Впрочем, это не мы, а они первыми начали войну; это их бомбы первыми вздыбили брусчатку советских улиц и обрушили первые здания со спящими внутри мирными людьми, женщинами, стариками, детьми, так что не о чем сожалеть. Так-то.
Я поспешно перевела взгляд. Пыльные узенькие улицы, усеянные обломками разбомбленных зданий, верхушки деревьев срезаны снарядами, ветер гонит прочь обрывки бумаги… И – пусто. Странно пусто. Хотя, почему странно? Жители попрятались по подвалам, пережидая, пока фронт отойдет на несколько километров, это нормально.
Только кто же смотрит мне в спину? Смотрит с такой ненавистью, что она ощущается, бежит противным липким холодком между лопатками, цепляет тонкой ручкой с острыми когтями. Я обернулась в сторону колокольни. Интуитивно чувствуя, что оттуда может прийти смерть.
Она и пришла.
Я не могла слышать этого, не могла видеть, но на секунду показалось – вот оно, лицо, совсем юное, еще безусое, с капельками пота над верхней губой, темный кружок дула смотрит прямо в душу. Грязный палец с обгрызенным ногтем (а ведь тоже, наверное, мама ругала за дурную привычку) нажимает на спусковой крючок плавно, как учили; и пуля – крошечная, свинцовая смерть находит того, кому она предназначена.
Попал пацанчик плохо. В живот попал. А это означало, что умирать мне долго и нудно. Блин, почему мне? Не мне, а моему персонажу. Только почему же тогда так больно? Невыносимо больно, и слов не хватает, чтобы описать все то, что мне сейчас довелось почувствовать.
Застрелиться, что ли? Так ведь ранения живота не всегда смертельны. Бывает, что задета только брюшная полость, а органы не повреждены. По крайней мере мне доводилось читать о таких случаях. Я застрелюсь, а так бы этот человек, возможно, еще жил и жил…
О чем это я? Какой человек?! Это я – человек! Я, Наталья Нефедова. И я просто играю в компьютерную игру. Или – не просто?
– Ах ты, сука! Едрит твою налево! – Старшина выхватывает оружие.
– Оськин! Вон он, выше бери!
Кто кричит, мне не видно, зато хорошо слышна короткая очередь из ППШ, заставившая засевшего на колокольне стрелка свалиться на каменные плиты площади. Но, прежде чем свалиться, тот все-таки успел сделать еще один выстрел. И отчего-то снова в меня…
Сейчас боли я не почувствовала. Просто слева стало мокро и тепло, и все.
Я с трудом повернула голову. Словно в замедленном кино, тело, кувыркнувшись в воздухе, с глухим стуком упало вниз. Почему я решила, что на колокольне гитлерюгендовец? Мое чрезмерно развитое воображение в этот раз подвело. Стрелком оказался толстый пожилой бюргер. А вообще, не разглядеть мне отсюда, плохо видно – то ли глаза слезятся, то ли стремительно садящееся солнце не дает увидеть. Почему солнце садится так быстро? Так не бывает. И ноги. Почему я не чувствую ног? Мне их оторвало? Их не могло оторвать, в меня попала пуля, а не снаряд или минометная мина.
"На горе – на горочке стоит колоколенка, и с нее по полюшку лупит пулемет"… Опять эта песня… Лупит пулемет, ага. Мне вполне хватило и карабина…
– Товарищ старший лейтенант!
Кто-то бухнулся около меня на колени и положил на лоб мокрую холодную тряпку.
Не надо эту тряпку, не надо, мне и так холодно! Но язык, ставший слишком большим, не хочет ворочаться в тесном для него рту. Фраза остается непроизнесенной, а тряпка так и лежит на лбу. Да еще и капает что-то сверху. Что это – дождь?
– Костя! Командир!
Краем сознания я успела удивиться тому, что меня зовет женщина. Я что тут, не одна девица, что ли? А потом все вокруг померкло…
Я уже не могла видеть, как старшина Оськин с перекошенным яростью лицом вскакивает на ноги и бежит к упавшему на землю фольксштурмовцу, вокруг разбитой падением головы которого уже расползлась зловещая темная лужа. Как пинает труп, пока его не оттаскивают товарищи по экипажу. Как старшего лейтенанта Константина Крепченко несут на плащ-палатке обратно, и улыбчивый комвзвода, вновь закаменев лицом, приказывает обыскать руины и расстрелять всех обнаруженных с оружием или даже заподозренных… Но почему-то мне казалось – все это я вижу, глядя откуда-то сверху и чуть сбоку…
Россия, недалекое будущее. Виктор
Девчонка солгала, когда сказала, что до сих пор ни разу не играла в эту игру. Но – для чего? Да и не похоже было, что для нее все это не впервой. Но еще ни разу такого не случалось, чтобы полная личностно-психологическая ассоциация с реципиентом произошла во время первой же попытки. Или бывает? И ему просто наконец-то повезло, и он нашел "тот самый" неограненный алмаз?
Сам-то он отнюдь таким "алмазом" не являлся. И "слияние" у него произошло только на шестой раз. Неужели – вот оно, то, ради чего он отправился в "свободный поиск", переругавшись с половиной руководства фирмы. Спасибо Анатолию Андреевичу – поддержал. Пускай тоже не верил, что что-то из этой идеи получится, но хотя бы сказал, что Виктор имеет "право на самоопределение".
Виктор не любил это выражение – точно так же, как и многие другие в их конторе. В свое время при развале Советского Союза использовали именно эту формулировку – дескать, "республики получили право на самоопределение", а получилась вместо обещанной и ожидаемой демократии полная фигня.
Лет восемь назад Виктор в одной статейке прочел, что развал Союза готовила сама партийная элита, которой надоело жить на таком уровне, на каком в Соединенных Штатах живет средний класс. А хотела жить так, как и "полагается элите". В статье было много всяческих несуразностей, но вот именно эта фраза походила на правду. Ведь кто пришел к власти в образовавшихся после развала государствах? Кто сумел отхватить львиную долю "пирога"? Говорить об этом можно долго, только вот толку от таких разговоров? В нашем государстве – да что там в нашем, это относится ко всему постсоветскому пространству, – и так говорят слишком много, беда только в том, что делают мало.
А их контора именно делала. Предпринимала какие-то попытки. Которые, правда, до сих пор ни к чему не привели, и еще непонятно, приведут ли, но не сидеть же, честное слово, сложа руки, хая власть и не пытаясь сделать хоть что-нибудь, чтобы изменить ситуацию в лучшую сторону.
Ладно, он что-то слишком много разглагольствует, прям хоть сейчас на экран телевизора.
Итак, что имеется в наличии? Имеется девушка, которая сумела с первого раза добиться полной пси-ассоциации с реципиентом. Что, кстати, пока ни о чем еще не говорит. Вот если во второй раз произойдет то же самое, тогда можно будет задумываться над вопросом, что следует делать дальше. А пока он должен доложить шефу и продолжить наблюдение за Натальей.
Россия, недалекое будущее. Наталья
Ух ты! Будь я дома – прямиком бы в ванную побежала! Мокрая вся, – как мышь! Но не проситься же под душ в гостях.
Витек и так на меня смотрит… несколько странно. Как будто что-то сказать хочет, но не может. Соседкин пуделек Талька порой смотрит так же. Ну, блин, я и договорилась! Сравнила Витька с пуделем. А он ведь на собаку совсем и не похож. Скорее, на волка. Угу. Снова, дуреха, романтики ищешь? "Я одинокий волк…" "Донна Роза, я старый солдат, и не знаю слов любви…" Да и на волка он не похож. Скорее, на такую… разумную овчарку, с которой не страшно пойти гулять поздно ночью.
От идиотских мыслей я очень быстро стала чувствовать себя неловко и довольно быстро засобиралась домой.
– А то мне что-то нехорошо…
– Я провожу.
– Не надо.
Я не кокетничала – и в самом деле, почему-то не хотелось, чтобы Виктор меня провожал.
– Не надо.
– Ну, не хочешь, тогда я вызову такси.
Зависла пауза. Я чувствовала себя на удивление неловко. Никогда со мной такого прежде не случалось. Вот просто сидела, чувствуя себя бревном, и не знала, что бы такое сказать. Витек – нет, не Витек, Виктор, тоже как-то не стремился разрядить обстановку. Так что, когда сообщили, что машина ждет внизу, я почувствовала облегчение. Он, кажется, тоже.
Виктор оказался джентльменом проводил меня до машины и сразу отдал шоферу деньги. Димке бы такое в голову не пришло. В лучшем случае он молча бы сунул мне деньги, в худшем – просто поинтересовался бы, есть ли мне чем заплатить. Да нет, вру: в худшем – даже не поинтересовался бы. Господи, неужели я столько времени встречалась с таким моральным уродом?! И чтобы понять это, мне надо было… Да нет, не просто побывать в гостях у нормального мужика – я не настолько хорошо знаю Виктора, чтобы судить о его нормальности или ненормальности.
Виктор… Удивительным было не только то, что я ощущала во время игры, но и то, что мне почему-то совсем не хотелось называть его "Витьком". Не подходило ему это имя, если честно. Ну, какой образ создается именем "Витек"? Сосед-алкашик, незлобивый и рукастый, способный починить кран или ввинтить лампочку и готовый сделать это совершено бесплатно, но если вдруг дадут на бутылочку – то тем лучше. Или… Или сисадмин, который не только починит вышедший из строя девайс, но и расскажет новую байку из личных наблюдений или анекдот из Интернета. При этом не ткнет раззяву-пользователя носом в то, что нормальные люди такого не делают, а сделает вид, что поломка и в самом деле произошла не по вине пользователя.
Витек до сих пор вел себя именно так, но сейчас мне казалось, что эта личина не имеет никакого отношения к его реальной сути.
А игрушка клёвая! Нет, "клёвая" – все-таки не то слово. Здесь все… слишком реальное. Настолько реальное, что даже больно. Физически больно в тех местах, куда в меня, вернее, в моего персонажа попали пули.
Или я такая впечатлительная? Нет, я, конечно, впечатлительная, спорить с этим было бы глупо, но не настолько же, чтобы считать, что я и в самом деле оказалась в сорок пятом году в теле реального советского танкиста. Такого просто не могло быть. Или могло?
Вопросов накопилось как-то слишком много, а ответов – ни одного. И тогда меня посетила одна "гениальная" идея.
Глава 4
Советский Союз, период Великой Отечественной войны (точное место и время не определены). Виктор
В этот раз он сразу попал в бой. Выбрал наугад, чуть ли не с закрытыми глазами. Все равно, большой пользы от его игры нет, хоть выбирай тщательно, хоть тыкай пальцем в небо.
Клик мышки, и…
Резкие, хлесткие выстрелы танковых пушек тут же слились с гулом дальнобойных батарей. Фашистские минометы и орудия стреляли лихорадочно, но метко. Бах! Ба-бах!
Осколочный разорвался впереди, тут же еще один – сзади.
– Вилка, мать!.. – заорал мехвод.
– Не паникуй! Влево! Еще влево! Молодец! Теперь быстрее! Стой!
Словно по наитию, Виктор командовал, и снаряды рвались сзади, спереди, но никак не задевая их "Тотошу". Да, у танка имелось собственное имя, написанное кривыми буквами на правом борту башни.
– Вперед! Прибавь! Молодец! Теперь вправо. Рви! Молодчина!
Еще немного, еще совсем немного – и они проскочат обстреливаемый участок. Надо немножко потерпеть, совсем немного, ребятки…
Танк подминает под себя натянутую на вкопанные бревна колючку, наворачивая усеянную шипами проволоку на гусеницы, и они влетают на бруствер фашистской траншеи. Механик, матерясь, яростно рвет рычаги, делая над окопом почти полный разворот и хороня под пластами земли тех, кто не успел убежать. За несколько секунд до этого, прежде чем бронированный лоб тридцатьчетверки пошел вверх, Виктор успел заметить немецкого солдата – совсем молоденького, с выпученными от страха глазами. Он держал в руках магнитную противотанковую ручную гранату Haft-Hohlladung 3 (сколько бы ее в справочниках миной не называли, а посмотреть на нее в живую, и сразу ясно – граната!), собираясь, видимо, прилепить смертоносную кумулятивную штуковину к борту, когда танк начнет переползать окоп, но, видимо, так и не решился. Виктору должно быть его жаль, ведь он не виноват, этот мальчик, что его прислали сюда, в эту кровавую мясорубку, и дали в руки мину, наспех показав, куда и как ее крепить. Должно быть его жаль, но он, напротив, чувствовал какое-то странное удовлетворение от мысли о том, что парнишка лежит сейчас на дне траншеи, засыпанный землей, а может, даже и мертвый.
Атакующие танки проскакивают первую линию окопов, измочаленных траками, полузасыпанных, курящихся дымом после нескольких попаданий. Танк легонько подбрасывает, под гусеницами что-то хрустит и коротко скрежещет, и Виктору совершенно не к месту вспоминается, как приятель его отца называл "хрустиками" сумасшедших лихачей на мопедах. Его излишне живое воображение, разумеется, немедленно рисует соответствующую картинку, и Виктора начинает тошнить. Мать-перемать, не хватало только, чтобы прямо в танке вырвало! Вот стыдоба-то. Небось начинающая геймерша Натка танк не заблевала, хотя ей-то было бы простительно – баба, да еще и первая игра.
Но с подступающим к самому горлу комком бороться все труднее и труднее, да еще и танк трясет так, что я едва удерживаюсь на подвесном сиденье, пару раз даже приложившись плечом о шершавую, выкрашенную белой краской броню… Интересно, будет синяк или нет? У некоторых ребят с коэффициентом пси-ассоциации выше девяноста такое случалось. Правда, у него жалкие восемьдесят три с половиной…
– Короткая! Огонь!
Вслед за щелчком в наушниках шлемофона оглушительно ахает танковая пушка. Казенник скользит назад, под ноги заряжающему летит дымящаяся стреляная гильза. Дз-зынь… Заряжающий, не дожидаясь моего приказа, запихивает в ствол новый снаряд, осколочно-фугасный, как и договаривались перед боем. Затвор сочно клацает, запираясь. Глухой удар. Прямехонько в лоб.
– Срикошетило, – озвучил мехвод. – Хотя по теории должно было бы пробить.
– По какой теории? – Судя по голосу заряжающего, он на взводе. Хотя все они сейчас такие.
– Геометрию учил в школе? – Веселится стрелок-радист. Этот в хорошем настроении всегда – Виктору пора уже привыкнуть, что он знает о членах своего экипажа куда больше, чем полагалось человеку, только что попавшему в чужое сознание. То есть он знает, что так и должно быть, а вместе с тем этот факт всякий раз продолжает удивлять.
– Если учил, то должен понимать, что такое катет, а что такое гипотенуза. У немцев броня вертикально расположенная, а нам против их снарядов – тьфу, и растереть. Так что ни по какой теории и не должно было. По статистике знаешь как? Восемьдесят девять процентов попаданий в верхнюю лобовую деталь абсолютно безопасны. А оставшиеся одиннадцать процентов приходятся на семьдесятпятки да еще более крупный калибр.
– А вот и ничего подобного!
Мехвод – человек интеллигентный, кажется, попросился на фронт из какого-то проектного института, а может, из учебного заведения. От него не то что матерщины – от него даже "черт" и "дурак" редко когда услышишь. Вот и сейчас вместо "ни хрена", которое Виктор и любой другой член экипажа использовал бы "для пущей выразительности" мехвод заменил безликим "ничего", которое в его устах уже не настолько и безлико звучит.
– Ничего подобного! Подкалиберные пятидесятые от тридцатьвосьмерки, да и от Т-III по тригонометрическим расчетам должны были нашу броню пробивать. А они – рикошетят.
– Считать твои фрицы ни хера не умеют! – задорно кричит в ответ заряжающий; настроение у него, похоже, резко улучшилось.
– Умеют-умеют, – успокаивает мехвод. – Кое в чем получше нас считают.
Он ведет танк очень аккуратно, словно и не прет сейчас по пересеченной местности, с размаху преодолевая немецкие окопы, давя гусеницами брошенное оружие, подмерзшие трупы и еще теплые живые тела, а едет по ровной бетонной поверхности.
– А ты что, за фрицев, что ли? – задорно кричит заряжающий, а стрелок тихо добавляет:
– И вправду, Коля, ты язык-то придержи. Не охота из-за твоего дурного языка без такого водителя остаться. Ты же знаешь Усачева – тому только повод дай.
Усачев – это их полковой особист, особо рьяно выискивающий среди танкистов "скрытых врагов трудового народа".
Рядом рвутся снаряды, от дыма слезятся глаза, а его бойцы дискутируют по поводу безопасности танка.
Заряжающий толкнул в казенник следующий снаряд. Заряжающий у него хороший, физически крепкий, а что еще надо? Работа его хоть и напряженная, но простая: толкнуть нужный снаряд в казенник да гильзу потом через люк выкинуть. Правда, еще нужно отличить бронебойный от осколочно-фугасного, но этому даже обезьяну можно научить… Странная мысль. Понятно, что командир – настоящий командир, не Виктор, – по какой-то причине недолюбливает своего заряжающего. За что?
– Х…
Заряжающий дует на обожженные ладони, потом плюет на них. Гильза горячая, и на ладонях у него застарелые следы ожогов.
– Командир! Фрицы пушку разворачивают!
Виктор едва успел глянуть в панораму. Немцы действительно разворачивали семидесятипятимиллиметровую PaK 40.
Бу-бух! Прямо в борт.
– Командир! Порощука убили!
Один взгляд на радиста, черного, похожего на обгоревшую тряпичную куклу – снаряд прошел прямо через него. Надо…
Додумать мысль до конца оказалось не суждено. Оглушительный удар, почти не смягченный шлемофоном, стон пробиваемого болванкой металла, сноп искр – и не дающая вздохнуть боль в груди. "Что, так быстро? Но ведь мы могли бы еще…" – он еще успел ощутить острую обиду, но уже в следующий миг провалился во тьму. А еще спустя секунду – но этого он уже не узнает – сдетонировал боекомплект…
Россия, недалекое будущее. Виктор
– Вить, я тебе уже звонил. Ты почему трубку не берешь?
Вот, блин, и в самом деле – четыре пропущенных звонка от шефа.
– Анатолий Андреевич, я… выходил, а телефон на столе остался.
Врать Виктор никогда не умел, вот и сейчас фальшь сквозила в каждом слове, хотя ведь по идее – все правда: выходил… из реала, и телефон на столе лежал…
– Прекрати лгать, Виктор, – в голосе шефа явно прозвучали металлические нотки. – Ты снова играл. Хотя я категорически запретил тебе делать это.
Сквозь стены он видит, что ли? Да нет, милый Витенька, ты просто давненько не бывал в родной конторе. А там – уйма молодых мальчиков. Умненьких и честолюбивых. Которые сделали программку, определяющую личность игрока по базовым пси-характеристикам – вот и все. Так что то, что ты заходишь в игру под чужим именем, что называется, "до Фени кари очи".
– Вить, я ведь знаю, о чем ты сейчас думаешь. – Голос шефа звучит укоризненно. – Что я тебя вычислил благодаря специальной программке, верно?
Виктор молчал.
– Верно, – сам себе ответил шеф. – И ты не так уж сильно ошибаешься. Программа-то есть, но для того, чтобы определить, играл ты или нет, мне она не нужна. Я просто достаточно хорошо знаю тебя. Поэтому я говорю тебе еще раз: прекрати. Мы пока не знаем, чем это все может кончиться.
– Анатолий Андреевич, у меня ведь коэффициент низкий! И потом – я не так часто играю.
– Просто сделай, как я прошу.
– Анатолий Андреевич, а как же другие игроки? Если что-то может произойти – то и с ними тоже? Ведь люди играют куда чаще, а главное, куда эффективнее, чем я. Или… или стала доступной какая-то новая информация?
Ответа он не дождался – в трубке раздались гудки. Шеф отдал распоряжение и не посчитал нужным выслушивать его тираду.