На сей раз к лётчику пошёл Попов и вернулся довольный.
- Парашюты у них есть. Через десять минут станем готовиться к прыжку. Пока что отдохнём и посмотрим, как этими штуками пользоваться.
- Я про парашюты только читал, - озадаченно промолвил Горький. - Семён Михайлович, а если он не раскроется?
- Не раскроется, прыжок не засчитывается, - буркнул Будённый.
Мотор ровно гудел. Минуты тянулись медленно.
- Вы знаете историю марки Леваневского? - нагнулся Попов над ухом Алексея Максимовича.
В ответ тот лишь помотал головой.
- Этот полёт, отражённый на марке, так и не состоялся. Марку выпустили, а самолёт не смог взлететь из-за поломки мотора. Существуют несколько экземпляров с перевёрнутым красным штемпелем, надпись про перелёт в Сан-Франциско сделана вверх ногами. Говорят, эту ошибку велел произвести всесильный Ежов.
- А Ежову-то зачем понадобились перевёртыши? - не понял писатель.
- Собирал редкие марки, - пожал плечами Попов. - Среди филателистов кого только не встретишь.
В кабине стоял холод, пассажиры задумчиво глядели в покрытые коркой снега иллюминаторы, разговаривать не хотелось. Будённый сидел в своей меховой шубе на мешках, развалясь, по-купечески. Он нашёл в одном из ящиков револьвер и рассматривал находку, заглядывал одним глазом в чёрное отверстие. Каждый думал о своём. Горький что-то записывал в блокнот, иногда смешно слюнявил карандаш. Александр Степанович прикрыл глаза и задремал, но мысль его работала. Хотя поначалу ему вовсе не хотелось участвовать в этой авантюре, он на удивление легко дал себя в неё втянуть. В пользу лондонской экспедиции говорило одно: дело шло не только и не столько о приоритете. В каждой стране есть свои Кулибины. Американцы, например, считают Сикорского, великого конструктора аэропланов, своим собственным гением. А ведь начинал он у нас, в России. Нет, дело не в приоритете, а в том, какую нацию посчитают через десятки лет в мире за "главную". Это спор стран между собой тайный, давний, негласный. Принадлежите вы к передовой державе, или ваша нация одними деревянными лопатами торговать может - таковое ей место в табеле о рангах отведётся. Получается, тут мировой престиж. Вот оно что!
Мысли Попова прервал крик штурмана. Он высунул одну руку в чёрной меховой перчатке и показывал большим пальцем вниз. Левченко заботливо помог пассажирам укрепить парашюты, проверил то, что мог, и дал последние инструкции. Дверца раскрылась, ледяной воздух стремительно наполнял кабину. Будённый, как и полагается военному, попавшему в общество гражданских, первым встал у дверцы. Завладев средством спуска с высоты, он принялся показывать присутствующим трос, болтавшийся сбоку, за который следовало дёрнуть.
- Вывалишься из кабины, досчитай до пяти и рви за верёвку! - крикнул он поочередно в ухо Горькому и Попову. - Видите впереди зелёную площадку? Держите курс туда.
Он первым шагнул за открытую дверцу самолёта и исчез из вида. Потом неловко вывалился Горький, ударившись парашютом о край люка. Третьим должен был спрыгнуть Александр Степанович. Он недолго постоял перед открытой дверцей, слушая свистящий воздух. Затем повернулся спиной к открытой двери, пожал руку второму пилоту:
- Благодарю вас и вашего коллегу, господин Левченко. Ещё раз простите за беспокойство.
Перекрестился, закрыл глаза и сделал шаг в бездну.
Приземление прошло довольно успешно: все парашюты раскрылись. Правда, при посадке маршал переломал какие - то кусты, проехав по ним сапогами, как битюг по пашне. Александр Степанович услышал треск материи: его пиджак оказался разорван на рукаве.
- Как говорят у нас в альбоме, где тонко, там и рвётся, - заключил маршал, показывая на порванный локоть профессора.
- Весьма тонкое замечание, - улыбнулся в ответ Попов. Его несколько раздражала прямая и грубоватая манера Будённого, но сейчас после всего пережитого раздражение выглядело неуместным.
Алексей Максимович ничего себе не порвал. Разве что испачкал зеленью коленки, да потерял шляпу, которую до прыжка засунул в карман. Лбом он ударился о газон, отчего в буквальном смысле целый салют из искр вспыхнул в его голове.
После такой удачной посадки торопиться не хотелось. Долго стояли на траве, отстёгивали парашюты, путаясь в стропах, разговаривали, много смеялись, обсуждая полёт и счастливое его окончание.
Как вдруг вдали показалась спешащая к ним навстречу фигурка. Прямо к парашютистам направлялась женщина. Издали было заметно её развевающееся на ветру платье. Чем ближе женщина подходила, тем шире открывался рот у Будённого. Александр Степанович стоял в нерешительности.
- Хлопцы, кто это? Базельская голубка? - произнёс Будённый, ни к кому не обращаясь. - Бьюсь об заклад, дамочка не рабоче-крестьянского сословья.
- Не рабоче-крестьянского, - подтвердил профессор. - Это кто-то из английского королевского дома.
- А я без шашки. Только эти звезды героя Союза и значок "Депутат Верховного Совета". Сапоги даже не почистил. Погоди-ка.
Будённый опустил обе руки в мокрую траву, намочил их, и влажными от росы ладонями принялся расправлять и подкручивать усы, на которых сразу выросло несколько травинок. Но маршал не обратил на траву никакого внимания. Он уже вытирал руки остатками парашюта.
- Ну как? - спросил он Попова.
- Не хватает павлиньих перьев и шпор с бубенцами, - усмехнулся тот.
- Не слушайте его. Наш профессор, должно быть, ещё не пришёл в себя. Вы настоящий герой и наш спаситель, - улыбнулся Алексей Максимович.
И в самом деле, Александр Степанович был несказанно доволен. Подумать только, сегодня он совершил первый в своей жизни полёт на аэроплане и прыжок с парашютом!
- Эх, коня у меня нет, - похлопывал себя по лампасам Будённый. - Казак без коня, всё равно что без ремня. Ай да Шахерезада.
Незнакомка и впрямь была из ряда вон, светлые волосы, опущенные вниз глаза с поволокой, излом бровей и тонкие изящные руки, высокий и гибкий стан - эта женщина, о которой будут писать журналисты всего света, снимать фильмы и сходить с ума мужчины на пяти континентах. Короче говоря, la Bella Simonetta наших дней. Голову украшала диадема, похожая на корону.
- Мы попали на страницу с английскими марками, - пояснил вполголоса Попов.
- Как бы нам с ней поближе познакомиться? - начал, было, Будённый. - Эх, мне б сейчас годков тридцать бы сбросить, тут от ихнего английского королевства одни шкварки б остались…
Ослепительной красоты женщина подошла совсем близко. С каждым её шагом лицо Будённого всё удлинялось. Лишь только шея и нижняя часть лица незнакомки оказались вымазаны в чёрной саже. Она обвела взглядом стоящих перед ней, взглянула на их порванные костюмы, на сломанные кусты роз. И гостям уже от одного её взгляда сделалось неловко. Красавица с улыбкой метнула взор на Будённого, протянула ему пальцы для поцелуя, и маршал тут же, будто только и ждал этого, упал, сражённый, на колени, припав к руке. Александр Степанович низко наклонил голову. А обычно собранный Алексей Максимович от волнения и от сильного удара о землю при приземлении произнёс невпопад: "Гутен морген".
Жёсткая посадка не прошла для него даром. Говоря военным языком, он отделался небольшой контузией, которая стала причиной несколько сбивчивой речи и сумбура в мыслях. Незнакомка пропустила мимо ушей немецкое приветствие.
- I think, queen will not be amused, - показала принцесса на сломанные кусты и лежащие тут и там куски парашютного шёлка. (Теперь никаких сомнений в том, что женщина была принцессой, быть просто не могло.) - Послушайте, пока нас не застал врасплох слуги, скажите мне кто вы и откуда? Здесь в моём саду, воры! Вы случайно не из этого проклятого графства Корнуолл? Уж не подосланные ли вы моей соперницей Паркер Боулз наёмные убийцы?
- Ну что вы, миледи! Мы, как говорится, с корабля на бал. Вернее с самолёта, - загрохотал Будённый.
- Прошу извинить наше вторжение, сударыня, - вежливо и учтиво произнёс изобретатель радио. - Поверьте, без крайней необходимости мы бы не посмели нарушить ваше уединение.
"Эк он чешет, как по-писаному, сразу господ видать", - мелькнуло в голове у Будённого. Попов между тем продолжал.
- Я и мои друзья прибыли в Англию с целью расследования одного важного дела, незаконного получения патента неким господином Маркони. Мы были бы вам очень признательны, если бы помогли нам попасть в Лондон, в филантропический образовательный институт. А теперь разрешите представиться: слева от меня Алексей Максимович Горький, известный в России писатель. Справа - Семён Михайлович Будённый, фельдмаршал кавалерии.
- Я же говорил, я маршал, - поправил Будённый и повернулся боком, чтобы лучше были видны лампасы.
- В Британии принято говорить "фельдмаршал". В принципе, это одно и то же, - отозвался изобретатель. - Как вам будет угодно, пусть будет маршал Будённый. И я, ваш покорный слуга, инженер электрических машин Попов.
Горький поклонился. При своём росте ему постоянно приходилось нагибаться и сутулиться:
- Наш Александр Степанович - великий учёный. Он скромничает, а его недавно избрали членом Русского технического общества. Как же вас величать? Уж не королевой ли британской?
- Я не королева, а лишь принцесса. Зовут меня Диана, - запросто ответила красавица в белом. - Я здесь не так давно, в отличие от изображений моих именитых родственников. Я тут с марки, посвящённой королевской семье. Мой номер по каталогу Михель 1731. Только вот платье мне подпортили на Корнуоллской почте, в Труро. Что может быть ужаснее этого захудалого графства, даже штемпель поставить не могут!
Диана показала на портившее её лицо небольшое пятно. Все поглядели на чёрную полосу сажи.
- Штемпель что сабля, страшное оружье. Один удар - и на всю жизнь пятно! - лихо прокричал Будённый.
Принцесса вспыхнула, краска залила её лицо, а маршал тут же осёкся, поняв, что произнес бестактность. Он и не догадывался, какую цену предстоит ему заплатить вскоре за необдуманно брошенную Диане неучтивость. Все помолчали.
- Да, весьма неудачно погасили марку, - принялся выправлять положение Александр Степанович. - Смею вас уверить, мы буквально ослеплены вашем присутствием и не знаем, каким словами выразить вам наш восторг. В конечном итоге, человека красит не внешность. Так что не придавайте значения.
Попов низко наклонил голову, его примеру последовали остальные. Тишину нарушил кашляющий голос Горького. Из всей троицы у него был самый невыразительный вид.
- Простите, вы сказали, Корнуолл захудалое графство. Правильно ли я понял, что там притесняют рабочих? Меня это интересует исключительно как пролетарского писателя, - потирая ушибленный лоб, заметил он. - Я однажды бывал в США. Знакомился с жизнью тамошнего рабочего люда. Что ж в этом Корнуолле так всё плохо?
- Там просто ужасно, - ответила Диана. - В королевстве нет страшнее дыры, чем Корнуолл. Об этом должно быть хорошо известно джентльменам.
Горький сделал пометки в блокноте, намереваясь непременно съездить на разведку в самую знаменитую дыру Британии. Будённый приосанился, звёздочки звякнули, маршал кавалерии выпучил глаза и посмотрел на принцессу, как делали в академии Фрунзе, когда входил большой начальник. Глаза его почти выкатились из орбит. Мыслительная деятельность стоила старому вояке многих усилий и отражалась на лице самым непосредственным образом.
- Разрешите обратиться, ваше благородие, - вдруг начал старик, не зная, как изгладить свою оплошность.
- Обратитесь, - подняла бровь Диана.
- Позвольте рассказать про одну мою знакомую бабу-колхозницу с марки за двадцать копеек. Вам она, конечно, не чета. Вы, видать, подороже марка.
- Нет, номинал у меня невелик, 26 пенни.
- Опять впросак попал, - нимало не смущаясь, продолжал вояка, - Ну так вот. Баба на марке той сидела, как гвоздь в доске, никуда носа не казала, кроме, как промеж забора к соседям, хотя в колхозе её не скажу, чтоб всё, но почти всё развалилось. Так вот, баба эта, когда я ей предложил ко мне, на соседнюю страницу переселиться, наотрез отказалась. Упёрлась, как коза: "Я, говорит, со своего колхозу не уйду, хоть ты меня пополам режь!" А вы говорите, дескать, у вас в Британии имеется дыра. Тут, смотря, как поглядеть. Вам, Ваше благородие, наши колхозы поглядеть бы не мешало. Тогда в своих Британиях будете об настоящих дырах понятие иметь.
- Мой замок в деревне, и мне дороже пентхауза в Лондоне, - засмеялась Диана.
Тут мятежный огонь заиграл на лице пролетарского писателя, и он расправил плечи:
- Ничего, придёт время, и трудящиеся возьмут власть в свои руки. Не останется дыр на земле! Я даже верю, советская власть ещё нагрянет в гости к англичанам! - он хотел ещё добавить пару слов, но приступ кашля прервал его размышления о всеобщем государстве рабочих и крестьян.
Вместо небольшой лекции о положении рабочих в СССР пришлось тереть грудь. Принцесса откликнулась сразу.
- Боже упаси от советской власти! Что тогда станет с нашим "Спенсер Хаузом"? Или его у нас перекупят? - почти вскрикнула Диана.
- Не думаю. До Британских островов руки не дотянутся, - ответил за писателя изобретатель радио. - У всякого денежного мешка бывает дно, уверяю вас. Ни один здравомыслящий человек не станет себе позволить эдакую расточительность, перекупать в Англии королевские владения!
"Вы не знаете русского характера", - хотел было вставить Горький, но Попов прервал его на полуслове.
- Однако, мы здесь по делу, принцесса. Мы прибыли сюда, чтобы раз и навсегда поставить точку в одном научном споре. Для этого и направляемся в филантропический институт. Простите, как вас лучше называть, полным титулом?
- Зовите просто Дианой или принцессой Уэльской.
- Принцесса Уэльская, - вновь вмешался Горький. - Понимаете, наш дорогой Александр Степанович придумал радио. Имеется патент. Вдруг оказывается, что в каком-то гараже в Италии сидит некто Маркони. Он не имеет никакого образования, народный итальянский умелец. Я и сам такой, до всего сам, как говорится, своей головой дошёл. Но зачем же патенты воровать? И вот итальянский самородок приехал в Лондон с чертежами нашего Александра Степановича и заявил, что он радиоприёмник сделал. Патента ему не дали, конечно. Тогда этот хитрец две или три детали вставил в устройство Александра Степановича и получил-таки бумагу на усовершенствование аппарата. Но вдруг нам со страниц уважаемого мной журнала "Наука и жизнь" заявляют, что Маркони изобрёл радио! Этого нахала должно вывести на чистую воду!
Когда Горький произнёс свою тираду, ему снова пришлось постучать по груди, пытаясь подавить приступ кашля. Тем не менее, он был страшно доволен собой и тем, какое впечатление произвёл своими словами и всем своим видом. Откашлявшись, Горький договорил, наконец:
- Мы думали восстановить справедливость, так сказать, в логове оппонентов. Если признают нашу правоту, тогда свершится великое и благое дело.
Диана кивнула.
- Так вы думаете объяснить кому-то, что правы вы, а не они? Поверьте мне, они не глупы. Если им нужен этот проходимец - как вы сказали?
- Гульельмо Маркони.
- Да, Маркони. Значит, он им нужен не просто так. В Англии просто так ничего никогда не делается! Мне ли не знать! - с чувством произнесла Диана.
- Я, милая принцесса, старой закваски социалист, - ответил с достоинством Горький. После удачно произнесённой речи ему захотелось добить англичанку своими убеждениями. - Мы верим не только во всеобщее счастье людей на Земле. Мы считаем, на смену диким, глупым и озлобленным придут грамотные, разумные, бодрые, просвещённые люди. Бороться нужно всегда! А вы, оказывается, даже лучше, чем я думал, хотя и представительница правящего буржуазного класса. Но и буржуазные предрассудки можно изжить, если передовая женщина перешагнёт через классовые различия.
- Как печально, что я не разделяю ваших взглядов, - покачала головой Диана, - Иначе я стала бы бороться вместе с вами за всеобщее счастье. Но я пессимистка и фаталистка, прогресс не вызывает у меня восторга. Скорее, отвращение.
- Помилуйте, как же можно, в наши дни не верить в прогресс! - запротестовал великий пролетарский писатель.
- Тем не менее, я помогу вам. Видите, вон там небольшую беседку? Беседка не пуста. Там находится сама Виктория со знаменитой чёрной марки.
- Неужели мы встретим самую известную в мире марку, известную как "чёрный пенни"? - Попов поглядел принцессе в глаза.
- Это самая великая из наших монархов, - кивнула Диана. - Между прочим, тоже женщина. Мне придётся поговорить с ней, и я думаю, она вам не откажет. Эта марка конца девятнадцатого века.
Процессия направилась туда, куда указала Диана. Перенесёмся и мы вслед за нашими героями.
Глава IV, в которой путешественники оказываются в столице не только Британии, но и столице мира филателистического
Когда все трое попали на улицу великого и ужасного города, взорам путешественников открылся Тауэр-Бридж. Их шубы и сапоги смотрелись экстравагантно и привлекали внимание многочисленных попрошаек, уличных продавцов и нищих, так что Будённому даже пришлось пару раз направить подзатыльником чумазых лондонских подростков на другую сторону дороги. Изобретатель радио с присущим ему любопытством озирался по сторонам и осматривал необычной красоты, грандиозный и величественный мост, на котором он так неожиданно очутился. Масштаб и сложность постройки подавляли воображение, раздавливали, превращали в букашку. Башни, соборы, шпили, величественные монументы торчали отовсюду, словно зубцы огромной марки, не умещающейся ни в один альбом. В первые минуты никто не мог вымолвить ни слова. Но потом все трое разом заговорили. Вокруг шумел и танцевал необычный город, такой необычный, что у Горького невольно вырвалось:
- Экое вавилонское столпотворение. Прямо Вавилондон.
Именно Вавилонское столпотворение открывалось взору любому приезжему в Лондон 1896-го года. Наговорившись и поделившись первыми впечатлениями от Лондона и вида толп снующего народа, снова замолчали. В шубах становилось жарковато, следовало бы найти пристанище, или, на худой конец, кэб. Пускай возница отвезёт в гостиницу. Все трое шли молча. Горький задумался о Диане, ему пришла неожиданно мысль, что образ Вассы Железновой стоит переделать. Больше грации и мягкости.
Прошли мост до самого конца, и тут взгляд Будённого упёрся в двухэтажное сооружение на колёсах, сколоченное из досок и крашеное зелёной краской. Перед путешествующими стояла знаменитая лондонская конка "даблдекер", известная тут под названием омнибуса. В народе её звали иначе "knifeboard", разделочной доской. Пассажиры на втором этаже сидели спиной друг другу и представляли собой с улицы забавное зрелище.
- А не подскажешь, братец, в отель поприличнее как нам проехать? - крикнул маршал человеку, лениво поглядывавшему по сторонам с козел.