Утром следующего дня Валерий вышел из рейсового автобуса, прибывшего из Тулы в районный центр Красное поле. Здесь он узнал, что единственный автобус до Еремеевки, центральной усадьбы колхоза Светлый Путь, куда направлялся молодой человек, ушел полчаса назад. Следующего автобуса надо ждать сутки. Однако здесь же, на районной автостанции ему подсказали место (у элеватора, на выезде из райцентра), где, при определенном везении, можно поймать попутную машину. Несколько часов Лера провел у элеватора, махая рукой проезжающим мимо автомобилям. Уже после полудня ему удалось сговориться с водителем полуторки и тот за 20 рублей выделил Валерию место в кузове среди ящиков со стройматериалом.
К Еремеевке подъезжали, когда солнце уже клонилось к горизонту. Водитель высадил Валерия возле правления колхоза, большого бревенчатого дома с красным флагом над крыльцом.
– Зоя Владиславовна!? – обрадовался председатель колхоза, когда Лера передал ему теткино письмо, – как же, помню, помню! Образованная женщина и со смекалкой! Мы с ней полдня беседовали. А ты, стало быть, ее сынок? Будем знакомы, зовут меня Степан Корнеевич.
Он пожал Лере руку и указал на стул.
– Ты присядь, пока я письмо-то читаю.
Лера занял указанное ему место и стал украдкой наблюдать за председателем. На вид Степану Корнеевичу было лет шестьдесят. Высокий, поджарый, с редкими волосами на затылке, он двигался не спеша, размеренно, словно предварительно рассчитывал каждый свой шаг. Сев за стол, он медленно выдвинул ящик стола, достал оттуда очки и аккуратно разместил их на носу. Затем, так же не спеша, он вынул письмо из конверта, тщательно разгладил листы и, низко склонив голову, углубился в текст, беззвучно шевеля при этом губами. Явно было видно, что чтение для Степана Корнеевича являлось занятием не из легких. Он натужено кряхтел, с шумом выпускал из ноздрей воздух и даже пару раз рукавом пиджака вытер взмокший затылок.
Чтобы убить время, Лера развернул стул и принялся изучать приказы, вывешенные на стене за его спиной. Однако вскоре он оставил это занятие. Его внимание привлекли женские голоса, доносящиеся со двора сквозь открытую форточку. Постепенно шум усилился. Женщины явно о чем-то спорили. Видимо, их крики достигли ушей председателя колхоза. Он поднял голову и бросил сердитый взгляд в сторону окна. Словно почувствовав этот взгляд, женщины заголосили еще громче. Степан Корнеевич тяжело вздохнул, отложил недочитанное письмо в сторону и, встав из-за стола, медленно приблизился к окну.
– Ну, так и знал! – сокрушенно покачал он головой, – уже здесь! Ах, бесстыжие! И как быстро прознали о твоем приезде!
Председатель повернулся к Валерию и развел руки в стороны.
– А при чем здесь я? – удивился Лера.
Степан Корнеевич ответил не сразу. Он вернулся к столу, взял стул, придвинул его ближе к Лере и, медленно опустившись на сиденье, еще некоторое время задумчиво чесал подбородок.
– Вишь в чем дело, – начал он, наконец, – не повезло в войну нашей деревне. Из трехсот сорока мужиков, ушедших на фронт с началом войны, домой вернулись чуть больше полусотни. Так-то ж полбеды! – с отчаянием махнул рукой председатель, – в октябре сорок первого у нас оставались не мобилизованными около двух сотен мужчин призывного возраста. Не торопились их забирать. Фронт от нас тогда далеко был. Ну, руководство, видимо, рассчитывало успеть хлеб с полей убрать. Урожай в тот год отменный выдался. А вышло-то не так. Танки Гудериана фронт прорвали и через пару дней уже под Тулой хозяйничали. А мы, стало быть, на временно оккупированной территории оказались. В то время правительственный указ действовал, который мужчин призывного возраста, оказавшихся на оккупированной территории, приравнивал к военнослужащим, сдавшимся врагу в плен. Слава Богу, скоро этот указ отменили. Но это уже после того, как наш район Красная Армия освободила. А в то время он еще в силе был. Ну, и как советская власть в декабре вернулась, всех наших мужиков в вагоны посадили и в Сибирь-матушку увезли. Правда, месяца через три их все же на фронт отправили, но в штрафные батальоны. Ну, а к штрафникам, небось, слышал, какое отношение на фронте было. Коней больше берегли, чем штрафников. Вот и вышло, что из двухсот восьми ребят домой воротились двенадцать. Да и те все покромсанные, да изувеченные. Вот и кукуют наши бабоньки в одиночестве. Всякому приезжему, на ком штаны, а не юбка, рады-радешеньки. Каждая старается его к себе в дом, на постой заполучить. Нам с тобой повезло. Сегодня не все бабы в деревне. Большинство в поле, в бригадах. А то бы…
Степан Корнеевич зажмурился и замахал руками.
– Я тебе вот что посоветую…
Председатель хитро подмигнул Лере и наклонил к нему голову. Однако закончить свою речь он не успел. С крыльца послышался топот ног, дверь резко распахнулась, и в комнату с криком и визгом ввалилась толпа женщин общей численностью около полутора десятка. Оказавшись в помещении, женщины тут же притихли и, быстро рассредоточившись вдоль стены, принялись спешно поправлять на себе одежду. Лера отметил про себя, что одеваются еремеевские женщины значительно скромнее городских. На большинстве были стеганные ватники и кирзовые сапоги, хотя трое красовались в драповых пальто, а на одной Лера даже разглядел лакированные туфли. Все без исключения женщины покрыли головы яркими, цветастыми платками, видимо, считавшимися в Еремеевке главным украшением женского туалета.
Женщины с интересом принялись разглядывать гостя, отчего привели его в крайнюю степень смущения. Лера явственно ощутил, как начинают пылать его щеки. Он поспешно соскочил со стула, неуклюже поклонился, снова сел и завертел головой из стороны в сторону, делая вид, что разглядывает развешанные по стенам портреты руководителей государства. Степан Корнеевич, видя его состояние, решил прийти на помощь.
– Вы чаво себе позволяете?! – гаркнул он громовым голосом, никак не вязавшимся с его флегматичной внешностью, – вы почто вваливаетесь сюда, как в свинарник?! Али я для вас уже не председатель?! Али вы меня уже ни во что не ставите?!
Среди женщин произошел небольшой переполох. Они быстро сбились в кучу, о чем-то пошептались и, наконец, вытолкнули к центру комнаты дородную тетку лет сорока-сорока пяти.
– Ну, чаво тебе, Пелагея? – грубо рявкнул на нее председатель.
Тетка, до этого смущенно прятавшая глаза, вдруг вскинула голову и уперла кулаки в бока.
– А таво! – в тон председателю выкрикнула она, – ты к кому парня собираешься селить? Небось, опять к Мирошкиной?
На скулах Степана Корнеевича заходили сердитые желваки.
– А хошь бы и к ней, – хлопнул он ладонью по столу, – у нее изба просторная, три комнаты. И живет одна. А у тебя двое пацанов, да еще мать-старуха больная.
– Ты моих пацанов не сшитай! – набычилась Пелагея, – не твоя это забота. А с Мирошкиной хватит участкового, что в прошлый месяц у нее квартировался!
– Не тебе решать, хватит мне, али не хватит! – заголосила женщина в драповом пальто, проталкиваясь ближе к центру комнаты, – ишь, нашальница выискалась! Пущай Степан Корнеевич решает. На то он и председатель.
– А причем здесь председатель?! – раздался неожиданно из дальнего угла звонкий голос.
Женщины оглянулись и тут же попятились в стороны, пропуская к центру стройную, высокую брюнетку, единственную обладательницу туфель. Брюнетка мягкой походкой пантеры выступила вперед и, остановившись, стянула на плечи платок, освобождая густые, черные как смоль волосы. В уголках ее огромных, небесного цвета глаз играла лукавая улыбка.
– А причем здесь председатель? – повторила она свой вопрос, – мы чо ли его к себе в гости зовем? Мы парня приглашаем. Ему и решать, к кому из нас идти.
Все повернули головы к председателю колхоза, ожидая его решения. Степан Корнеевич, не спеша пригладил на затылке волосы, стряхнул невидимые соринки с рукава пиджака и лишь затем заговорил, с трудом подбирая слова:
– Ну… вот… значит так… ему жить, стало быть, ему самому и выбирать… Пущай выбирает.
Восприняв слова председателя как команду, женщины спешно выстроились в шеренгу вдоль стены. Вновь их взгляды устремились на Леру, и в этих взглядах читалась гамма чувств, скрыть которые женщины были не в силах. Были здесь и робость, и стыдливость. Были также страх и отчаяние перед неимоверно высокой конкуренцией. И, наконец, была надежда. Надежда молодой, полной здоровья и жаждущей любви женщины на то, что этот симпатичный парнишка разглядит в ней те качества (алые чувственные губы, изящный разлет бровей, прямой тонкий нос, большая упругая грудь и пр., пр.), которые выгодно отличают ее от стоящих рядом соперниц. Разглядит и выберет именно ее.
В помещении воцарилось напряженное ожидание. Лишь тиканье настенных ходиков нарушало гробовую тишину. Лера продолжал сидеть на стуле, до боли в пальцах вцепившись в его сиденье. На лбу его выступили капли пота. Он бросил на председателя колхоза взгляд полный мольбы о помощи. Степан Корнеевич расценил этот взгляд по-своему. Он натужено крякнул и поднялся с места.
– Так вот, Валерий, – начал председатель деловито, – выбирай сам у кого будешь квартироваться. А я тебе в этом пособлю. Выражаясь по-научному, дам консультацию.
Он подошел к женщине, стоящей крайней в шеренге, и коснулся рукой ее плеча.
– Наталья Вострикова. Вдова. Имеет дочь двенадцати лет. Живет с отцом и матерью. Ударница коммунистического труда. Передовик производства.
Председатель шагнул к следующей женщине.
– Мария Смирнова. Вдова. Растит двух сыновей, одиннадцати и тринадцати лет. Живет с матерью. Знатная доярка.
Третьей по счету оказалась стройная брюнетка, благодаря которой начался этот смотр.
– Анфиса Сидорина, – представил ее председатель, – вдова. Сын двенадцати лет…
Но Валерий уже не слушал председателя. Несколькими секундами ранее он случайно встретился взглядом с молодой женщиной, стоящей в шеренге предпоследней, и теперь не мог отвести от нее глаз. В целом, женщину трудно было назвать красавицей. Многие черты ее лица были неправильными. Однако сочетание этих неправильностей было столь изумительным, что невольно притягивало посторонний взгляд. Главным же украшением облика женщины являлись ее глаза. Карие, чуть раскосые, обрамленные длинными ресницами, они казались двумя бездонными колодцами на фоне белой кожи лица. Полные, изящно очертанные губы были чуть приоткрыты и манили к себе обещанием чувственных наслаждений.
– Полина Логинова.
Степан Корнеевич коснулся рукой женщины, с которой молодой человек не спускал глаз. Лера вздрогнул и стал прислушиваться к тому, о чем говорил председатель колхоза.
– Вдова. Детей не имеет. Живет со свекровью. Передовая доярка.
Председатель перешел к последней женщине в шеренге.
– Устинья Казакова. Вдова…
– Я выбрал! – выкрикнул Лера и вскочил со стула, – она! Полина!
Спустя несколько минут, Валерий и Полина шли по разбитой автомобильными шинами и коровьими копытами улице Еремеевки, направляясь к Полининому дому.
– Почему ты живешь со свекровью, а не с родителями? Валерий наклонился вперед, чтобы лучше разглядеть свою спутницу.
– Родители мои погибли, – вздохнула Полина, – вместе с моим младшим братишкой. Шальная бомба. За всю войну на Еремеевку лишь раз упала бомба. И надо же такому случиться, угодила прямо в родительский дом. Я в это время в бане мылась, потому и уцелела. Тетка Варвара, моя свекровь, взяла меня к себе. Она тоже одна осталась. Муж и двое сыновей на фронте погибли. Ты знаешь, – Полина бросила на Леру озорной взгляд, – это тетка Варвара меня в правление нонче отправила. Я в доме убиралась. А она забегает, глаза выпучила. "Собирайся живей, – кричит, – беги в правление. Мущина из области приехал. Зови его к нам." Я ей отвечаю: "Там помоложе, да покрасивче меня найдутся." А она платок нарядный из сундука достает, – "Беги", – говорит.
Вновь в глазах молодой женщины сверкнули озорные искорки.
– А почему ты именно меня выбрал?
– Понравилась, – смущенно пробормотал Валерий.
– Ты мне тоже глянулся. Только молоденький уж больно. Тебе, поди, еще двадцати нету?
– Скоро двадцать один исполнится! – возмутился Лера.
– А мне уж двадцать восемь, – грустно вздохнула Полина, – я аккурат перед войной замуж вышла. В субботу свадьбу гуляли, а в воскресенье по радио войну объявили. А две недели опосля муж повестку получил.
Остаток дороги шли молча. Лишь когда за поворотом показался Полинин дом, молодая женщина кивнула в его сторону головой и тихо, будто сама себе, обронила:
– Встречает тетка Варвара.
Посмотрев в сторону, куда указала Полина, Валерий увидел на крыльце небольшого, но аккуратного бревенчатого дома пожилую женщину в переднике и цветастом платке на голове. Завидя сноху с гостем, она суетливо поправила платок и быстрыми движениями стянула с пояса передник. Полина с Валерием остановились в двух шагах от крыльца.
– Вот, тетка Варвара, познакомься. Это наш жилец. Зовут Валерием.
Пожилая женщина медленно спустилась по ступенькам и шагнула к Лере. Несколько секунд она молча разглядывала его лицо.
– Поля, – повернулась она к снохе, – а ведь не зря я нонче утром нож уронила. Вишь, и гость объявился. Пожалуйте в дом, Валерий, – обратилась хозяйка к молодому человеку и тут же шепнула на ухо Полине, – ты принимай гостя, а я пойду, баню натоплю.
Дом делился стеной на две половины. В одной размещалась горница и отгороженная занавеской спальня тетки Варвары. На другой половине хозяйничала Полина. Центр дома занимала большая русская печь. Полина провела Валерия в горницу и усадила за стол.
– Отдыхай пока, а я в сельпо сбегаю. Куплю чаво-нибудь к ужину.
Оставшись один, молодой человек с интересом огляделся по сторонам. Обстановка горницы была предельно простой: стол, четыре стула, на стене полки с посудой, в углу огромный, обитый жестью сундук. Лера встал и подошел к занавеске, отделяющей спальню тетки Варвары. Отодвинув материю, он заглянул внутрь. Убранство помещения тоже не отличалось изысканностью. Единственное, что привлекло Лерино внимание, была большая двуспальняя кровать. Покрывало из яркого шелка было оторочено кружевами с замысловатым рисунком. Те же кружева обрамляли подушки, пирамидой сложенные в изголовье. Лера не поленился сосчитать количество подушек в пирамиде. Их оказалось десять. Все они имели квадратную форму. Сторона квадрата самой большой подушки, лежащей в основании пирамиды, составляла около метра, а самой маленькой, расположившейся наверху сооружения, не превышала пяти сантиметров.
Валерий задернул занавеску, быстрым шагом прошел в комнату Полины и остановился на пороге. Здесь молодого человека поразило обилие репродукций картин знаменитых художников, вырезанных из "Огонька" и развешанных на всех четырех стенах комнаты. Причем, как сразу заметил Валерий, в экспозиции прослеживалась определенная последовательность. Дальняя стена была отдана репродукциям художников Эпохи Возрождения, среди которых наибольшим представительством выделялись Тициан и Микеланджело. На левой от двери стене расположились репродукции картин импрессионистов. Здесь главенствовал Ренуар. На стене справа, возле которой стояла кровать Полины, заняли места русские художники-передвижники. Среди них наибольшим предпочтением хозяйки комнаты пользовались Левитан и Шишкин. На стене, которую надвое делила входная дверь, расположилось немногочисленное представительство современных художников во главе с Петровым-Водкиным.
Молодой человек уже собирался развернуться, чтобы выйти из комнаты, как вдруг взгляд его упал на лист бумаги из ученической тетради, сиротливо приютившийся между Левитаном и Шишкиным. Валерий медленно подошел к кровати и склонился над листом. Простым карандашом на нем был выполнен на первый взгляд бесхитростный рисунок: береза, а под ней могильный холм. Но простота рисунка оказалась обманчивой, лишь только Валерий приблизился к нему на расстояние вытянутой руки. Ветки березы вдруг приняли очертание сгорбленной женщины, руки которой тянулись к холму в попытке коснуться его травяного покрова. Эти попытки вызывали колоссальное напряжение во всей фигуре женщины (в согбенной спине, напряженных шее и плечах), а их бесплодность отразилась болью и страданием на ее лице.
Долго рассматривал Валерий рисунок, то приближая лицо почти вплотную к нему, то отступая на несколько шагов, пока не услышал шаги в сенях дома. Спешно покинув комнату, молодой человек прошел в горницу и сел за стол.
Пришла Полина. Она молча вынула из сумки буханку хлеба и бутылку водки.
– Таак! – весело крякнул Лера, – обмываем мой приезд?
– И наше знакомство! – в тон ему ответила Полина.
Она принялась накрывать на стол, челноком мотаясь от стола к печи и обратно, часто выбегая в сени, а то надолго исчезнув в погребе и появившись оттуда с полной миской солений. Движения ее были так ловки, так изящны, что Валерий невольно залюбовался ей.
– Что? – Полина неожиданно остановилась перед Лерой, вопросительно глядя ему в глаза.
– Что? – повторил вопрос молодой человек.
– Ты смотришь на меня, как-будто хочешь что-то сказать.
– Нет, – смущенно опустил голову Лера и тут же снова вздернул подбородок, – да. Я хотел спросить тебя.
Полина выжидательно молчала.
– Я хотел спросить: кто автор того рисунка, что висит у тебя над кроватью?
– Какого рисунка? – насторожилась Полина.
– Ну… береза… могила…
Лицо молодой женщины залилось краской.
– Сама нарисовала, – чуть слышно выдохнула она.
– Сама?! – удивился Лера.
– Сама, – кивнула Полина, – вообще-то я свои рисунки никому не показываю. Так, иногда, тетке Варваре. А что, не глянулся тебе мой рисунок?
– Что ты! Что ты! – замахал руками Валерий, – глянулся! Еще как глянулся! У тебя, наверное, еще рисунки есть? Покажи мне их пожалуйста.
Некоторое время молодая женщина внимательно всматривалась в глаза Валерия.
– Хорошо, – наконец, согласилась она, – но обещай, что честно скажешь, какие рисунки хороши, какие так себе, а какие вовсе никчемные.
– Обещаю! – стукнул себя в грудь кулаком Лера.
Полина скрылась за дверью своей комнаты и через полминуты вернулась, осторожно, словно хрупкую драгоценность неся в руках папку, перехваченную матерчатыми тесемками.
– Вот! – с волнением выдохнула она, кладя папку на стол перед Валерием. Молодой человек аккуратно развязал тесемки и вынул первый рисунок, выполненный, как и висящий на стене, карандашом на листе из ученической тетради. На рисунке огромная нога в военном сапоге раздавила один из двух стоящих рядом цветов, называемых в простонародье колокольчиками. В головке цветка, оказавшегося под сапогом, явно прослеживались черты мужского лица. В огромных глазах застыл ужас от предчувствия скорой смерти. Две руки – тонких листа уперлись в землю в отчаянном и безнадежном стремлении вернуть стебель в вертикальное положение. В стоящем рядом нетронутом колокольчике угадывались женские черты. Стебель склонился в сторону гибнущего друга. К нему же тянулись листья-руки.
Лера отложил в сторону рисунок и вынул из папки следующий. На нем крупным планом было изображено женское лицо, на котором застыла гримаса ужаса. В широко открытых глазах, словно в зеркале, отражалась картина гибели солдата на поле брани. Молодой боец, опираясь на винтовку, пытался оторвать израненное тело от земли.
Лера поднял голову и внимательно посмотрел на Полину.
– Ты очень любила своего мужа?