Отец Исайя сокрушенно развел руками:
- Сказал, что они ведомы князю, вот и все.
Иван Михайлович перевел вопросительный взгляд на меня.
- Если кратко, то сделать Русь великой империей, - отчеканил я, - а весь честной люд чтобы жил в стране счастливо. Что именно для этого надлежит учинить, мне тоже ведомо, но рассказывать долго, боюсь, обедню пропустим, а ведь мы еще и самого главного не решили. - И поинтересовался у присутствующих: - Так что, по настоянию боярина Федора Никитича с первых дней наплюем на предсмертную волю невинно убиенного государя?
Все осуждающе уставились на Романова, и тот, не выдержав, снова вскочил со своего места. Ну прямо ванька-встанька, честное слово.
- Князь напраслину на меня возводит, - обратился он к присутствующим, - а вы ему верите. Нешто я о том сказывал? Я совсем об ином и речь вел о чужаках, и токмо. Они-то вовсе ни к чему. Нечего им нашими делами на Руси вертеть. Сами управимся, без всяких там…
Но договорить у Романова не получилось, ибо дверь в палату открылась и на пороге, к изумлению всех, появились… чужаки.
Глава 14
НЕУГОМОННАЯ
Я чуть не присвистнул, увидев вошедшую. Признаться, никак не ожидал, что Марина Юрьевна не утерпит и, сопровождаемая своим отцом, придет на наше заседание. А не ожидал по той простой причине, что ее никто о нем не извещал, а по субботам никогда заседаний не было. Еще будучи царским шурином, Борис Федорович упорядочил сей процесс, установив сбор Думы три раза в неделю - по понедельникам, средам и пятницам. А что, очень удобно. Есть время все как следует обдумать накануне. Да и ни к чему ежедневно собираться, когда в стране относительно спокойно, а с соседями мир. Не стал старший Годунов менять распорядок и когда сам стал государем. Дмитрий же "сидения с боярами" вообще не любил, посещал их весьма нерегулярно и не вносил никаких изменений в регламент. Получалось, кто-то из тайных доброхотов, желая выслужиться перед потенциальной будущей государыней, известил Марину Юрьевну.
Романов при виде отца с дочкой осекся и озадаченно уставился на них. Ну да, это для меня и Годунова их появление мелкая неприятность, а для Федора Никитича, учитывая содержание его пламенной речи про чужаков, она куда крупнее.
"Экая непруха, - злорадно подумал я про него. - А судьба молодец. Вчера мне невезение устроила, а нынче ему, по справедливости. Верно говорят, что, если не повезло, не стоит отчаиваться - в следующий раз не повезет другому".
Все повскакивали со своих мест, сгибаясь в угодливых поклонах, но строго дозируя их - помнится, Годунову, когда он вошел, кланялись куда ниже. Федор тоже поднялся с кресла, которое, увы, оказалось одно. Оставалось порадоваться прозорливой скромности моего ученика. Как ни крути, а место даме придется уступить. И если б дело происходило в Грановитой - тем более, ибо будущий государь в ее утробе, а посему, хочешь не хочешь, вставай с трона. Получилось бы весьма символично, и символика эта явно не в пользу престолоблюстителя. Словом, хорошо, что мы расположились в Передней палате. Кресло не трон, пусть Мнишковна посидит. Но и Федору стоять негоже.
Я не стал ничего говорить Дубцу. Просто молча указал на кресло, а затем на Марину. Но пока мой стременной бегал за вторым, Мнишковна успела пройти через всю палату и, остановившись напротив меня, еле-еле, почти незаметно, с укоризной покачала головой, напоминая о вчерашнем разговоре. Губы ее дрогнули, и она еле слышно произнесла:
- Всем ты взял, князь, и ликом, и умом, а выбирать не научился.
Я вежливо улыбнулся и также шепотом ответил:
- Посчитал, что воевать за тебя с боярами мне будет куда сподручнее в ваше отсутствие.
Правая ее бровь надменно изогнулась, изображая безмолвный вопрос, но я больше ничего не сказал, лишь кивнул в сторону ее отца. А тот тем временем, нимало не стесняясь и воспользовавшись тем, что Годунов поднялся с кресла, нахально схватил его и торопливо подставил своей дочери. Та поняла мой намек - услужливый дурак куда опаснее любого врага - и величественным жестом отвергла предложенное отцом, громко объявив:
- Негоже русской царице на чужом сиживать. - И, вновь повернувшись ко мне, легонько кивнула, то ли прощая, то ли благодаря за своевременную подсказку.
Наконец вошел Дубец. Кресло он все-таки раздобыл, но вид у моего стременного был сконфуженный. Ну да, трон-то из Грановитой притащить нечего и думать, да и ни к чему, слишком жирно для нее, а то, что ему удалось отыскать, представлялось на порядок ниже, чем стоящее в Передней. На нем и резьбы поменьше, и подголовник ниже, и главное отличие от годуновского - отсутствие царского герба.
- Неказист, что и говорить, - виновато улыбнулся он, ставя его позади Марины.
Пан Юрий хотел возмутиться и уже открыл рот, но дочка оказалась начеку и ожгла батюшку таким взглядом, что тот поспешно закрыл его, так и не произнеся ни слова.
- Ничего, - благосклонно кивнула она Дубцу. - На Руси сказывают, не место красит пана, но пан - место.
"Ишь ты! Уже и пословицы русские успела зазубрить!" - поневоле восхитился я и, чтобы скрыть неловкость, едва Марина уселась, а ее отец с кислой миной занял место за ее креслом, обратился к Годунову, стараясь подчеркнуть, что бояре правильно кланялись престолоблюстителю пониже, чем экс-царице:
- Вы позволите продолжить, ваше высочество?
Тот согласно кивнул, и я повернулся к Романову, продолжающему стоять.
- Ты не договорил, боярин. Что там ты сказывал насчет чужаков, которым негоже русскими делами вертеть?
Тот в растерянности пожевал губами и, выгадывая время, извлек откуда-то из глубоких недр своих шуб огромадный платок. Высморкаться, правда, у него не получилось. Едва прикоснувшись к своему носу, успевшему изрядно опухнуть и сменить цвет с естественного на лиловый, он торопливо отдернул руку, поморщившись от боли, и принялся вытирать пот. Невзирая на его отсутствие, вытирал он его довольно-таки долго, не меньше минуты, и столько же времени убирал платок обратно в глубинные недра шубы. Осуществив эти неспешные процедуры, он стал откашливаться, зло глядя на меня.
- И не чужаков, а чужака, - наконец-то собравшись с мыслями, проворчал боярин. - Ибо ведомо, что иноземец иноземцу не ровня. От одних на Руси благо, а от иных токмо смуты великие и ничего хорошего. Опять же, когда иноземец садится на почетное место, яко родич, - тут никто слова поперек не скажет. Да что там про почет, они и на престоле московском сиживали. Эвон, Елена Глинская, коя тож из Литвы, при своем малолетнем дитяти цельных пять годков с Русью управлялась и, как знать, может, и далее правила, ежели бы ей… худые люди смертное зелье не поднесли…
Последовала пауза, во время которой тяжелый взгляд боярина уперся в Марину. Я искоса глянул на экс-царицу. Ну точно - вздрогнула так, что аж венец сполз чуть набок. Еще бы! Судя по тону, это даже не намек, а чуть ли не обещание: "Не будешь послушной нам, и тебя это ждет". Но сумела сдержать испуг, и только в очередной раз недовольно поджатые губы выказывали, что их обладательница далеко не в восторге от столь мрачных перспектив.
- Опять же и батюшка Марины Юрьевны. Вон у Глинской дядя токмо был, но и тот стал среди первейших бояр хаживать. Словом, и тут спору нету. А вот князь Макальпа - совсем иное, - мстительно глядя на меня и попутно исказив фамилию, продолжил он. - Род у него вроде именитый, от шкоцких королей начало ведет, да и веру нашу принял, - бегло стал перечислять он мои достоинства, чтобы я впоследствии не смог остановиться на них поподробнее. - Опять же и воевода из первых, но уж больно нрав у него переменчив. Даже тут, на Руси, хошь всего два лета живет, а успел и одному государю послужите, от коего опосля в Путивль к другому утек. Там не по нраву пришлось, так он сызнова к Годуновым переметнулся, а заскучамши в Костроме, новую хозяюшку себе сыскал, поехав королевство ей воевати. Ныне впору вопросить у него: надолго ли он в Москву ай как? А то, может, сызнова в Ливонию подастся?
"Лихо!" - восхитился я. И ведь не возразишь. Нет, можно, конечно, но глупо. Обязательно увязнешь в оправданиях, а Романов только того и ждет и молчать не станет, еще что-нибудь подкинет, так что в конечном счете получится как бы не хуже. Тем более я уже начал догадываться, к чему он клонит, и еще вчера позаботился на сей счет, а потому продолжал помалкивать, изображая невозмутимость и олимпийское спокойствие. Вначале дождемся концовки, а уж тогда и можно взять ответное слово.
- Вот я и сказываю, - подвел итог Романов. - Нам-то ехать некуда. У нас тут корни, родичи, ежели что - помрем, но тут останемся, а у князя и кровь нерусская, и чина нетути, да и веру нашу он совсем недавно принял, года не прошло. Как убедиться, стоек ли в ней? Да и сам он словно перекати-поле. Ежели как следует прищемит, так он, чего доброго, фьють, и нет его. Да и то взять - у него самого заслуги есть, но тоже не больно-то, а ведь род чем именит? Да тем, что в нем и отцы не раз супротив ворогов бились, и деды, и прадеды. Так надобен ли среди опекунов столь ненадежный человечишко? Эвон сколь у нас князей куда именитее, - широким жестом обвел он сидящих в палате, явно подыскивая себе сторонников, - да все из истинных Рюриковичей. А у тебя, князь, выговаривать умучаешься. Ишь, - иронично хмыкнул он, - Макальпа.
- Все сказал, боярин? - холодно осведомился я и, дождавшись его утвердительного кивка, поинтересовался: - А скажи, Федор Никитич, тебя вот тут в недавней сваре по уху или по голове никто не бил?
Тот зло уставился на меня, выдавив:
- А то не твоя забота.
- Как раз моя, - поправил я его. - Я ведь к чему спросил. Только что архимандрит Исайя прилюдно сообщил, что государь перед смертью пожаловал мне титул думного боярина. Получается, что либо ты не услышал его, потому что до сих пор в ушах звенит, да и немудрено, у конюшего боярина Михаила Федоровича рука крепка, то ли выскочить из головы успело, потому как тебе по ней настучали. Так как? Может, тебя вначале к лекарю отправить, чтоб осмотрел да порошки прописал?
- Ну запамятовал, - сконфуженно пробормотал он.
- Это ничего, бывает, - кивнул я. - Ну тогда слушай далее. Во-первых…
Отвечал я строго по пунктам, ибо, пока Романов их вываливал, я на всякий случай загибал пальцы, чтоб не забыть ни одного обвинения. Теперь пришла пора их разгибать. А для надежности, дабы Федор Никитич не смог вступить со мной в дебаты, всякий раз, подводя итог, я ссылался на Годунова, кивком головы подтверждающего истинность сказанного. А затем, покончив с ответами, я перешел в решительную контратаку, заявив, что если говорить о родичах, то их у меня предостаточно, а кое-кто находится… тут, в палате.
Не зря же я вчера, невзирая на усталость, старательно выпытывал у Власьева, есть ли в Думе князья Долгорукие, а узнав, что имеется один, Федор Тимофеевич, выяснил, кто таков и от каких корней. Оказалось, якобы моей матушке Марии Андреевне Долгорукой он доводился двоюродным племянником, следовательно, мне самому - троюродным братом.
Романов изумленно уставился на меня. Не меньшее, если не большее удивление было написано и на лице Долгорукого. Пришлось пояснить, какого я роду-племени, на всякий случай указав, что мои родители были честь по чести обвенчаны, так что и тут ко мне щекотливых вопросов возникнуть не может. Более того, мое разительное сходство с отцом при первом же свидании сразу бросилось в глаза старшему Годунову, ибо он хорошо знавал моего батюшку в годы своей юности. И вновь утвердительный кивок младшего Годунова.
- А если припомнить, что родительница моей матушки Анастасия Владимировна из рода князей Воротынских, - продолжил я, - получается, здесь в палате сидит и мой двоюродный дед. - И отвесил учтивый поклон Воротынскому.
К чести Ивана Михайловича надо сказать, что он так широко, как Федор Тимофеевич, рта не открывал и бороду в изумлении, как Федор Никитич, чесать не стал. Просто промолчал, и все.
Народ одобрительно загудел. Но я не собирался удовольствоваться этим. Уточнив, верит ли теперь Романов, будто в моих жилах течет не просто русская кровь, но кровь Рюриковичей, и дождавшись его кивка, я нанес еще один удар. На сей раз он касался ратных заслуг предков.
Начал я с упоминания про то, как храбро сражался мой отец в полку славного князя Михайлы Ивановича Воротынского, обороняя Москву от проклятого Девлет-Гирея.
- А вторым воеводой был у князя Петр Иванович Татев, - добавил я, улыбнувшись его сыну Борису Петровичу, с которым познакомился еще в Путивле. - Да и позже, в битве под Молодями, мой батюшка Константин Юрьевич тоже был не из последних. Только там он бился рука об руку с князем Дмитрием Ивановичем Хворостининым. - И, отыскав сидевших на лавке его родного брата Федора Ивановича и сына Дмитрия Ивана, послал им обоим радушную улыбку, заодно осведомившись у них, рассказывал ли о моем отце их брат и отец…
Я даже не успел договорить, как оба закивали головами, а Иван даже добавил:
- Слыхал, и не раз.
Вот и чудненько. А теперь приплетем к военным делам моего "батюшки" и отца Федора Тимофеевича Долгорукого. И я поведал, какую хитрость с ложным гонцом якобы от Иоанна Васильевича для устрашения Девлет-Гирея измыслил мой батюшка и поставленный царем боронить Москву Тимофей Иванович Долгорукий. На самом-то деле придумал ее исключительно дядя Костя, да и осуществлял он ее не с Тимофеем Ивановичем, а с другим московским воеводой, князем Юрием Токмаковым, но эта неточность столь незначительна, что я не счел ее за обман. Было? Да. А с кем конкретно - какая разница. Зато вон как горделиво приосанился мой троюродный братец. Грудь колесом, в глазах не гордость - гордыня, и меня теперь должен поддержать во многом, если не во всем.
Не удержался я и от подковырки, полюбопытствовав, где находился в это время батюшка Федора Никитича.
- С государем, - буркнул тот.
- Стало быть, в Ярославле, - понимающе кивнул я. - А когда наши отцы - Воротынского, Хворостинина, Татева и мой - бились под Молодями, твой батюшка Никита Романович, получается, пребывал в Великом Новгороде. Ну да, понимаю, там сражения куда яростнее. Одного не пойму - с кем бились-то?
Романов зло посмотрел на меня, но нашелся с ответом:
- Али запамятовал? В ту пору Ливонская война не кончилась.
- Как же я мог про нее забыть, если мой батюшка успел и там побывать. Правда, Никиту Романовича он ни разу на ней не увидал. Ни под Пайдой, ни под прочими ливонскими градами.
Лицо боярина надо было видеть. Полнейший отлуп по всем позициям, и походя ткнули мордой в грязь. Не самого - отца, но оно по здешним меркам еще оскорбительнее. Ничего, полезно. Авось в другой раз поумнее будет и запомнит, на кого можно разевать пасть, а на кого лучше не стоит.
Однако сдаваться Федор Никитич не собирался и, упрямо набычившись, проворчал:
- Все одно - по батюшке ты из шкоцких людишек, а по матушке считать неча. - Он пренебрежительно махнул рукой и добавил, очевидно для довеска: - И государю нашему невинно убиенному никаким боком.
Ну и балда! Хоть бы поинтересовался моей биографией, прежде чем кидать такие обвинения. Кстати, в мою защиту, а может быть, заодно и в свою, ибо он-то как раз родственник Дмитрия по матери, зло вскинулся Григорий Нагой. Да и Долгорукий стал выкрикивать нечто злое. Еще чуть-чуть, и начался бы второй раунд кулачного боя, но я успел осадить их:
- Охолоньте покамест, бояре и окольничие, ибо сей камень в мой огород, потому мне его и поднимать. А насчет родства с государем ты, Федор Никитич, неправ. У меня с Димитрием Иоанновичем родство как раз имеется. - И медленно, чтоб все слышали, прибавил: - В отличие от тебя самого.
И вновь по палате прошел гул удивления. Все уставились на меня в ожидании продолжения. Я не торопился.
- Неужто забыли? - поинтересовался я для начала. - А ведь государь этого в тайне не держал, да и я, помнится, говорил о том прилюдно.
- Да ты сказывай, не томи душу, - взмолился один из моих будущих союзников, боярин Федор Хворостинин.
- Боюсь, снова не поверит мне Федор Никитич, - развел руками я и, обратившись к Татеву, попросил: - Борис Петрович, окажи любезность да подтверди, что я состою с государем в крепком духовном родстве, кое куда дороже всех прочих.
Тот озадаченно нахмурился, но быстро спохватился, приосанился и громогласно произнес:
- Подтверждаю, ибо при крещении князя Федора Константиновича его восприемником стал не кто иной, как Димитрий Иоаннович. А коли у тебя, боярин, и мне веры нетути, ты у прочих поспрошай, кто с государем все тяготы и лишения претерпевал. Но наперед скажу: тебе всяк то же самое поведает.
И снова злющий-презлющий взгляд Романова в мою сторону. Если б мог, съел бы меня тут же, но, увы, такой кусок ему не по зубам.
- А теперь, коль все обговорено и больше ни у кого возражений нет… - И я молча шагнул в сторону, простирая руку к Годунову, который поднялся со своего кресла.
Это тоже было спланировано заранее: дебаты за мной, а первое и последнее слово за ним, как за негласным председателем. К тому же предстояло решить еще парочку достаточно важных вопросов.
- Тут кой-кто из бояр, - небрежно кивнул Федор на Романова, - попрекнул князя Мак-Альпина, что не по чину ему быть в Опекунском совете. А ведь и впрямь не по чину, - неожиданно подтвердил он. - Всем взял Федор Константинович - и родством духовным, и титлой не изобижен, и князь, и герцог, и боярин думный, а чина нетути. Вот возьмет, чего доброго, и изобидится на нас за таковское небрежение да сызнова к королевне Марии Володимировне укатит, токмо на сей раз навсегда. Гоже ли такое? Воевода-то он наипервейший, коль с одним полком всю Эстляндию повоевал да еще кусок от Лифляндии оторвал.
- Под твоим началом, - встрял Романов, желая хоть таким образом умалить мои заслуги.
Годунов с видимым равнодушием пожал плечами, но частично лесть сработала - приосанился и учтиво поблагодарил:
- За словцо ласковое благодарствую, боярин. Я и сам своего вклада в победы не отвергаю. К чему супротив истины идти. И Везенберг, кой ныне сызнова Раковором стал, и Тапу, и Поркунь, и Пайду, и Лоде, и Кумейтсу людишки под моим началом брали, и князя там вовсе не было. Да и во взятии Колывани с Нейшлоссом я участие принял, не говоря уж про Нейгаузен и Мариенбург, коими Мария Владимировна Руси поклонилась. А Мариенгаузен мои людишки и вовсе походя пояли, на обратном пути. Бог-то троицу любит, вот и порешил я, пущай королева тремя градами Руси поклонится. - И он довольно огляделся, наслаждаясь одобрительным гулом в палате.
"Господи, никогда бы не подумал, что он столь падок на лесть, - удивился я, но незамедлительно подыскал ему оправдание. - Ведь мальчишка совсем, как есть мальчишка. В конце января всего семнадцать стукнуло. Ну и как юному орленку не гордиться первым самостоятельным полетом?"
Но дело есть дело, и я деликатно кашлянул в кулак, напоминая, чтобы он не отвлекался. Годунов спохватился, бросил в мою сторону виноватый взгляд и продолжил: