихся талантливыми ребятами, уже писали парсуны на заказ, и я планировал их лучшие работы в скором времени показать Иоанну Васильевичу, ведь деньги на учебу были царевы.
Еще несколько человек вполне могли трудиться иконописцами, при их старании и усидчивости копии с работ мастеров у них получались неплохо.
А остальные уже вполне хорошо работали в мастерской по производству масляных красок. И мастера-иконописцы не раз приходили поглазеть на эти краски, все-таки они были намного ярче тех, которыми пользовались раньше.
Мой ювелир не на шутку заинтересовался оптикой и все остававшееся у него время отдавал шлифовке линз из осколков стекла. Он пытался даже мастерить станочки с ножным приводом, чтобы вытачивать и шлифовать стекла. Когда же до него дошло, что было бы намного быстрее отливать линзы, он быстро спелся со стеклодувом. Что у них там получалось, я даже не представлял, потому что времени у меня и зимой не хватало ни на что.
А когда я думал, что начнется весной, мне заранее становилось плохо.
Но вот за всей этой суетой наконец-то пришла настоящая весна, и мне действительно стало плохо от навалившихся на меня дел.
Прошел всего год с тех пор, как я вместе с Хворостининым зашел на свое московское подворье. Но как много всего за это время произошло! Из никому не известного Данилки я превратился в думного боярина Сергия Аникитовича Щепотнева, известного всей Москве личного врача Иоанна Васильевича и главу Аптекарского приказа. Теперь я должен был стараться соответствовать всем этим званиям.
В думе меня приняли настороженно, но без высокомерия, обращались со мной как с равным, может, у кого-то из бояр и было желание поставить меня на место, но ссориться с человеком, который почти каждый день наедине проводил с царем по часу и более, наверняка казалось опасным делом. Я быстро перезнакомился с такими же, как я, начальниками приказов. Особенно мне хотелось завести приятельские отношения с главой Пушечного приказа. Два дьяка Аптекарского приказа развили бурную деятельность, с моей помощью нашли себе помещение и нескольких подьячих, и теперь с удовольствием обрастали канцелярией, а подьячие целыми днями выполняли их и мои поручения по поводу разведения аптекарских огородов и найму работников. Кроме того, по моей инициативе впервые разрабатывались правила получения разрешения на работу в Москве иностранцам – врачам и аптекарям. Кроме своего диплома они должны были показать удовлетворительное знание русского языка и сдать экзамен по своей профессии у меня в приказе. Вводя такие правила, я, собственно, ничем не рисковал, настолько мал был приток иностранцев в Москву, что вряд ли мне больше чем несколько раз в год пришлось бы этим заниматься. Но вот те, кто уже практиковал в Москве, все равно обязывались сдавать экзамены, и я боялся, что по итогам испытаний придется половину всех этих специалистов отправить туда, откуда они появились.
Об этом я как-то сказал в беседе с царем, но тот только махнул рукой:
– Ты глава приказа, тебе и за дело отвечать, если они самозванцы и не знают ничего – всех на плаху.
Снег таял, и во дворе у меня готовился огромный обоз, который должен был перевезти в Заречье гору материалов, инструментов и прочих припасов для устройства мануфактур.
Стекловаренная печь уже была разобрана, и в пустом каменном здании я планировал разместить Кузьму с его людьми и ювелирно-кузнечным производством, для чего там сооружался небольшой кузнечный горн. А перед окончательной разборкой этой печи ко мне пришел мой стеклодув и показал бесформенный прозрачный кусок стекла, которое было явно тяжелее, чем обычное, так что мое желание помахать рукой Богемии становилось явью.
За прошедшую зиму я уже привык к тому, что я женатый человек, когда приезжаю домой, меня ждет жена, и я буду встречен, обласкан, напоен и накормлен. Нельзя сказать, что это мне не нравилось, – очень даже нравилось. Вот только в постели пришлось приложить много сил и настойчивости, чтобы моя жена стала хоть чуть-чуть похожа на привычных мне женщин. Но все равно в порыве страсти, когда хотелось так много всего, приходилось помнить об исповеди. Ведь если я легко мог насочинять отцу Варфоломею ерундовских грехов, то моя жена выкладывала ему все до последней подробности. Я, конечно, не думал, что эти подробности так уж сильно удивят много видевшего попа, но не хотелось давать в руки священникам лишние козыри против себя. И без этого я все время был у них под колпаком.
А с Ирой мы становились ближе и ближе, и если в первый месяц нашей семейной жизни она напоминала мне начинающую оттаивать ледышку, то сейчас жена уже с удовольствием делилась со мной воспоминаниями о жизни во дворце и о том, как она боялась, что ее выдадут замуж за старого и страшного боярина. В тот день, когда мы приехали к ним свататься, она ухитрилась подглядеть в щелочку в двери, кто будет ее суженым, и от счастья, что это молодой парень, проплакала всю ночь. Наедине со мной она теперь с удовольствием обнималась и целовалась, вот только куча тряпок, которые по обычаю должны были носить женщины в эти времена, жутко мешала этому процессу.
В отношении средневековой косметики было гораздо проще. Увидев ее с набеленным лицом и черными зубами на второй день после свадьбы, я сказал:
– Чтобы этой страсти больше я не видел.
И уже на следующий день моя Ирка ходила по дому, сверкая глазками и красивым лицом, данным ей Богом.