Поездка должна была быть недолгой – день туда и день обратно. Самое оно, чтобы размяться, совершив прогулку под ярко сияющим солнцем по идеально белому, хрустящему на легком морозце снежку. Хоть и не любил Валентин трястись в седле, предпочитая возок верховой езде, но пришлось ему ради этого случая даже изменить свои предпочтения. Впрочем, не только ему одному. Увидев, что в набег с ними отправились представители земства, опричники приуныли. С таким сопровождением особо не разгуляешься, а какой набег без веселья?
Даже царевичу Ивану передалось общее тоскливое настроение. Увеселительная прогулка на глазах превращалась в тяжелую, никому не нужную работу. Иван с Валентином ехали бок о бок в середине колонны. Уже с полчаса царевич молчал, ни разу не поддержав разговор, затеваемый Валентином. И тут вдруг заявил:
– Ты поезжай, Михайла, я попозже тебя нагоню.
Его конь сделал шаг в сторону, сходя с дороги. Валентин оглянулся через плечо назад. Конь царевича стоит обочь дороги, дожидаясь кого-то.
Валентин еще не успел выстроить подходящую версию, объясняющую поведение царевича, как тот вновь нагнал его и пристроился рядом. Был он по-прежнему сосредоточен и угрюм.
– Где на ночевку остановимся, ваше величество? – поинтересовался у него Валентин.
На этот раз Иван ответил уже не столь коротко и односложно, как в предыдущий раз, когда Валентин попытался вовлечь его в беседу.
– В Ростове, в монастыре. Монастырь там большой, и игумен не вредный. И дружину с легкостью на ночлег разместим, и медов монастырских попробуем. Хи-хи… – неожиданно хихикнул Иван, и Валентин с удивлением глянул на него. Уж больно смешок этот был не к месту. – Жаль только, что монастырь не женский. Хи-хи, ха-ха…
И куда только подевались грусть и тоска, совсем недавно терзавшие царевича? Иван вдруг неожиданно стал весел и смешлив. Валентин решил поддержать этот порыв игривости, лишь бы только не молчать.
– Ну, не знаю, ваше величество… Монашки – это на любителя… Во всяком случае, точно не про меня.
Валентин вроде бы и не сказал ничего смешного, но у Ивана его реплика вызвала самый настоящий приступ смеха. "Да он, видно, где-то уже успел изрядно приложиться к походной фляжке, – сообразил Валентин. – И точно! В седле еле сидит". Царевич, до того сидевший на коне как влитой, теперь ерзал задом по седлу то вправо, то влево, того и гляди, во время очередного приступа веселья сверзится под копыта.
– Не-эт, Михайла, не говори… Монашки бывают чудо как хороши!
И вновь приступ веселья, во время которого Иван едва не свалился с лошади. Во всяком случае, так показалось Валентину. Он даже приблизился к царевичу, чтобы в случае нужды успеть придержать его. Ивана же развозило прямо на глазах – чем дальше, тем больше. Валентину уже неоднократно доводилось сиживать с Иваном на пирах и лицезреть пьяного царевича. Чтобы дойти до такой кондиции, выпить ему нужно было немало. От пары глотков из походной фляжки его бы так не развезло.
Теперь уже, чтобы поддерживать разговор с царевичем, Валентину не нужно было даже дежурных реплик подавать. Иван охотно болтал сам с собой, хихикая к месту и не к месту, а присутствия едущего рядом Валентина, казалось, не замечал вовсе. Поводья он отпустил, благо отлично вымуштрованный конь держал свое место в строю и без вмешательства всадника. Один раз Ивана качнуло особенно сильно, и Валентин, страхуя, обхватил его за плечи левой рукой. Голова царевича на какое-то мгновение оказалась рядом с лицом Валентина, но уже в следующую секунду Иван выпрямился и некоторое время после этого старался держаться преувеличенно ровно и прямо.
Ничего удивительного. Обычное поведение для пьяного человека – стараться показаться окружающим менее пьяным, чем он есть на самом деле. Обычное-то обычное, только… От Ивана не пахло алкоголем. "Не может быть! – мысленно воскликнул Валентин. – Этого не может быть здесь, в этом времени!" Только теперь Валентин обратил внимание на его взгляд – остекленевший, отсутствующий, как будто лицо Ивана живет одной жизнью, а его глаза – другой. Сами по себе. Этот взгляд был прекрасно знаком Валентину со времен его бурной курортной юности. Кое-кто из его приятелей тогда свернул на эту кривую дорожку. "Но этого не может быть, потому что не может быть никогда! Иначе об этом вопили бы все историки! В шестнадцатом веке наркомании в Европе не было! Табак появился совсем недавно… Невероятно!"
Теперь уже Валентин, намеренно неловко дернув повод, заставил лошадь сбиться с шага и, утрируя собственную неловкость, качнулся в сторону царевича. Точно. Ошибки быть не могло. Запах алкоголя отсутствовал напрочь.
"Что же это такое? – размышлял Валентин. – Какие-нибудь листья коки, доставленные из Америки? Может быть, но вряд ли. Зачем далеко ходить, когда нашей родимой русской коноплей здесь огромнейшие площади засажены. Kannabis vulgaris – конопля обыкновенная. Она, родимая. Конопли здесь высаживали действительно много. Изготовление веревок и канатов из нее – огромная и процветающая отрасль. Иностранцы весьма охотно приобретали эту продукцию на ярославском торжище. Но Валентин здесь никогда не только не видел, но и не слышал, чтобы кто-то использовал эту широко распространенную техническую культуру не по прямому назначению. Хотя ручаться ни за что нельзя. Может быть, и не конопля это вовсе. Может быть, нашлись какие-то умельцы, которые с маком экспериментируют. Черт их разберет…"
Приступ смешливости у Ивана постепенно угас, сойдя на нет. Вслед за этим у него начало меняться и настроение. К тому времени, когда солнце стало клониться к закату, а всадникам уже были видны купола ростовских соборов, Иван вновь впал в уныние и умолк.
Валентин едва дождался, когда отряд въедет в монастырь и он сумеет улучить минутку, чтобы не очень заметно для остальных уединиться со своими и переброситься с ними несколькими словами.
– По пути сюда царевич съезжал с дороги и поджидал кого-то из хвоста отряда. Кто видел, с кем он общался?
И Ероха, и Силка, и дон Альба ехали позади Валентина, поэтому упомянутую ситуацию мог видеть любой из них.
– Я видел, – сразу ответил Сила. Он ехал в самом хвосте, едва ли не замыкающим. – Царевич дождался, пока с ним поравняются братья Басмановы, и поехал рядом с ними. Я даже разговор их слышал.
– И о чем они говорили?
– Да парой слов всего-то и обмолвились. Царевич спросил у Петьки: "Дай-ка пилюльку", – а тот ему ответил: "Да нет уже ничего, государь, ей-ей". "Брешешь, Петька, аки пес шелудивый, – говорит царевич. – Не могли они у тебя закончиться. Дай пару штук, голова уж очень сильно болит". Петька заныл, что уж точно последние царевич у него забирает. Запустил руку под полушубок, что-то, видно, оттуда вытащил и из ладони в ладонь передал царевичу. Что это было, не видел. Наверное, действительно пилюли от головы. Ну, царевич после этого ускакал вперед, а Петька поныл чуток, пока брат на него не прикрикнул. Вот и все. А что?
– Ничего. Потом объясню, когда одни останемся. А пока достань-ка мне эти пилюльки. Ну хоть бы штучку. Да так, чтобы Петька и никто вокруг – ни сном ни духом.
– А если у него их действительно нет?
– Есть, – уверенно заявил Валентин. – Это он врет. У него всегда запас есть, я уверен. – То, что Петька из-за наркоты стал с самим царевичем препираться, Валентина не удивило нисколько. Типично наркоманские штучки. Когда речь идет об их любимой дури, для них нет никого и ничего святого. – Сумеешь?
– Сумею, – заверил его Силка. – Лишь бы они только у него были.
– А тебе зачем, Минь? – поинтересовался Ероха. – Тоже голова болит? Так у меня…
– Потом объясню, – оборвал его Валентин. – Да, и за ужином сегодня на меды-то не налегайте. Вы мне трезвые нужны.
Вот так вот побеседовали накоротке и разошлись, смешавшись с остальными опричными. Потом последовал долгий ужин с песнями и плясками. Опричные пытались всячески задирать монахов, прислуживавших им за столом, но те, исполнившись истинно христианского смирения, безропотно сносили все издевательства. Лишь однажды кулаки их сжались, а глаза налились кровью. Это когда Афонька Вяземский, влезши на стол, попытался сковырнуть саблей висевший под самым потолком трапезной образ Богородицы. Образ был заключен в тяжелый киот, видимо, накрепко приделанный к стене, а цеплял его Афонька, пристав на цыпочки, лишь самым кончиком сабли.
– Ваше величество, – чуть ли не в голос заорал Валентин в ухо царевичу, пытаясь пробиться сквозь громкий гогот царских дружинников. – Не к добру это! Ох накажет за это Матерь Божья!
Сказанное наконец дошло до затуманенного мозга царевича, и тот скомандовал:
– Афонька, п-шел вон!
Но Вяземский не слышал, упорствуя в своем старании.
– Ероха! – крикнул Валентин, и через мгновение пьяненький князь покоился в могучих руках Ерохи.
Он еще не успел понять, что с ним произошло, как его уже поставили на ноги перед царевичем.
– Афонька! Иконы… Не сметь! П-нял?.. – грозно спросил Иван.
– П-нял… – ответствовал князь Вяземский.
Иван несильно толкнул его в грудь, и тот мягким кулем повалился на пол, практически тут же разразившись богатырским храпом. Монахов сразу же отпустило; кулаки их разжались, искаженные злобной решимостью лица разгладились. После этого пир покатился ускоренным темпом к своему закату – то один, то другой опричник сползал со скамьи на пол, сморенный крепким монастырским медом, но были и такие, что уползали из-за стола на своих ногах.
Передав царевича с рук на руки монастырскому игумену, друзья наконец уединились в предоставленной им келье. Едва дон Альба закрыл дверь, как Ероха прошипел заговорщицким шепотом:
– Такой случай… Когда еще будет такая возможность? Опричные все мертвецки пьяны. Хватаем царевича и бежим! Отсюда до Ярославля чуть боле ста верст. Возьмем с собой заводных лошадей – и галопом домой! Пока эти проспятся, мы уже далеко будем.
– Ох, Ероха… – охнул в ответ ему Силка. – А ежели мы уедем, а игумен, монахи начнут этих будить?
Валентин ожидал увидеть в его глазах страх, но не увидел ничего, кроме рационализма и трезвого расчета.
– Гм, – хмыкнул дон Альба. – Не такая уж глупая идея, как кажется с первого взгляда. Каррамба! Без царевича эти… Опричные превращаются в ничто! Они теряют это… Законность! Опричный договор изорвать, а в слободу послать пару казачьих полков. Пусть они ее в кольцо возьмут и держат до тех пор, пока опричные либо сдадутся, либо с голоду подохнут. Ересь жидовствующих вновь запретить, а кто ослушается – на костер его!
– Молодцы, – похвалил друзей Валентин. – Особенно дон Альба. Целую программу действий разработал. Вы мне только на один вопрос ответьте. Когда Иван завтра от пьянки очухается и спросит, куда это мы впятером направляемся… Что отвечать будем?
– В Ярославль… – пискнул Силка.
– А если он скажет, что не хочет в Ярославль, а хочет в слободу? Тогда что? Повяжем и мешок на голову наденем?
– Можно и так, – буркнул Ероха. – Смотри сам, тебе виднее.
– А может, мы его вообще того… – Валентин чиркнул себя пальцем по шее. – А за царевича выдадим вон… Силку! И у Никиты Романовича с его бандой больше не будет ничего. Ни царевича, ни законности. Как, Силка, справишься?
На мгновение в келье установилась абсолютная тишина, прерванная доном Альбой:
– Каррамба! Ты прав, Михайла. Идея Ерохи все-таки глупая. Следуя ей, мы неизбежно совершим тягчайшее из преступлений – поднимем руку на помазанника божьего.
– Слава богу, сообразили… – подытожил Валентин.
– Почему же ты тогда запретил нам сегодня пить? – недовольно проворчал Ероха.
– А-а… Сейчас покажу. Силка, достал пилюли?
– Достал.
Силка на открытой ладони протянул Валентину два небольших темно-серых, почти черных шарика. Валентин взял один из них и протянул его Ерохе.
– Пробуй. Под язык его. – Кивнул Силке: – А второй тебе. Пробуй. – И тот и другой засунули пилюли в рот: Силка – охотно, с полным доверием к товарищу, а Ероха – состроив недовольную гримасу. – Представьте, что это кусочек сахара. Ну, как вкус?
Силка пожал плечами.
– Никак.
– Дрянь, – веско заявил Ероха.
Через некоторое время поведение "испытателей" изменилось. Силка расплылся в блаженной улыбке, а Ероха по-прежнему сидел с брезгливой гримасой на физиономии.
– Забавная пилюлька, хи-хи, – хихикнул Силка.
Ероха же пожал плечами.
– Ничего хорошего. Вкус дрянной.
– Хватит. Все понятно. – Валентин решил прекратить эксперимент. Ему уже было все ясно. – Давайте их сюда. – Он протянул открытую ладонь. – Я их потом в отхожее место выброшу.
– Хи-хи, – вновь хихикнул Силка, вынимая остаток пилюльки изо рта. – Это что же такое, Минь? Я будто пьяный, но… Как-то иначе. Смеяться хочется.
– Дрянь, – вновь повторил Ероха, доставая пилюлю изо рта. – Вкус отвратительный и… Не чувствую ничего. – Он попробовал подняться и, покачнувшись, едва встал на ноги. – Что такое? В голове ясно, а ноги заплетаются…
– А-а… Значит, и тебя достало.
– Так что это за пилюли, Михайла? – наконец проявил интерес дон Альба.
– Дурь… Дурман-трава.
Валентину предстояло объяснить людям шестнадцатого века, что же такое наркотики и почему они столь опасны для каждого отдельного человека и общества в целом, что наркотическое опьянение, в отличие от алкогольного, давно принятого обществом и освященного традицией, является абсолютным табу. Он предполагал, что это будет непросто, и уже готовился к длительному разговору, в котором ему придется растолковывать друзьям малейшие нюансы поведения человека, находящегося в девиантном состоянии. Но, к его удивлению, дону Альбе, по крайней мере, ничего не пришлось объяснять.
– А-а… Понял, – сказал он. – Я сталкивался с таким в Новом Свете. Там многие местные жуют листья одного растения. Говорят, что это добавляет им бодрости и сил. Ну, кое-кто из наших перенял эту привычку у туземцев. Точно. Поначалу добавляет. Но потом к ним привыкаешь, и для того чтобы у тебя были хоть какие-то силы, приходится жевать эти листья постоянно. Каррамба! В результате они превратились в рабов этого растения.
– Вот-вот, – обрадовался неожиданной помощи Валентин. – Пилюли эти из той же самой песни, что и листья, о которых дон Альба говорит. Одним словом, дураком от них полным делаешься. – Это он сказал, уже обращаясь непосредственно к Ерохе и Силке.
– От меда и вина я тоже вроде не умнею, – как бы для справки заметил Ероха.
– Потому мы в свое время и договорились пить бросить. Забыл? – укорил товарища Сила.
– Короче говоря, парни, дурман-трава эта самая – гадость запредельная. Кто ее потребляет, тот очень скоро в скота превращается. И отказаться от нее он уже не может. Этим она гораздо хуже любой водки. Ее даже лучше и не пробовать.
– Зачем же ты тогда нам ее давал? – упрекнул его Ероха.
– Это чтобы вы знали врага в лицо и ненароком на нее не подсели. Мало ли… Может, и вам бы ее подсунули, как царевичу.
– А царевичу, думаешь, ее нарочно?..
– Уверен, – твердо заявил Валентин. – Похоже, кому-то очень не по нраву наше появление в слободе и то, что царевич ввел нас в самый ближний круг. Боятся, что начнет сказываться наше влияние на него и в один прекрасный день уедет царевич с нами в Ярославль. Но не так, как вы сейчас предлагали, – силком, а по своей доброй воле. Тогда уж точно конец настанет и опричному движению, и прочей сволочи. Вот они и стараются его еще одним крючком заранее зацепить. Так что, похоже, кто царевича на дурман-траву подсадил, тот самый наш главный враг и есть.
– А чего тут искать? Я своими глазами видел. Петька Басманов это, – заверил всех Силка. – Он царевичу пилюльки давал. У него же из кафтана я эти две вытащил. У него их там еще несколько штук осталось.
– Не-эт, Петька – мелочь пузатая. Никакой он не главный враг и уж точно не рыбасоид. Его просто используют для распространения дурман-травы. Он простой… – Валентин чуть не ляпнул по инерции "наркодилер". – Простой… Распространитель. Ну, и копеечку свою небось на этом деле зашибает. Одним словом, Силка, следи внимательно за Петькой. Постарайся втереться к нему в доверие. Попробуй разговорить его – может, и проболтается о чем. Главная твоя задача теперь – выяснить, откуда Петька эти пилюли берет.
Утром царевы люди поднимались тяжело. А тут еще и монахи с самого раннего утра занялись своими делами, совершенно позабыв о гостях. В результате – ни опохмелиться нормальному человеку, ни позавтракать. Да что там… Ковша с водой не у кого попросить.
Покидали монастырь опричники раздраженными и злыми. И счастье ростовских горожан состояло в том, что у опричных не оставалось сил после вчерашней пьянки на устройство даже не очень масштабного негодяйства. Так… Промчались по главной улице лавиной, задавив пару-тройку ротозеев да напугав с десяток баб, умудрившихся вовремя прижаться к заборам. Продолжать инспекционную поездку и тащиться еще несколько часов до какого-то опричного сельца Ивану расхотелось, и он повернул обратно. Возвращался в слободу он теперь рядом с Петькой Басмановым, запретив тому отлучаться от себя дальше чем на шаг.
С этого дня и Силка стал виться вокруг Петьки Басманова, то вовлекая того в азартные игры, то просто следя за ним со стороны. Нескольких дней ему хватило, чтобы выполнить задание Валентина, о чем он с гордостью и доложил друзьям.
– Знаю я, откуда Петька пилюльки берет. Выследил я его сегодня. Он до царицыных покоев дошел, ну, до той двери, где всегда охрана бабская стоит, и что-то сказал им. Одна из охранниц заглянула внутрь и кого-то, видимо, позвала, потому что из дверей девка какая-то вышла. Петька сказал ей что-то, и она ушла. Через четверть часа выходит из царицыных покоев другая девка. Подошла к Петьке – и они вместе отошли за угол, так что я их потерял из виду. Но вскорости девка эта вернулась в царицыны покои, а Петька пошел обратно, к себе. Рожа довольная…
– Ну ты даешь, Силка, – возмутился Ероха, перебив друга. – Ты видел, как он у нее что-либо брал?
– Нет.
– Так с чего ты решил, что девка, которую ты видел, дала ему пилюли?
– Ты, Ероха, совсем меня за дурачка держишь. Да? – обиделся Силка. – Если сложить один и один, будет два. Так вот… Петька продает эти пилюли. Только царевичу дает их бесплатно. Я насчитал пока семь человек, считая и Петькиного родного брата. Мы играли как раз в "стаканчики", когда появился один из Плещеевых и что-то стал Петьке на ухо шептать. А Петька ему и отвечает: "Нету сейчас, зайди чуть попозже". Плещеев ушел, а тут и Петька заторопился. "Батя, – говорит, – за мной посылал. Хочет чего-то". А сам не к отцу, а в терем намылился. Я за ним и проследил. Потом Петька вернулся, и вновь играть мы сели. А тут и Плещеев тот опять заходит. Петька ему рукой махнул – не заходи, мол, сам выйду. Выскочил в коридор на мгновение – и обратно. А сам достал из кармана кошель и монетки в него из ладони высыпал. Что это, по-твоему, Ероха, если не оно самое?
– Нет, Силка, ты меня удивляешь, – возразил ему Ероха. – Где-то, кто-то, куда-то, зачем-то… Это, называется, ты задание выполнил? Как хоть девку ту зовут? Выглядит как?
– Красивая… – мечтательно произнес Сила.
– Тьфу ты… – в ответ Ероха только и смог, что сплюнуть в сердцах.