- Святитель, надо бы тебе собрать всех московских священников и побеседовать с ними, чтоб они на своих проповедях в ближайшую ниделю поговорили с прихожанами, что негоже нарушать Христовы заповеди. - Тот кивнул, а я добавил, продолжая укреплять наше с ним шаткое сотрудничество: - Да можешь сказать, что сам обратился с просьбой к Федору Борисовичу, дабы впредь усиливал охрану и не дозволял самочинной расправы. И он, уважая высокий патриарший сан, пообещал сделать все от него зависящее.
Игнатий вновь удовлетворенно кивнул, не сумев сдержать довольной улыбки, скользнувшей по его губам. Еще бы, теперь получается, он не только радеет за души своей паствы, но и не стесняется обращаться, если необходимо, к властям и даже смело критиковать их действия. Более того, тем самым он лишний раз продемонстрирует свой авторитет перед церковными конкурентами и противниками - мол, к его мнению не просто прислушиваются на самом верху, но и идут навстречу.
Та-ак, кажется, азарт стихает, и народ выбирается из того кровавого киселя, который они тут заварили. Пора переходить к эпилогу действа. Я поднял руку. Гул утих, хотя и не сразу, да и то не до конца. Ну ничего, у меня глотка луженая, ближняя половина услышит наверняка и передаст второй, дальней.
- А теперь слушай, люд православный! - рявкнул я. - По повелению наследника престола Федора Борисовича Годунова, назначенного, как вы помните, покойным Дмитрием прошлым летом, каждый из москвичей начиная с понедельника сможет проститься со своим любимым государем в Архангельском соборе.
Фу-у! Не факт, что тем самым отныне на будущее гарантировано полное отсутствие Лжедмитриев на Руси. Все равно могут объявиться, и найдутся на Руси дураки, поверят им. Но зато наверняка ясно одно: в Москве теперь ни одному "царевичу Дмитрию", чудом спасшемуся от рук злых бояр, веры точно не будет, а это уже кое-что. Правда, прочих самозваных царских родственничков гибель государя все равно не остановит. Если уж они не стеснялись объявиться еще при его жизни, то теперь…
Да-да, я не оговорился насчет "при жизни". Не далее как пару дней назад Дмитрий в разговоре со мной вскользь упомянул о полученной им грамотке от… своего племянничка Петра Федоровича. Якобы его родила Ирина Годунова, но, страшась своего злобного братца, подменила младенца на царевну Федосью, которую Борис, не разобравшись, повелел удавить. Ныне сынок благополучно вырос, пошел на Дон, в казаки, и теперь жаждет повидаться со своим ненаглядным дядюшкой.
- Я ему и охранную грамоту выслал, чтоб следовал без промедления и ничего не боялся, - усмехаясь, поведал мне Дмитрий.
- Зачем? - удивился я.
- Казни предать, - недоуменно, мол, зачем спрашивать о таких глупостях, пожал плечами государь. - Да такой лютой, чтоб прочие зареклись ко мне в родню набиваться.
Получается, увидим мы в Белокаменной внуков Ивана Грозного - как Федоровичей, так и Ивановичей. Ничего не поделаешь - время такое. Ну да ладно, авось лицезреть их будут только палачи в застенках Константино-Еленинской башни и на плахе.
Итак, про Дмитрия я народу сказал. Осталось еще разок, для ясности, если кто из ясновельможных не понял, напомнить, кто ныне в Москве первый номер. Уже завтра, если Марина не беременна, начнутся горячие дебаты, и поляки, вне всяких сомнений, станут спорить до хрипоты, отстаивая легитимность императрицы, как прямой наследницы вакантного престола. Как знать, возможно, мое напоминание чуточку пригасит их пыл, да и саму Марину заставит призадуматься - стоит ли лезть в заведомо проигрышную драку.
Переведя дыхание, я вновь набрал в грудь побольше воздуха и продолжил:
- Скорбный ныне день для всей земли русской, но, дабы хоть немного утишить людскую печаль, наследник престола Федор Борисович Годунов обещает вам, что все почины Димитрия Иоанновича он непременно продолжит и заветы его исполнит. На том он вам крест целует.
Но последнее слово должно оставаться за престолоблюстителем, и потому, поцеловав крест у патриарха, он в свою очередь обратился к людям. Еще раз пристыдив народ, поверивший худым людям и кинувшийся по их зову убивать ни в чем не повинных гостей Москвы, он указал на здоровенный котел с крышкой. Подле него по бокам стояло по гвардейцу.
- Убиенных нам не воскресить. И рады бы, да не в наших силах. А вот добро, кое у них взято, надо возвернуть. Хоть что-то живым отдадим, а то ведь кое-кого чуть ли не донага ободрали.
И далее он пояснил, что кары за добровольную выдачу никому не будет, только благодарность от него самого да от тех, кому вернут отнятое. На том он и крест у патриарха целует. И ратники подле котла никого задерживать не собираются, а поставлены исключительно для охраны, дабы кто-нибудь из татей вторично не смог поживиться. Более того, они и лиц тех, кто возвращает, не увидят, ибо…
Он махнул рукой, и оба гвардейца мгновенно развернулись на сто восемьдесят градусов, уставившись на кремлевскую стену. Котел все равно оставался в их поле зрения, будучи чуть поближе к ней, но увидеть в таком положении они могли разве руку, опускающую что-то внутрь.
Народ стал перешептываться, но спустя минуту, решительно раздвинув стоящих подле соседей, вперед выступил, судя по живописным лохмотьям, какой-то нищий.
- Да я и без того верю, что карать не станут. Эвон, сам Федор Борисович слово свое дал, а он его завсегда держит, - обратился он к остальным. - Потому и таиться не желаю. Был грех, чего там, - покаялся он и, вытащив из-за пазухи небольшой кошель, вытряс себе на руку содержимое.
По толпе пополз шепот:
- Угорские золотые…
- Да чуть ли не десяток…
- Молодец, паря, по совести…
- А мне сей отрок ведом. Лохмотышом его кличут…
Ну да, должен же кто-то подать пример, вот я и поручил одному из своих спецназовцев принять участие в первой добровольной выдаче. Лохмотыш подошел к котлу и, сожалеючи вздохнув, решительно бросил в него монеты вместе с кошелем, громко заявив:
- Все одно, от краденого злата жизни не быть богатой. И без того в обносках хаживаю, а за неправое дело как бы и хуже того всевышний не покарал. Бог-то не Тимошка, видит немножко.
- Спаси тебя господь, добрый человек, - поблагодарил его ничего не подозревающий Годунов, а патриарх вдобавок перекрестил, прибавив:
- Отпускается тебе сей невольный грех, раб божий, ибо зрю раскаяние, идущее от самого сердца.
- И я каюсь! - раздался выкрик из толпы, и показался следующий.
У него добыча оказалась куда скромнее - монет вдвое меньше и все серебряные, хотя тоже увесистые, польские злотые. Это я сэкономил. Ну да, он тоже был липовым, из бригады Лохмотыша.
Но затем с разных уголков площади - я глазам не поверил - побрели к котлу люди. Надо же, а я, признаться, не особо рассчитывал на свою затею. Разумеется, отдадут далеко не все и не всё, но хоть что-то компенсируем. Патриарх по моему совету спустился с Царского места, встав у котла, и осенял крестом идущих, благословляя их благой порыв.
"Вот теперь, кажется, можно и уходить", - подумал я.
Но не тут-то было. Едва я успокоенно вздохнул, как в очередной раз раздался звонкий голос Марины:
- И я тоже благодарю вас всех за раскаяние, люди добрые. А вместе со мною благодарит вас и сын невинно убиенного государя, коего я ныне ношу под сердцем.
Гул радостных голосов взметнулся до небес, а я, скрипнув зубами, мрачно уставился на… Ну да, теперь уж точно царицу, ибо будущую мать сына "красного солнышка", как ни старайся, в уголок не задвинешь - пупок развяжется. Да, для меня она в любом случае останется с приставкой экс, но для прочих…
Или все-таки постараться? Вдруг получится, а?
Глава 12
ПЕРЕД ВТОРЫМ РАУНДОМ
Мы расставались, как и положено непримиримым соперникам за власть, - с милыми улыбками и обмениваясь дружелюбными фразами. Первая группа была немногочисленная - я и Годунов (гвардейцы позади не в счет). Остальные же наши союзники… Патриарх торопливо направился к своему подворью, опасаясь возникновения какого-нибудь спора и по-прежнему не желая делать выбор в чью-либо пользу. Стрелецких командиров я отпустил сам, сказав, что ждем их у себя в Запасном дворце на вечернюю трапезу. Таким образом, вторая группа, в которой оказались все поляки во главе с Мнишковной, включая и Гонсевского с Олесницким, была куда многочисленнее.
Размежевание произошло не сразу. Поначалу мы покинули Пожар дружно, все вместе, выказывая москвичам нерушимое единство и сплоченность наших рядов. Да и потом, будучи в Кремле, нам с Федором никак не удавалось отделаться от них.
Наиболее речистым оказался пан Мнишек. Тарахтел и тарахтел без умолку, поясняя, как он засиделся в гостях у князя Константина Вишневецкого и прозевал время, когда московские улицы, по варварским обычаям, кои не успел отменить Дмитрий, начинают перегораживать решетками и рогатками. Пришлось заночевать у своего зятя. А утром началось такое… Словом, еще немного, и разъяренная толпа ворвалась бы в дом, и если бы не отчаянная храбрость и беспримерное мужество, выказанные князем, его свитой и лично самим Мнишком…
Я слушал его и поневоле сравнивал с мясником Миколой, гадая, кто из них более талантливый враль. В конце концов решил, что наш отечественный брехун круче, ибо менее стеснителен, зато пан Юрий более искусно строит сюжет. Эк у него получается - и толпа в двадцать тысяч, и лично он, отбиваясь, положил не менее пяти десятков, и трупов на подворье, когда прибыли стрельцы, обнаружили тысячу сто семьдесят пять человек (когда только успели посчитать?), и… Словом, крут пан, но до Миколы ему тренироваться и тренироваться.
А вот старший братец ясновельможного, красноставский староста пан Ян Мнишек (этого я раньше в лицо не знал), мне неожиданно понравился. Скромные манеры, вежлив, деликатен, молчалив. Да и первенец пана Юрия Николай тоже производил благоприятное впечатление. Никакого перечня, сколько лично он срубил человек "наглой москвы", да и вообще про свои подвиги ни слова. А вот пан Станислав трудился за двоих. Кстати, он единственный, кто не поблагодарил за помощь. Погибших московитов, правда, у него оказалось поменьше, чем у папашки, всего-то около тысячи, но как он говорил… Эдак небрежно, презрительно оттопыривая нижнюю губу, давая понять, что, даже если бы их оказалось вдесятеро больше, его люди все равно бы победили.
Я не возражал. Какая разница - сказали спасибо или нет. Да и вообще эта церемония мне порядком надоела. Дел немерено, а тут стой как дурак. Пришлось намекать, что, мол, нам давно пора, ибо кой-кому можно и расслабиться, а нам еще пахать и пахать, а потому…
Намеки наконец-то поняли, но напоследок Гонсевский, смирив гордыню, попросил, дабы мы и впредь не оставляли своей защитой польских гостей, пока жители окончательно не угомонятся. Правда, подчеркнул, что просит не за себя, ибо они с паном Олесницким отобьются от любых нападок самостоятельно, но прочие… То есть и гонор показал, но и про обязанности посла не забыл.
- Я уже получил повеление от… Федора Борисовича, дабы не то что лихой человек, но и комар на их подворья не залетал без дозволения престолоблюстителя, - ответил я, удачно ввернув еще раз титул Годунова. Для памяти кое-кому.
Марина не осталась в долгу. Тонкие губы вдовы вновь растянулись в натужной резиновой улыбке, и она обратилась к царевичу с предложением отужинать всем вместе в ее палатах, ибо у него, по всей видимости, пока что нет тут достаточного количества умелых пахоликов. Заодно мы сможем насладиться истинно европейскими яствами, для изготовления которых у нее имеются прихваченные из Самбора подлинные умельцы.
Мой простодушный ученик поначалу радостно вспыхнул, но я успел его опередить.
- Экая досада, что дел много, - сожалеючи развел руками я.
- Понимаю, - строго кивнула она и, задумчиво оглянувшись на терпеливо ожидавших ее поляков, выдвинула новое предложение: - Тогда, может быть, князь отпустит Федора Борисовича? Полагаю, он-то сможет изыскать толику времени, дабы отчасти скрасить безутешную скорбь несчастной царицы-вдовы.
- У меня… - начал было Годунов, но я торопливо перебил его:
- Увы, но большая часть дел требует предварительного обсуждения с его высочеством престолоблюстителем. Надеюсь, наияснейшая панна нас простит.
Вот так, чтоб не только Мнишковне, но и всем прочим стало ясно, кого за кого я считаю. С одной стороны - "высочество", который всего в одном шаге от "величества", а с другой - какая-то наияснейшая. Правда, последнее слово применяют в Речи Посполитой, обращаясь исключительно к королевским особам, но ничего страшного. Мы-то на Руси, а здесь мало кому понятны эти нюансы наших соседей.
Но Марине не понравилось ни "высочество", ни "престолоблюститель". Губы ее в очередной раз превратились в ниточки, и она сурово уставилась на меня.
- А могу ли я узнать, что за неотложные дела ждут ясновельможного князя? - осведомился, разряжая обстановку, старший Мнишек.
- Мятежники, - коротко ответил я.
- Но они же… - озадаченно протянул Станислав.
- В большинстве либо казнены, либо сидят, - подтвердил я. - Но все ли? Сдается мне, кое-кто из самых умных, поняв, что к чему, успел ускользнуть.
Отец с сыном переглянулись.
- Но таковых, как мне мыслится, совсем немного, - возразил старший Мнишек.
- Немного, - согласился я. - Но самые умные всегда самые опасные. А кроме того, на Руси есть хорошая поговорка: "За одного битого двух небитых дают".
- И что сие значит?
- Если сейчас не принять соответствующие меры по их розыску, то о новом заговоре, боюсь, мы узнаем слишком поздно, - с улыбкой сообщил я, на всякий случай прибавив: - И не исключено, что за мгновение до собственной смерти. Не забывайте, и среди царских слуг - чашников, стольников, кравчих - остались их приверженцы, а то и родичи. Отравить питье или еду в силу своей должности пара пустяков, а я не тороплюсь на тот свет, да и вы, думаю, тоже. Посему… - Я поклонился экс-царице.
Та кивнула, недовольно передернув плечами, и, выдав еще одну натужную улыбку (не иначе как после пережитого сил на притворство уже не оставалось), пожелала разобраться как можно скорее. Пожелание, в отличие от улыбки, было искренним. Однако она и тут успела извернуться и показать себя самой главной. Мол, в связи со столь важным делом и необходимостью наведения порядка в столице она передает все стрелецкие полки под начало Федора Борисовича и его верного воеводы.
Когда поляки стали подниматься по Красному крыльцу, Годунов, пристально смотревший им вслед, обеспокоенно заметил мне:
- Послов упредить бы надо, а то они с царицы ныне грады обратно затребуют, коими Мария Володимировна Дмитрию поклонилась. А Марина Юрьевна по доброте своей может и уступить.
Я задумался. Вообще-то могут. И правда, что ли, предупредить, дабы не вздумали дергаться? Хотя… тут ведь как посмотреть. Может, оно и хорошо.
- Ни к чему, - отверг я предложение Годунова. - Гонсевский с Олесницким прекрасно все слышали об Опекунском совете и должны понимать - сейчас одна Марина ничего не решает. Но если они все-таки попросят, а она согласится, то… для нас же лучше.
- Почему? - удивился Федор.
- Да потому, что, во-первых, юридической силы ее повеление иметь не будет, - пояснил я. - А во-вторых, все увидят, в защиту чьих интересов она выступает, так что после такого дара яснейшей придется очень долго оправдываться и перед нашим Опекунским советом, и перед Думой. Да ты сам подумай: с первого дня начинать раздавать казенные земли - это… - Я даже не смог подыскать нужных слов для названия такого идиотизма, но чуть погодя отмахнулся. - А впрочем, надеяться не стоит, ибо такого подарка она нам с тобой не предоставит - слишком умна.
И тут мне в голову пришла одна мыслишка. А почему бы не попытаться обернуть факт ее беременности из минуса в плюс? Беречь-то будущего ребенка надо уже сейчас, верно? Не приведи господь, какие-то волнения, расстройства, стрессы - это ж чревато. Следовательно, ни о каком ее участии в заседаниях Опекунского совета не может быть и речи.
Но озвучивать ее Годунову не стал - рано. Тут вначале следует посоветоваться со знающими людьми и выслушать повитух. Да и самому все тщательно обдумать, чтоб сработать без промаха, снайперски, ибо второй попытки мне могут и не дать.
А дела наши начались не с допроса пленных бунтовщиков, а с решения личных вопросов. Соскучившийся по матушке Федор подался в Вознесенский монастырь. Мне тоже понадобилось повидаться с будущей тещей. Нет, после возвращения из Прибалтики я ее успел навестить, но это был визит вежливости, не более. Сообщил, что вскоре ее ненаглядный сыночек гордо въедет в Москву на белом коне, сопровождаемый восторженными криками московского люда, да и с дочкой полный порядок, вот и все. Ныне же у меня к ней было важное дельце.
Монастырь мятежники не тронули, обойдя стороной. Правда, к старице Марфе Нагой они действительно заглянули, но не Иван Голицын, который к тому времени был покойником, а его старший братец Василий, отправившийся на тот свет чуть позже. Но добиться признания монахини, будто Дмитрий вовсе не ее сын, у него не получилось. Помнится, покойный Годунов называл Голицына большим краснобаем, но тут у него произошла осечка. Под конец он даже пошел на откровенный блеф, заявив, что ей бояться нечего, ибо еле живой Дмитрий, можно сказать, в их руках и вопрос с его казнью решен. Но не тут-то было. Хитрая старица в ответ хладнокровно ответила: "Тогда покажите мне его еще раз. Пригляжусь получше, а там, как знать, может, и скажу, что вам требуется". Вот и пришлось ему уйти несолоно хлебавши.
Что ж, очень хорошо. Пусть Григорий Романов так и остается для всех красным солнышком Дмитрием. Зато тогда останется в силе и его письменное завещание, оглашенное мною прошлым летом на Пожаре, согласно которому наследник российского престола - Годунов. Правда, при этом моего ученика ждут кое-какие проблемы с его вдовой, но овчинка выделки стоит.
Заверив старицу Марфу, что она будет по-прежнему окружена всевозможными почестями, я решил, что можно подаваться и к другой старице, благо к этому времени бурные эмоции от встречи матери с сыном должны были приутихнуть.
Без нагоняя, полученного мною от нее чуть ли не на входе - даже присесть не успел, - не обошлось. Сами виноваты - Федор забыл, а я не напомнил, чтобы он снял руку с перевязи. Словом, досталось мне за его рану по первое число, и отговорки, что меня под Пайдой, где он заполучил пулю, не было вовсе, не помогли.
- Тогда вдвойне твоя вина, князь. И как тебе токмо в голову пришло оставить его одного?! - возмущалась она. - Ведь он еще сущее дитя летами, сущее дитя!
- Теперь ни на шаг от себя не отпущу. Буду подле него неотлучно, пока на царство не повенчают, - твердо пообещал я и в подтверждение своих слов перекрестился на иконы.