Иван нервно заходил по залу, при каждом проходе пиная диван. Умом он понимал, что ничего необычного здесь нет – при всей открытости и откровенности передачи, девушка не назвала ни одной технической характеристики, а рисунки были утрированы и стилизованы. И все же… По его представлению, сам факт развертывания такой системы следовало скрывать как тайну кощеевой смерти.
Американцы… Впрочем, им виднее.
Под бравурный марш закончился рассказ про "Эшелон", экран заняла надпись на английском "Поддержи Военно-воздушные силы - купи облигации оборонного займа!" и ниже, буквами поменьше – "Узнайте в своей мэрии о ближайшем пункте записи добровольцев". Терентьев выключил аппарат.
Подходил назначенный час. Иван принял контрастный душ, частично вымывший из тела ноющую усталость и взбодривший разум. Пришло его время.
Так же как у Империи не было "фиксированной" столицы, так и император обладал несколькими резиденциями, одинаково приспособленными для работы, на случай внеплановых поездок и оперативного решения вопросов. Все они в основном копировали главную, расположенную в Омске, но с разными нюансами и мелкими различиями. Петроградская отличалась отсутствием знаменитого деревянного кресла из цельного новгородского дуба, подаренного покойным министром коммуникаций и индустриального планирования Ульяновым. Зато вместо круглого деревянного стола здесь располагалось многогранное сооружение из стекла на тонких металлических ножках. Это изделие имперских стеклодувов три года назад заняло призовое место на Берлинской Ярмарке технических искусств, а после было торжественно преподнесено монарху. Фотографы очень любили снимать в петроградской резиденции, потому что искрящееся чудо выгодно смотрелось на фоне светлых деревянных панелей. Но Ивану стол сразу не понравился, за ним Терентьев чувствовал себя как будто перед огромным фасетчатым глазом насекомого, мерцающего всеми цветами радуги. Это отвлекало, и, кроме того, напоминало о том, что стол – ровесник его появления в этом мире.
Вокруг стеклянной пластины разместились государь, канцлер Империи, военный министр, председатель Союза Промышленников, а так же глава военной разведки и Лимасов – это те, кого Иван, так или иначе, знал лично. Помимо знакомых в совещании участвовали несколько военных в серо-зеленых армейских мундирах и синих морских кителях, судя по знакам различия – командиры уровня армий и флотов.
Оставалось лишь одно свободное место, и Терентьев рассудил, что простой стул на роликах и с мягкой спинкой предназначен для него. Попаданец впервые оказался на таком расширенном собрании и не знал, как следует себя вести, а разъяснять ему протокол, похоже, никто не собирался. Иван вежливо произнес "Добрый день", стараясь, чтобы это прозвучало как можно более обезличенно, и на мгновение замялся, размышляя – можно ли сразу сесть или следует совершить еще что-нибудь ритуальное. Сомнения разрешил канцлер, то есть премьер-министр, если пользоваться привычными Терентьеву терминами. Седой благообразный старик с острым и не по возрасту живыми глазами молча указал на стул, ухитрившись совместить в одном коротком жесте вежливое указание и достаточное уважение. Не без некоторого усилия Иван переборол инстинктивное желание сесть на самый краешек и принял позу, которая в его представлении была достаточно раскована, но не переходила в вальяжность. Встал следующий вопрос – что делать дальше? Начинать речь или ждать некоего сигнала? Но от этой задачи его избавили.
- Господа, прежде чем мы приступим к обсуждению практических вопросов, я предлагаю выслушать уважаемого коллегу и соратника, - сказал Константин, глядя словно сквозь Терентьева. – Насколько я понимаю, ему есть, что сказать, относительно наших… приготовлений.
- Ваше Величество, - произнес председатель Союза Промышленников, высокий, дородный, словно сошедший с известного плаката 1900-х годов "Сталь. Уголь. Водород". Буржуй смотрел на Ивана с плохо скрываемым недоброжелательством, поджав губы в кривой и брезгливой мине. – При всем уважении к Вам и почтенному собранию, я не совсем понимаю, какую роль исполняет здесь этот э-э-э… консультант. Он действительно был нам весьма э-э-э… полезен, но на своем уровне и до определенного момента. Мне нем кажется, что здесь он... на своем месте. К тому же…
- И все же, мы его выслушаем, - ровным голосом произнес самодержец, и председатель мгновенно замолк. Он краснел и сопел, словно невысказанные слова распирали его изнутри, но переступить проведенную черту не осмелился.
- Говорите, Иван Сергеевич, - сказал Константин. – Мы все во внимании.
Терентьев встал, одернул пиджак, поправил галстук, сдвинутый узел неприятно уперся в кадык, как незатянутая удавка. Иван вновь потянулся к галстуку и осознал, что ведет себя как провинившийся работник на ковре у начальства.
- Товарищи… - начал, было, он и умолк, заметив недоуменные взгляды, которыми обменялись присутствующие. – Господа, - поправился Терентьев.
Во рту мгновенно пересохло, в голове звенела космическая пустота – вся заготовленная и тщательно отшлифованная речь испарилась, как капля воды на раскаленном металле.
Он сжал кулаки, крепко, так крепко, что коротко остриженные ногти глубоко впились в кожу. Иван вспомнил сорок второй – не отдельные события, а само ощущение того времени - будто развернул полотно сотканное из душевных нитей.
И заговорил.
Он отбросил выверенные формулировки и аналогии, потому что понял – здесь они бесполезны. Люди, сидящие перед ним, не понимают, что такое тотальная война на уничтожение. Они могут понять ее как некую сущность, как определение, как страницу учебника, но не в силах проникнуться истинным ужасом и безысходностью настоящей Войны. Той Войны, что страшным катком прошлась по его миру и его родине, принеся немыслимые разрушения стране, убив миллионы неповинных людей, навсегда изувечив души выживших. Несмотря на то, что Враг уже стоял на пороге, несмотря на поражения и отступления, они все еще не понимали, что в этом противоборстве сражаются не на территории, выгоды и контрибуции. С их точки зрения все было достаточно просто и описуемо – противник использовал преимущество внезапного удара и технического превосходства, добившись феноменальных результатов. Но всему приходит конец, в том числе и эксплуатации первичного успеха. Империя пережила тяжелый шок и понесла большие потери, но теперь ситуация переломлена. Враг так же потерял немало людей и техники, лишен серьезных подкреплений, он истощен и вынужден контролировать огромную территорию. Империя восстановит силы, накопит новые, и ответным ударом повергнет негодяев.
Так они видят общую картину, и сейчас бесполезно апеллировать к цифрам и числам.
Иван говорил короткими, отрывистыми фразами, отбросив политес и "господ", словно выплескивал из самой души мутный и страшный осадок, настоящий яд, который навсегда остался от его войны. Он старался, как мог, передать чувства человека, который уже все это видел и пережил.
Сорок второй год… Облегчение от того, что – устояли, не сломались; восторженное ожидание победы весной - предвкушение, сплетенное с горчинкой скорби и памятью об ушедших; удивление и недоумение – после того как неожиданно прекратились победные сводки; горькое понимание того, что победа так же далека, как и год назад. Безмерная усталость, страх, тяжелое, свинцовое отчаяние при виде противника, который, словно сказочное чудовище, отращивал две новых головы взамен каждой отсеченной.
Он говорил минут десять, не больше, но когда произнес последнее слово, чувствовал себя так, будто только что снова пережил тот самый бой, в степях севернее Сталинграда, который стал для него последним. Безмерная, запредельная усталость, полное опустошение и пустота в душе. Тяжелая тупая боль заполнила легкое, которое вроде давно и хорошо подлечили.
- Они не побеждены, - тихо произнес Иван. – Они остановлены, понесли потери, это да. Но они не повержены, не обольщайтесь. Вы хотите наступать весной, я знаю это. Это ошибка. Не повторяйте наших ошибок, умоляю.
В зале воцарилась тишина.
Терентьев сел, почти рухнул на стул, опустив руки. В голове билась одна-единственная мысль, которую он когда-то услышал в постороннем разговоре:
"Я сделал все, что в человеческих силах. Кто может – пусть сделает больше".
В зале воцарилась тишина, гробовая, могильная. Казалось, пролети муха – и шелест ее крыльев отзовется громом. Промышленник открыл, было, рот, но смолчал. Лимасов поглаживал выбритый подбородок, уставившись куда-то в прозрачную гладь стола. Военные переглядывались с некоторой растерянностью. Константин сидел неподвижно, как изваяние, положив локти на стол, сложив пальцы в замок.
Наконец, один из присутствующих заговорил.
- Вы позволите? – вежливо вопросил Устин Корчевский, начальник Главного Управления Генерального Штаба Империи, шеф военной разведки.
- Да, - разрешил самодержец.
- Иван Сергеевич… - начал Корчевский, очень серьезно, положив перед собой руки с долинными узловатыми пальцами, как пожилой клерк за конторой. – Вы хорошо сказали, и мы вас поняли. Но, поймите и вы нас… Что вы предлагаете? Какая у вас альтернатива?
Иван рывком поднял опущенную голову, на лице его отразилась такая буря эмоций, что все вздрогнули.
- Подождите, голубчик, подождите, - Корчевский поднял узкую ладонь в останавливающем жесте. – Я понимаю, вы предлагаете отказаться от наступления. Думаю, учитывая все предшествующее, можно говорить с вами открыто. Да, на рубеж мая-июня мы планируем большую наступательную операцию, которая должна сокрушить "семерок" или, по крайней мере, подорвать их обороноспособность. Вы порицаете нас за него, сравнивая с катастрофой вашего мира в аналогичных обстоятельствах. Но скажите, а была ли альтернатива у господина… товарища Джугашвили на тот момент? Что он мог сделать? Ждать, копить резервы, выравнивать баланс? Но ведь очевидно, что Гитлер не стал бы этого ждать. Промедли ваш Союз, и Рейх снова перешел бы в наступление, снова захватил бы инициативу, там, где посчитал нужным. Ту кампанию Джугашвили-Сталин и Советская Россия начали авантюрно и проиграли. Но и замена, по сути, была лишь одна – дождаться новой атаки и снова вести оборонительные бои в стиле сорок первого года.
Иван обхватил голову руками, сказать ему было нечего.
- Да, мы очень внимательно изучали вашу историю, - все с той же мягкой настойчивостью продолжил Корчевский, поправив пенсне. – И хорошо видим аналогии. Но избежать их мы не можем. Единственная альтернатива – строить эшелонированную оборону от Балтики до Черного моря. А мы ведь с вами прекрасно понимаем, что они ее все равно пробьют. Мы смогли остановить врага, потому что его силы были распылены по трем направлениям. А что будет теперь? Поймите, у нас нет выбора – только атаковать, как только доведем наши войска до потребного состояния. И молиться, чтобы наши враги не начали раньше.
- Я был на полигоне вчера, - глухо отозвался Иван. – Я видел вашу технику. Вы не готовы.
- Да что вы себе!.. – возопил, не выдержав, промышленник. Император лишь взглянул на него, и буржуин сдулся, как футбольный мяч с открытым клапаном.
Корчевский немного помолчал, перебирая пальцами.
- Скажите, а сколько лет вы делали свои... танки? – наконец спросил он у Терентьева. – Насколько я помню… - старик в пенсне наморщил лоб, припоминая. – Примерно пять лет, чтобы перейти от колесно-гусеничных машин к "оружию победы". И это с учетом всего предшествующего опыта. Неужели вы думали, что мы можем пройти ваш путь за три месяца? Действительно думали?
Иван молчал.
- В любом случае основной ударной силой нашей операции останутся все те же броневики, ведь даже если бы мы могли в точности воспроизвести ваши образцы сорок пятого года – нам не на чем их делать. У Империи нет производственных мощностей для такой специализированной техники. Нужны новые заводы, новые станки, инженеры и специалисты – они не появляются волшебным образом за считанные недели.
- Но вы ведь можете как-то напрячь силы, ввести мобилизационный режим, - с тоскливой безнадежностью вымолвил Терентьев. – Я иду по Москве и не вижу воюющей страны, которая напрягает все силы в борьбе! Заводы можно и нужно построить, станки так же можно сделать. Так делайте же! Война – это мобилизация!
- Голубчик, – почти отеческим тоном ответил Корчевский. – А зачем?
Иван замер с полуоткрытым ртом – воплощенное изумление и шок.
- По нашим подсчетам, вражеская группировка в Западной Европе насчитывает около миллиона, - рассуждал военный. – Это потолок, мы специально считали по завышенным данным. Из них минимум четверть занята поддержанием порядка и контроля на оккупированных территориях. Таким образом, общая вражеская группировка в самом лучшем для них случае будет составлять около семисот тысяч человек. Примерно триста тысяч – ударный кулак - "семерки", они перевезли немало живой силы и восполнили потери, но в технике просели. Британия выбрала запас военной силы дочиста, новых солдат им брать неоткуда. Пришельцы же полностью зависимы от своего портала, который, как мы уже знаем, работает циклично, с промежутками между пиковыми возможностями примерно в три года. Между этими пиками канал очень узок и не допускает масштабных переносов, или как это у них выглядит... Если учесть, что теперь в войну активно вступают американцы, к весне мы будем достаточно сильны, чтобы мериться силами на равных.
- На равных… - повторил Терентьев, с хриплым, лающим смешком.
- Да, на равных, - строго повторил Корчевский. – Они опытны, сильны и прекрасно вооружены. Но врагов мало, и они отрезаны от подкреплений. А нас много, и будет еще больше. И мы готовим удар, которого они не ждут, по коммуникациям. Через две недели после начала нашего наступления они останутся без топлива и боеприпасов, это нивелирует качественное превосходство. Поэтому победа будет за нами.
- Позвольте... - со своего места поднялся человек в полувоенной форме с нашивкой "СПП" - Иван уже знал эту аббревиатуру, "Союз патриотических промышленников" занял заметное место в газетах, - Господин Терентьев... или, как ему, наверное, привычнее, товарищ Терентьев, видимо, очень уж испугался...
СППшник наткнулся на взгляд Константина и замолчал так резко, как будто ему выключили звук.
- Я бы не советовал, - веско произнес император, - Называть господина Терентьева трусом. И его пессимизм имеет под собой очень весомые основания.
Монарх задумался, чуть прищурив глаза, в этот момент он больше всего походил на задумавшегося льва. Наконец, Константин слегка качнул головой, словно прогоняя сомнения.
- Однако, - вымолвил он. - Я склоняюсь к мысли, что наша ситуация значительно отличается от той, что была описана нам коллегой из советского мира. И отличается в лучшую сторону. По общему комплексу условий мы находимся в гораздо более выгодном положении, а противник лишен главного – устойчивой базы и притока свежих сил. Поэтому я смотрю в будущее с оптимизмом.
Терентьев горько усмехнулся, болезненно кривя губы.
- Боюсь, больше не могу повторить вам то, что сказал в нашу первую встречу, - чеканя каждый слог, сказал попаданец. – Про победу и цену.
- Я разрешаю вам удалиться, - холодно произнес император.
Глава 4
Переход от пятигорской осени к московской зиме оказался довольно неприятным. После перемены климатического пояса у Поволоцкого заболела голова, и ощутимо запрыгало давление. Добавились и бытовые неурядицы – автопоезд, экраноплан, снова автопоезд от аэропорта и, наконец, метробус. В его удобном вагоне-прицепе, после глотка настоянного на травах коньяка, медик даже задремал, ему снился все тот же госпиталь, только молодой хирург, по-плотницки поплевав на руки, тянулся что-то делать в ране голыми нестерильными руками, объясняя, что все великие хирурги так делают, когда никто не смотрит. Неожиданно Зимников без церемоний ткнул его под ребро, Поволоцкий встрепенулся и, спросонья, чуть было не ответил хорошей затрещиной. Майор ухмыльнулся и махнул своим пиратским крюком, дескать, на выход.
Метробус звонко просигналил и двинулся дальше, хирург проводил взглядом вереницу вагончиков, пока алые габаритные огни не скрылись за дальним поворотом. Подсвеченная скрытыми лампами стеклянная призма остановки была почти пуста, лишь пара припозднившихся пассажиров ожидала свой рейс.
- Глянь на карту, - предложил Зимников. – Мне как-то не хватается.
Поволоцкий развернул небольшой лист с нарисованными от руки стрелочками, в очередной раз понадеявшись, что по телефону все понял правильно. Судя по схеме, им следовало пройти примерно километр по жилой застройке.
- Вон туда, - указал он. - Пешком или поймаем что-нибудь? – уточнил для порядка, впрочем, не сомневаясь в ответе.
Зимников буркнул что-то про ленивых докторишек и бодро потрусил в указанном направлении, на ходу приподнимая крюками воротник пальто – было зябко и ветрено.
- Догоняй, - проворчал он через плечо.
Первые три месяца войны в крупных городах соблюдали светомаскировку, но после того, как заработала новая система дальнего оповещения, постоянное затемнение отменили. Теперь свет отключали при обнаружении вражеских бомбардировщиков, но на Москву налетов не случалось с сентября – враги прекратили террор населения, полностью сосредоточившись на промышленных центрах и транспортных узлах. А в декабре свернули и их. Вечер был достаточно поздний, но многие окна светились уютным домашним светом. Редкие прохожие вежливо приподнимали шляпы, хирург отвечал тем же, майор ограничивался кивком, засовывая руки поглубже в карманы, показывать лишний раз увечье он не хотел.
- Барнумбург… - пробормотал себе под нос Зимников, когда они проходили мимо детской площадки, занесенной снегом. Небольшая статуя веселого гномика хитро щурилась из-под белой снежной шапки, далеко выставив красный нос.
- В ад и обратно, - в тон ему отозвался Поволоцкий.
Этот короткий диалог ничего не сказал бы стороннему наблюдателю, но стал вполне исчерпывающим и осмысленным для обоих собеседников. Вольный город Барнумбург, самый ухоженный и зеленый город Западной Европы. Его больше нет, стерт с лица после двух жестоких сражений, в одном из которых принял участие батальон Зимникова и хирург Поволоцкий. Барнумбург тоже был красив и уютен…
"И лишь волки выли на развалинах", - вспомнились медику строки из учебника истории, а может быть литературы. Волки не волки, а если верить глухим слухам, в Барнуме действительно не осталось никого, кроме безумцев и сектантов – "семерки" кропотливо "зачистили" опору плутократии и сборище нечистых расовых типов.