Вроде бы все обрисовал, можно и выдвигаться. Время-то о-го-го, а нам надо предварительно заехать к патриарху. Осталось внести последний штрих в наряд Годунова - одежда-то хороша, эдакая неброская, темных тонов, а вот ранение, полученное им в боях за Ливонию, стоит подчеркнуть. Пусть москвичи воочию лишний раз убедятся, кто за Русь кровь проливает. А если кто-то решит, что рана получена сегодня, при защите государя, еще лучше. Словом, отыскав кусок материи, Дубец соорудил роскошную перевязь.
Но не успели мы спуститься вниз, как у крыльца показался запыхавшийся Курнос, которого я в числе десятка гвардейцев оставил подле Архангельского собора. Мол, безутешная вдовица просит Федора Борисовича улучить для нее единый часец и заехать в храм. Мы с Федором быстро переглянулись.
- Ничего там не случилось? - уточнил я.
Курнос неловко передернул плечами и помотал головой. Странно, тогда зачем ей понадобился Годунов? Я вопросительно оглянулся на своего ученика - может, послать назойливую барышню, сославшись на неотложные дела? Но Федор довольно улыбнулся:
- А ты мне сказывал, будто она за власть цепляться станет. Небось кто цепляется, своего супротивника просить ни о чем не станет, - и, повернувшись к Курносу, распорядился: - Лети обратно и упреди, что скоро явлюсь.
Через пять минут мы были у дверей Архангельского собора. Марина поджидала на крыльце, причем без сопровождения, отправив своих фрейлин в палаты. Тет-а-тет? Зачем? Еще одна загадка. Как говорила Алиса в Стране чудес, все страньше и страньше. Однако ломать над этим голову было некогда, и я, заявив, что время дорого и сам съезжу к Игнатию, направился на патриаршее подворье.
Туда меня поначалу не пустили, ссылаясь на недомогание святителя. Во всяком случае, именно в таком духе ответил мне приоткрывший калитку монах-привратник. Как я понял, хитрый грек решил остаться в стороне, выжидая время, поскольку победители вроде бы определены, но пока их слишком много, минимум двое. Желая наверняка оказаться в одной лодке с победителем, он и попытался взять тайм-аут.
- Болезнь-то не иначе как медвежья, - зло выпалил я.
Монах негодующе засопел и попытался захлопнуть калитку перед невежей и хамом, но я успел вставить в щель ногу. Привратник нажал, я тоже. Противостояние длилось недолго - молодость победила, хотя и не без труда.
Правда, у самых покоев мне вновь преградили дорогу два дюжих плечистых монаха, стеной вставшие на моем пути. Один даже скинул с плеч полушубок и по локоть засучил широкие рукава рясы. Пришлось пригрозить. Я поднял руку, подавая знак десятку гвардейцев, стоящих позади меня, и те взяли на изготовку свои арбалеты.
- У вас, святые отцы, еще есть время, пока я досчитаю до трех, - предупредил я. - Потом его не будет. Ра-аз…
- Грех это великий, - пробурчал один из них, с укором глядя на меня.
- Спорить не берусь. Тем более с будущими мучениками, - пожал плечами я. - Ну ничего, замолю. Авось ради святого дела. Два-а…
Они нерешительно переглянулись, но продолжали стоять.
Я обернулся к гвардейцам и развел руками:
- Не хотят понимать. Ну-ка, разок, но для начала с уважением к сану.
Пять арбалетных стрел впились в притолоку, на десяток сантиметров повыше монашеских голов. Говорить "три" не понадобилось - оба мгновенно раздались в стороны. Все, проход свободен.
Патриарх действительно лежал в постели, но, как я и заподозрил, болезнью не пахло. Тем более медвежьей. Зато пахло чем-то вкусненьким. Сомнительно, чтоб у хворых людей был такой замечательный аппетит - на столе стояли исключительно пустые или полупустые блюда, а на них - вот те раз - остатки скоромной пищи. Вон в мисочке обглоданное крылышко курочки, а на краю стола сиротливо притулился недоеденный пирог с мясной начинкой. Ишь ты, а ведь нынче пятница.
Но виду не подал, тем более православная церковь болящим действительно разрешает не соблюдать посты. Да и время поджимало, не до подковырок. Взяв быка за рога, я заявил, что сегодня каждому придется определиться со своим выбором и на чьей он стороне. Игнатий слабым голосом принялся уверять, будто он еще поутру хотел урезонить неразумных, ан глядь, а от великого огорчения ноги отнялись. Так-то он конечно же всей душой с нами, и если бы не окаянная немощь, то он непременно… но я бесцеремонно перебил его:
- Душой, святитель, - это замечательно, но к ней придется добавить тело.
Он открыл рот, но возразить не успел. Не давая ему встрять, я небрежно поинтересовался, известно ли патриарху, что помимо государя заговорщики планировали заменить и главу православной церкви. Игнатий встрепенулся, настороженно уставившись на меня. Конечно, я блефовал. Но, помнится, когда поляки сидели в Кремле, письма по городам с призывами к народу рассылал уже Гермоген, и сложить два и два труда не составило.
- А Федор Борисович? - деловито спросил он.
"Надо же, взбодрился, и голос окреп", - умилился я, ответив, что Годунов - человек богобоязненный и никогда не позволит себе произвола в отношении столь важной духовной особы. Кроме того, он весьма охотно прислушивается к моим советам, а мне нынешний патриарх, если честно и откровенно, как на исповеди, весьма и весьма симпатичен. Говорю не голословно, ибо оное ранее успел неоднократно доказать на деле, решительно вставая на его сторону. Например, когда ныне покойный государь возжелал сместить с ростовской митрополичьей кафедры владыку Кирилла. Но ныне пришел черед самого Игнатия поддержать нас, поэтому придется встать и, превозмогая свою тяжкую хворь, прошвырнуться на Пожар, дабы помочь окончательно добить врагов.
- Наших общих врагов, - на всякий случай уточнил я.
- Превозмогу, - твердо пообещал он.
- Тогда мы с Федором Борисовичем через полчаса будем ждать тебя у Константино-Еленинской башни, - предупредил я и, дождавшись его согласного кивка, отбыл обратно, к Архангельскому собору, забирать Годунова.
Марина и Федор по-прежнему оживленно беседовали подле храма. Издали это напоминало свидание робкой школьницы, жаждущей признаться в любви, со здоровенным физруком. Сам физрук, то бишь Годунов, в основном помалкивал, смущенно улыбаясь и время от времени снисходительно кивая. Школьница, это чувствовалось даже на расстоянии, в обилии источала флюиды ласки и нежности.
Подъехав поближе и спешившись, я понял, что первое впечатление меня не обмануло - суть происходящего именно такова. Правда, при мне Марина ворковала недолго, быстренько закруглившись, но таким тоном, что казалось, будто еще миг, и она признается Федору в любви, бросившись на шею. Точно, точно. Даже само построение фраз и то продумано - чуть ли не каждая вторая без окончания, для соблюдения многозначительности, дабы человек сам мысленно продолжил недосказанное. Все остальное - и жесты, и мимика - соответствовало. А темные миндалевидные глаза ее чуть не светились от переполнявшей их нежности к царевичу.
- Вижу, его высочество торопится, потому более не задерживаю, - промурлыкала она напоследок.
- Да уж, и впрямь поспешать надобно, государыня, - посетовал Годунов.
Марина понимающе закивала, а меня его последнее слово резануло по ушам. Я недовольно прикусил губу, отметив свою вину. Следовало заранее проинструктировать Федора, что отныне называть ее так нежелательно. Пришлось компенсировать оплошность собственной подчеркнутой угодливостью - пусть видит, кто теперь на Руси истинный правитель, и я ринулся помогать Годунову забраться на коня. Но когда он уже оказался в седле, а я подошел к своей лошади, Марина, словно спохватившись, обратилась к царевичу с просьбой:
- Ах да, мне бы хотелось потолковать с твоим воеводой.
Федор оглянулся на меня. Я, сделав каменно-непроницаемое лицо, заметил:
- Вообще-то нам сейчас надо к Константино-Еленинской башне да распорядиться, чтоб выводили мятежников, а потом скоренько на Пожар - народ собрался и волнуется.
Она молча посмотрела на Годунова. Тот благодушно отмахнулся:
- Оставайся, я сам все повелю. Токмо не мешкай больно-то.
- Не позднее чем через один дробный часовец я его отпущу, - заверила Марина и в знак благодарности за выполненную просьбу слегка склонила голову.
Федор в ответ смущенно улыбнулся и неловко отмахнулся - мол, чего там, пустяки, право слово.
"Значит, промашка у меня получилась с анализом, - пришел я к выводу. - Судя по всему, деваха сделала ставку на моего ученика. Но как быстро она его уделала! Даже удивительно. А что уделала, точно - вон как раскраснелся от смущения. Ладно, нынче вечером предупрежу, дабы впредь держал с ней ухо востро и не расслаблялся".
Однако ставка ставкой, но и мою кандидатуру Марина упускать не хотела. Стоило Годунову удалиться, как она покосилась на пятерку моих гвардейцев во главе с Дубцом, нетерпеливо переминающихся с ноги на ногу, и осведомилась:
- А хлопы верны тебе?
Я немного обиделся. Нашла в чем сомневаться. Хотя да, полячка, чего с нее взять, и, приосанившись, гордо заявил:
- Во-первых, они не холопы, а гвардейцы. Во-вторых, всего год назад они так и именовались: Стража Верных, а в-третьих, за меня в огонь и воду.
- И молчать умеют? - уточнила Марина.
- Как рыбы, - отчеканил я. - Но для вящего спокойствия… - И я, подозвав Дубца, велел отправляться вместе со всеми остальными к Константино-Еленинской башне и передать престолоблюстителю, что скоро появлюсь. Очень уж интересно стало, что она мне скажет, оставшись наедине.
- Престолоблюстителю… - иронично усмехнулась она, глядя, как гвардейцы садятся на коней и послушно отъезжают. - Кажется, один раз он уже не сумел соблюсти свой престол, расставшись с ним. Да и жизни своей лишился бы, если б не верность ясновельможного князя. За такое с головы до ног златом осыпать и то мало, а он… Я слыхала, кроме двух убогих деревенек, у тебя нынче вовсе ничего за душой нет. Конечно, beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus, но все равно. Выходит, не больно-то Годунов тебя ценит. То не добже. У нас в Речи Посполитой иначе, и истинно верных мы награждаем ad valorem, а ты, князь, достоин вдвойне, ибо помимо того, что vir magni ingenii, еще sapiens et totus, - выпалила она и выжидающе уставилась на меня.
Не хотелось признавать ее превосходство в чем бы то ни было, даже в таких мелочах, как знание латыни, но деваться некуда. Если промолчать сейчас, позже правда все равно всплывет наружу, и получится гораздо хуже: коль скрывал, следовательно, стеснялся, и я переспросил:
- А что означают последние слова?
- Ясновельможный князь не розумеет мовь благородных людей? - удивилась она.
- Весьма худо, - развел руками я, честно сознавшись: - С десяток-полтора мудрых пословиц, не более. Но говорить на ней, увы…
- Странно.
- Ничего странного. Я просто не считал нужным изучать мертвый язык. К тому же на Востоке, где мне довелось пребывать долгое время, у меня хватало забот с изучением иных языков, на которых разговаривали местные народы.
- Жаль, жаль… - протянула Марина, но пояснила: - Я назвала тебя человеком большого ума, следовательно, понимающим, на какой стороне искать свою выгоду. А еще верным и смелым, коих надлежит награждать по достоинству.
- По достоинству - это хорошо, - согласился я.
Не дождавшись от меня продолжения, Мнишковна воровато оглянулась на двери собора и, снова уставившись на меня, выпалила:
- Ныне я покамест не вправе что-либо вершить. Но верь, князь, едва стану полновластной царицей, в первые три дня ты получишь из казны сто тыщёнцев. Ну и верные твои тоже в обиде не останутся. То не за государя - его вы не спасли, - а за государыню, жизнь и честь коей вы сберегли. За такое скупиться негоже. И четверть всех вотчин, оставшихся от тех, - кивнула она в сторону Константино-Еленинской башни, - твоими станут. Да и после не забудем и лаской не обделим… коли и дальше верность хранить станешь. - И она вопросительно уставилась на меня, ожидая согласия.
Я продолжал молчать. Нет-нет, не из-за колебаний. Они-то отсутствовали напрочь. Просто столь нагло меня до сего дня не покупали, зато ныне то Шуйский, теперь вот Мнишковна. Но боярина я сам спровоцировал, оттягивая время, а тут… Потому и молчал, отчаянно сражаясь с желанием послать ее куда подальше. Вообще-то я стараюсь быть вежливым со слабым полом, но только когда они ведут себя соответственно своему положению. Если ты считаешь себя благородной, то соответствуй, а не веди себя как торговка с Пожара, считающая, что купить можно все на свете и вопрос исключительно в цене.
Кстати о деньгах. А почему столь дешево? Вон Шуйский за разовую услугу и то двести пятьдесят тысяч пообещал, а тут втрое меньше. Хотя да, плюс вотчины, и опять-таки на первых порах, а далее еще… может быть. Ну-ну. Тогда куда ни шло. Но как лихо мадам сорит русскими деньгами, аж восторг берет. А между прочим, казна не безразмерная, о чем я и не преминул напомнить:
- На Руси говорят - покупать легко, да потом платить тяжко. Подумать надо. Очень уж все неожиданно.
Легкая, еле заметная тень разочарования скользнула в ее глазах.
- О-о, так князь есть кунктатор, - усмехнулась она и благосклонно кивнула. - Что ж, подумай. Но недолго. Bis dat, qui cito dat.
На сей раз перевести она не удосужилась, забыв про мое незнание латыни, но эта поговорка была мне известна: "Кто быстро дает, тот дважды даст".
- До завтрашнего полудня ответ ждать буду, не более. И помни, - ее рука выскользнула из меховой муфты и вкрадчиво легла мне на грудь, - это княжеских венцов много, а царский - он один. - И ее ладонь ласково и многообещающе легла на собственный, якобы поправляя его. - Чуть промешкал, и все, он на другом. - Она резко отдернула от венца руку, пряча ее обратно в муфту, и вновь испытующе уставилась на меня - понял ли я.
Ясное дело, чего ж тут не понять. Хотя погоди, я же медлительный, как она меня обозвала, пользуясь моим незнанием латыни, то есть тугодум, мозги тяжко вертятся, со скрипом, надо соответствовать…
- А при чем тут царский венец?
Она досадливо передернула узенькими тощими плечиками:
- В любом деле без помощника никак, а в государевом…
- У тебя, Марина Юрьевна, и без меня советников хоть отбавляй, - возразил я.
- Как поглядеть, князь, как поглядеть, - вздохнула она. - Скрывать не стану - мои соотечественники куда ближе к сердцу, но нельзя. То Москве и прочему русскому люду в обиду станет. А на бояр положиться - проще самой труцизну принять. Вот и получается, один ты у меня остаешься. У тебя и своя сила за плечами, и стрелецкие полковники тебе почтение изъявляют. Но ежели призадуматься, и тебе опереться не на кого. Иноземец ты, чужак. Правда, православную веру ты принял, но недавно, года не прошло. Да и проку с нее, коль Боярская дума тебя без соли съесть готова. Полковники же стрелецкие супротив нее нипочем не пойдут. А чернь тебя хоть и любит, но это ныне, а как завтра - неведомо, уж больно ее любовь изменчива.
Я не стал спорить, покладисто согласившись:
- Все так.
- А коль так, то получается, что нам прямой резон действовать рука об руку. - И она спохватилась: - Я Годунову обещала поскорее тебя отпустить, потому подробно о прочем мы с тобой позже потолкуем, а покамест ступай, пан кунктатор, размышляй. Годунову же ответствуй, ежели вопрошать начнет, о чем мы с тобой говорили, будто я, напужавшись рокоша, выспрашивала тебя, не повторится ли такое впредь, ибо страшно мне. Мыслю, проглотит таковское. Да еще выпытывала, точно ли хватит у тебя ратников, чтоб управиться с бунтовщиками, ежели наперед какие волнения приключатся…
Я кивнул, не в силах сказать ни слова. Ну и лихо девица работает, аж восторг берет. Оказывается, не только в русских селеньях есть женщины, которые и коня на скаку, и в горящую избу. Иные полячки тоже согласны шагнуть в полыхающий дом. Особенно если там на столе лежит ничейная корона. Как она меня мастерски уделала! Оглянуться не успел, как аркан накинула. Точнее, попыталась.
А Марина, решив, что дело сделано, поторопила:
- Езжай, езжай, а то Федор Борисович заждался, поди. Он же, как я подметила, ровно теленок малый - без тебя ничего сделать не может. - И губы ее изогнулись в презрительной усмешке. - Шаг один ступит, а перед другим на тебя оглядывается, совета твоего ждет. Ты теперь, главное, не ошибись с советами этими. Carpe casus, князь, да не забывай, что княжеский венец хоть и красив, но токмо в царском истинная лепота сокрыта.
Гм, ей бы рыбу ловить - вон как мастерски подбирает нужные блесны для своих крючков. Да все радужные, так и сверкают, так и переливаются. В одном лишь она дала промашку - не рассчитала, что такая щука, как я, ей не по зубам. Зато с Годуновым ей управиться - делать нечего. И я дал себе слово, что завтра же поутру отправлю десяток гвардейцев в Кострому за Любавой. По принципу клин клином. Вот и ответим на польское словесное колдовство русским телесным естеством.
Но Федору я решил о предложениях экс-царицы пока ничего говорить. Слишком он простодушен, сразу выдаст свою осведомленность, а мне куда выгоднее побыть в ее глазах тайным союзником. Пускай недолго, но основное я успею, а там поглядим, может, и дальше получится косить под двойного агента. Да и ни к чему загружать Годунова тем, что в любом случае придется решать мне самому.
К тому же едва я добрался до Константино-Еленинской башни, как столкнулся с новой проблемой…
Глава 11
НЕОЖИДАННОЕ ПОМИЛОВАНИЕ, ИЛИ СТАРАЯ СХЕМА НА НОВЫЙ ЛАД
Оказывается, извлеченные из застенков знатные мятежники, догадываясь, куда их поведут и для чего, взмолились, чтобы им прислали священников для исповеди и отпущения грехов. Взывали они не к Годунову, а к патриарху Игнатию, находившемуся поблизости в своем золоченом санном возке. И подоспел я как нельзя вовремя, ибо святитель откровенно растерялся и, судя по его лицу, был готов снизойти к их просьбе. Мгновенно прикинув, что это грозит нешуточной затяжкой по времени - пока попы прибудут, да и то от силы два-три, то есть к каждому выстроится очередь из полутора десятков человек, которые примутся неспешно каяться, ибо перед смертью не надышишься, - я понял, что допустить этого ни в коем случае нельзя.
Торопливо направив своего коня к возку Игнатия, я выпалил:
- Если промедлим, толпа сюда ворвется.
- Может, их вовсе не выводить? - предложил он.
- Нельзя, - отрезал я. - Слишком много у наших общих врагов тайных сторонников, а потому, если денек промедлить, всякое может приключиться. Кроме того, завтра состоится заседание Боярской думы, а они могут многое переиначить.
Напоминание о наших общих врагах и Думе решило дело. В глазах патриарха мгновенно загорелся недобрый огонек. Он нахмурился и, выйдя из саней, сурово воззрился на мятежников, поочередно останавливая свой взгляд чуть ли не на каждом. Те стихли в ожидании его слова. И патриарх не подвел, но изрек далеко не то, на что надеялись пленные: