Сама Марина по меркам начала семнадцатого века выглядела так неприлично, что приятно посмотреть. В смысле на одежду. Разумеется, она стояла передо мной не в пеньюаре - тут и слова-то такого, наверное, нет. Но наглухо закрытое на груди польское платье с большим стоячим воротником, которое было на ней тогда, сменилось русским сарафаном, а под ним рубаха с фривольно расстегнутыми верхними пуговками. Зарукавий на запястьях не имелось, но сами рукава были в меру длинными, хотя все равно широкими, а потому стоило ей поднять руку, что случалось поминутно, а то и чаще, как рукав съезжал чуть ли не к плечу.
Со своим лицом она тоже расстаралась, причем, надо признать, макияж нанесен достаточно искусно - в чем в чем, а в этом полячки и впрямь талантливее русских женщин. Ну и неизменный атрибут - венец. Про него, по-моему, нет смысла упоминать - куда ж она без него. У меня вообще сложилась уверенность, что она с ним не расстается даже ночью.
Признаться, я несколько опешил, напрочь утратив дар речи и лихорадочно размышляя, как выкрутиться. Откуда ж мне было знать, что она попытается с первых секунд взять быка за рога, а князя Мак-Альпина за… Впрочем, понятно за что. А Марина, посчитав мое молчание за оторопь, вызванную исключительно лицезрением ее полуобнаженных прелестей, решила ковать железо, пока горячо. Приблизившись вплотную ко мне, она томно поинтересовалась:
- Как пану князю глянется мой новый наряд?
- Великолепен, - честно ответил я.
- Вот как, - довольно промурлыкала она. - А я сама?
- О-о-о! - Я закатил глаза, чтоб она не заметила в них моих подлинных чувств.
- А князь так и не сказал, что рад лицезреть меня, - упрекнула она.
"Да уж, - в смятении подумал я. - Видеть тебя - такое счастье, что и не приведи господь". Но вслух учтиво ответил, что словами можно выразить лишь малую радость, а когда она столь велика, как у меня, то зачастую и дышать трудно… от восторга.
- Вот как? - лукаво улыбнулась Марина. На сей раз, растягивая губы, она постаралась от души, задействовав не две лицевые мышцы, а по меньшей мере два десятка, так что это выглядело почти искренне. - Признаться, князь, после неожиданного и бесцеремонного визита ко мне я и впрямь на тебя изрядно осерчала, но затем поняла, насколько ты умен, преподав сей наглядный урок и тем самым обучив осторожности.
Ну да, если женщина говорит мужчине, что он самый умный, значит, она считает, что второго такого дурака ей не найти. А может, оно и хорошо. Иногда самое разумное как раз в том, чтобы прикинуться дураком. А тут и трудиться не надо - сама опустила меня ниже плинтуса.
- М-да-а, вечерня прошла, а ложиться спать вроде рано. Так чем бы нам заняться, князь? - И Марина многозначительно оглянулась на софу.
Я оторопел еще больше. Ну ничего себе, тонкий намек толщиной с дубок. Это что же получается? Можно не тратить время на ухаживания, а бросаться на хозяюшку, хватать ее в объятия и, влепив смачный поцелуй, валить туда?! А впрочем, чего удивляться? При достижении цели любые средства хороши. Это я - балда, ибо расслабился, совершенно забыв, что с этой дамочкой ухо надо держать востро двадцать пять часов в сутки, то есть за час до того, как им начаться.
- Мне бы не хотелось скомпрометировать яснейшую перед ее батюшкой, когда он войдет, - смущенно промямлил я, лихорадочно подыскивая отговорки и недоумевая, почему до сих пор не вошли гвардейцы.
Вообще-то на сей счет они имели подробные и четкие письменные инструкции, гласящие, что ни одна особа мужского пола не должна находиться наедине с Мариной Юрьевной. И коль кто-то прошел вместе с паном Мнишком, а затем ясновельможный вышел один, необходимо остановить его и напомнить об этом правиле. Для начала. Конечно, тот может и не прислушаться, отмахнуться. Что ж, пускай. Тогда следует вежливо постучать в дверь и, выждав несколько секунд, открыть ее, не дожидаясь приглашения. Входить не одному - вдвоем или втроем. Далее надлежит процитировать пребывающему там человеку установленное правило, а если тот не поймет, продолжая оставаться как ни в чем не бывало, принять меры к его настойчивому выпроваживанию, не останавливаясь и перед применением силы. Но в последнем случае следует не выкидывать упрямца в сени, а доставить прямиком в Константино-Еленинскую башню, ибо налицо некий тайный умысел с его стороны. Какой именно - разбираться мне.
Так вот ни стука, ни открытой двери до сих пор не наблюдалось, хотя прошла не одна минута.
- А ясновельможный пан не войдет, - промурлыкала она, и глаза ее призывно блеснули, подбадривая меня к более решительным действиям.
- Ты в этом уверена? - мрачно переспросил я.
В общем-то я поверил ей сразу, действительно не войдет, да и гвардейцев, как я понял, ждать бессмысленно, не выручат они своего князя, но надо же что-то говорить, пока не придумал, как выкрутиться самостоятельно.
- Да-а, - томно выдохнула она и сделала еще один подбадривающий меня ход. Она не просто уселась на софу, но откинулась назад, оперевшись на руки, приняв эдакое полулежачее положение, и…
Я поначалу глазам не поверил, но куда деваться, когда вот он, ее венец, в руке у Марины! В руке, а не на голове.
Сняла!
Сама!
В кои веки!
А вот она, грациозно изогнувшись и демонстрируя тонкую, осиную талию, кладет его на лавку подле софы. Никак я присутствую при начале средневекового стриптиза. Почему-то именно эта манипуляция с венцом и убедила меня: дело настолько серьезно, что дальше некуда. Полная демонстрация, что она готова ко всему. Да вот беда, я не готов, а потому ничего предложить ей не мог.
Хотя нет, вру. На короткий миг у меня мелькнула мыслишка "потрудиться" на благо Руси. Нет, меня не обуял соблазн. Откуда ему взяться? В ней же все от ребра Адама, включая и те прелести, которые она "милостиво" открыла моему "жадному" взору: шейка как у гусенка, длинная и тощая, да и ручки как спички. Сзади как доска, а спереди как сзади. Ей бы на подиум - модельеры любят живые вешалки, а меня вид костлявых манекенщиц никогда не прельщал. Опасно оно. Еще порежешься, чего доброго. Такой вот я мнительный.
Не спорю, кому-то нравятся именно такие. Дело вкуса, а он у всех разный. Для Буратино, наверное, идеальная фигура вообще похожа на бревно. Но я-то не Буратино.
Словом, никакого соблазна - дело в ином. Если она добьется успеха со мной, то, скорее всего, больше никаких новых планов придумывать не станет, включая попытку заменить меня кем-то еще. А забеременеть от меня у нее все равно не выйдет. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы предохранялось, а с этим, учитывая полное отсутствие какого-либо вожделения, у меня проблем не возникнет. То есть пару-тройку недель я смогу выгадать. Аккурат до очередного женского цикла, когда она поймет, что у нее с беременностью вновь ничего не вышло, а искать новую замену станет поздно.
Но это длилось всего миг, ибо в следующую секунду я от своей идеи отказался. Как-то оно… Ну не привык я эдак, по расчету. С Марией Владимировной вроде бы то же самое, но там хоть с ее стороны была подлинная страсть, а тут трезвый голый расчет с обеих сторон. Получается не секс, а не пойми что. Да еще неизвестно какую плату впоследствии потребуют за свой "товар". Хотя да - достаточно вспомнить Дмитрия, и сразу ясно: цена выше небес. А если добавить слухи, которые могут донестись до кое-чьих нежных ушек…
Выходит, из-за нескольких минут удовольствия, притом весьма сомнительного - навряд ли девочка обладает мастерством, слишком неопытная, - я заполучу на свою голову такую кучу проблем, что ой-ой-ой. И оно мне надо?
А Марина продолжала бросать на меня столь искрометные взгляды, желая зажечь мое сердце, что я постепенно начал сгорать от стыда - уж очень они были откровенными.
- Я ведь говорила тебе, князь: мечта любой паненки опереться на крепкое, надежное плечо настоящего кавалера, - вновь намекнула она. - Поверь, в чем в чем, а в этом мысли сходятся у любой из нас, от бедной шляхтянки до наияснейшей королевны. - И, видя, что я продолжаю стоять на месте, она, не выдержав, поднялась и направилась ко мне.
Судя по ее взгляду - с недобрыми намерениями. Дамочка явно решила поглумиться над моей невинностью. И отказываться напрямую нельзя - смертная обида. Хуже отвергнутой женщины может быть только разъяренный крокодил. Или тигр. Или лев. А если учесть злопамятность, так тут с женским полом и вовсе никто не сравнится.
Я в смятении невольно подался назад, лихорадочно прикидывая, что делать, если она кинется мне в объятия. По счастью, до такого ее наглость не дошла - она лишь положила руку мне на грудь. Но зато привстала на цыпочки, очевидно, чтобы мне было удобнее дотянуться до ее тонких губ.
- Видите ли, Марина Юрьевна, - неспешно начал я. - Если порядочный мужчина встречает женщину своей мечты, то по всем правилам чести от остальных он должен отказаться. - Но по возможности постарался подсластить горькую пилюлю: - С превеликим сожалением, разумеется.
- Что-то я не заметила этого… сожаления, - насмешливо фыркнула она.
- А это исключительно потому, что я очень волевой и невероятно скрытный, - любезно пояснил я.
- А вот в странах Европы иные обычаи, - с легким разочарованием протянула она. - Впрочем, тебе ли, князь, как потомку шкотских королей, их не знать.
С этими словами она, коварно улыбаясь и немного отступив от меня, но так, чтоб я при желании все равно смог, не сходя с места, дотянуться до ее осиной талии, изобразила кружение, сделав пару оборотов. И совершенно напрасно, ибо от нее явственно пахнуло не только ароматическими притираниями, но и немытым телом. Надо сказать, что в подобном сочетании последний "аромат" становится гораздо неприятнее. Сомневающийся пусть попробует плеснуть самого лучшего французского одеколону в свои туфли и погулять в них до вечера, а потом поднести их к носу. То еще амбре.
Признаться, я был о польских дамах лучшего мнения. А впрочем, понятно, они ж католики, а им сам папа бани запретил, если я ничего не путаю, вот и "благоухают"… по-европейски. Вдобавок припомнилось одно из обвинений Шуйского в адрес Дмитрия и Марины. Мол, в мыльню после свадебки ни разу не сходили, хотя она для них растапливалась каждое утро. Что ж, охотно верю.
Но был в этом "благоухании" и изрядный плюс. Подействовало оно на меня вроде нашатыря. Во всяком случае, в голове сразу зародилась парочка хороших предлогов, как поделикатнее улизнуть.
- Знаю я эти обычаи, - усмехнулся я. - Одно время даже жил по ним. Но мы ныне пребываем не в Европах, а на Руси, где нравы куда скромнее и целомудреннее. Что возьмешь - варвары, однако я тут уже третий год, успел привыкнуть. Да и негоже лезть в чужой монастырь со своим уставом. - И перешел к выполнению намеченного плана. - Кстати, что-то ныне в твоих покоях несколько жарковато.
- Но тут я - госпожа, и устав мой, а он гласит нечто иное, - проигнорировала она мое замечание насчет жары и, вновь подойдя поближе (сколько ж можно кружиться в одиночку), посетовала: - Покойный Дмитрий Иванович так и не успел научить меня сему новому танцу, кой столь блистательно исполняют твои музыканты. Кажется, он именуется вальс?
Ой как замечательно! И ничего выдумывать не надо.
- Так я сейчас их приведу и попробую обучить ему! - почти завопил я, не в силах скрыть радости от того, что все столь чудесно складывается.
Увы, сорваться с места я успел, а ретироваться не вышло - притормозили, вцепившись в мой рукав словно клещами - поди оторви.
- Нет-нет, - запротестовала она, продолжая цепко удерживать меня. - Негоже царице показывать свое неумение перед хлопами. Лучше бы ты пока занялся этим один. Как там все начинается, а то я запамятовала? Кажется, рука кавалера у дамы на талии…
И, видя, что я остаюсь неподвижен, сама властно взяла мою руку и положила ее на свою та… Нет, неправильно. Какая там талия? На свой позвоночник. В смысле на свои кости. Ах ты ж килька сушеная! Не мытьем, так катаньем.
- Боже мой, ну как же здесь жарко, - простонал я.
- Надобно снять кафтан, и все, - посоветовала она и сама приступила к делу.
Мне оставалось только остолбенело глядеть, как она ловко орудует пальчиками над моими пуговками, а те послушно вылезают из проранок, как их тут называют. Одна, вторая, третья, четвертая…
- Робеть не перед кем, - приговаривала она. - Я же сказывала, батюшка сюда не войдет. Да и гоффрейлины тоже. И прочие.
И вновь мне повезло - пятая пуговица оказалась непокорной, заупрямилась, не желая пролезать через слишком узкое отверстие. Я вышел из ступора и хрипло заметил:
- Лучше бы полотенце - пот утереть.
Лишь бы она на секундочку отошла от меня, но и тут не получилось.
- Я сама вытру, - проворковала Мнишковна.
Откуда взялся в ее руках надушенный платочек, я так и не понял. Да оно и неважно, главное, он появился в ее руках как нельзя вовремя - пот действительно катил с меня градом. И не потому, что жарко, но и… Впрочем, понятно.
- Нет-нет, - возвращаясь к своей задумке, торопливо произнес я, когда она прошлась платком по моему лбу и щекам. - Поверь, Марина Юрьевна, такое безобразие оставлять нельзя. Столь ужасающая жара может самым пагубным образом сказаться как на собственном здоровье, так и на самочувствии плода в чреве, ибо внематочные фаллопиевы трубы, расположенные в теле и питающие зародыш, чрезвычайно к ней чувствительны, поскольку шитовидная и поджелудочные железы, расположенные по соседству, станут пагубно воздействовать на гипофиз и…
Боже, что за ахинею я нес, старательно заговаривая ей зубы! Но своей цели добился - она ослабила хватку и даже отступила от меня на шаг, озадаченно хмуря брови и пытаясь понять, о чем я говорю.
Кажется, пора. И я подытожил:
- Надеюсь, теперь наинаияснейшая поняла, насколько это опасно? - Но ответа дожидаться не стал, сорвавшись с места и устремившись к двери. - Немедленно! - махал я по пути рукой, словно держал в ней невидимую саблю. - Немедленно остановить!
Фу-у, добрался, распахнул дверь настежь. Теперь можно спокойно поставить точку, а заодно дать понять, что не вернусь.
- Возможно, это сделано не случайно, но с тайным умыслом, - важно произнес я, подняв указательный палец кверху, и угрожающе пообещал: - Но я разберусь, Марина Юрьевна, непременно разберусь. - И вышел, оставив ее посреди комнаты в полнейшем недоумении.
Дежуривших у покоев гвардейцев я особо не распекал. Да и не за что, ибо едва я приступил к выволочке, как старший, Жилка, невозмутимо заявил, косясь на мой расстегнутый аж до середины груди кафтан:
- Дак ведь ты сам нам повелел, княже.
Я осекся на полуслове, перестав возиться с непослушными пуговицами (у Марины получалось куда быстрее), и недоуменно переспросил:
- Чего повелел?
- Чтоб никто не входил, - пояснил он. - И чтоб мы более, пока ты не дозволишь, никого в ее покои не пускали, кто б туда ни лез: хошь баба, хошь ента, как ее, гоф… - Он запнулся, а я, воспользовавшись паузой, уточнил:
- Ты сам слышал от меня этот приказ?
- Батюшка государыни передал. - Но тут до него дошло, и Жилка, испуганно глядя на мое рассерженное лицо, охнул: - Да неужто сбрехал?!
- Именно, - подтвердил я и распорядился: - Впредь, пока не услышишь приказа от меня лично, никому не верь.
- А ежели ентот пан сам повелит, своим именем? - растерялся гвардеец.
- Не выполнять! - отрубил я и, прикинув, что кое-какие дополнения в инструкцию желательно внести немедленно, приступил к ним: - И на будущее запомни. Допуск молодых шляхтичей из свиты пана Станислава Мнишка запрещаю. Его самого, как брата, пускать, а прочих в шею. И вообще, посетитель должен иметь какое-нибудь дело к яснейшей: лекарь, к примеру, священник. Им да, препятствий не чинить, но тоже в сопровождении ее батюшки и ни в коем случае не оставляя наедине. Да и к посетителям женского рода приглядывайся повнимательнее. Не исключено, что какой-нибудь мужчина с явно недобрым умыслом пожелает тайно проникнуть к ней, переодевшись во что-то бабье.
Жилка вытаращил на меня глаза:
- А как же я проверю-то?
Я призадумался. А действительно, прямо по Высоцкому получается: "Лезть под платье? Враз получишь по мордам". Но нашелся:
- А ты к роже приглядывайся. У мужика и после бритья щетинка видна. Ну и спроси чего-нибудь, чтоб к голосу прислушаться. И последнее. Даже если Марина Юрьевна сама пожелает оставить у себя кого-либо, ее не слушаться и повелениям ее не внимать.
- Боязно, - честно сознался он. - За такое можно и…
- Благодарность получить, - перебил я его. - Лично от меня. А к ней награду. И бояться нечего. Ты и прочие попросту выполняете мой приказ, а значит, ответ держать мне, если что. Уразумел?
- Уразуметь-то уразумел, токмо… - нерешительно протянул гвардеец. Судя по тому, как он переминался с ноги на ногу, чувствовалось, что вопросов у него еще тьма-тьмущая.
- Ну что еще? - смягчившись, улыбнулся я, поощрительно заметив: - Не стесняйся. Лучше спросить обо всем непонятном, чем потом отвечать за упущение.
- Да я как представлю, что нам и Федора Борисовича в случае чего тоже вот эдак… - уныло вздохнул Жилка.
- Стоп! - остановил я его и похвалил: - Молодец, вовремя напомнил. Значит, так: Федор Борисович - единственный, кого выводить насильно нельзя. Надо лишь напомнить ему, что не положено быть наедине с государыней посторонним мужчинам. А коли он и после этого не послушается и не устыдится, достаточно, что двое из вас встанут у открытых дверей и будут дожидаться, пока он закончит с нею беседовать, и все. То же самое касается и князя Мак-Альпина.
От удивления рот Жилки приоткрылся, и он заморгал глазами, пытаясь понять, то ли ослышался, то ли… Я подтвердил:
- Да-да, ты не ослышался. Исключений из правил не может быть ни для кого, кроме ее родного батюшки.
- Вот теперь все понятно, - облегченно вздохнул гвардеец, заверив: - Не сумлевайся, княже, сполним.
Но Жилка один, а старших смен много. Пришлось идти в казармы и проводить инструктаж с остальными.
Внесенные мною уточнения оказались как нельзя кстати. В последующие дни Жилка и другие дежурившие гвардейцы трижды выгоняли из покоев Марины введенных туда ее папочкой загадочных посетителей. Дважды это были лекари, а один раз какой-то священник, но с лихими усами, кои вмиг насторожили моих гвардейцев. Схема одинаковая, как и в случае со мной, - ясновельможный приводил их и почти сразу уходил, оставив очередного врачевателя души или тела наедине с Мнишковной. Правда, ненадолго - караульные всякий раз их быстро выпроваживали.
Кстати, на всякий случай я позже на себе проверил, насколько твердо гвардейцы все усвоили. Эксперимент принес положительный результат. На страже старшим стоял не Жилка, иной, но тем не менее мне смущенно напомнили, а когда я, кивнув, продолжал сидеть, дверь не закрыли, а остались стоять в проеме, выжидая, когда князь соизволит уйти.
Словом, теперь можно быть спокойным и тут.
Да вдобавок новая радость…