- Да на этой же машине в десантное отделение, товарищ генерал, – и я махнул рукой вертолётчикам, что бы те поднимались и уходили домой.
- Годится, – Василевский до пояса высунулся в люк. – ну что, поехали?
- Одну минутку, товарищ генерал, – я указал на отрывающийся от земли вертолёт. – Вот теперь можно.
Я прижал ларингофоны к горлу:
– Вперёд!
Машина дернулась и с лязгом покатилась по узкой крымской дороге. Впереди был древний Бахчисарай.
6 января 1942 года. 09:42. окраина Бахчисарая. 1-я рота батальона "Балтика". Капитан морской пехоты Сергей Рагуленко.
- Стой! – БМП, дернувшись, замерла как вкопанная.
Перед городом, на ровной площадке у дороги сооружение, так хорошо знакомое по фотографиям и кинофильмам всем нашим современникам. Колючая проволока, вышки, бараки... Короче, лагерь военнопленных. И ярость, затуманивающая голову. Тогда, с эшелоном, в голове был холодный расчёт, а сейчас горячая как кровь ярость.
– Твою мать! Рота, спешиться! Наводчики – огонь по вышкам. Только скорострелки и пулемёты, бойцы. Охрану в плен не брать! В атаку, вперёд!
Скидываю шлемофон, обматывая шнур вокруг основания антенны и, нахлобучив холодную как лёд каску, спрыгиваю с брони. И вовремя! Машины взревели моторами, выбросив в воздух густой соляровый выхлоп. Трассы скорострельных 30-мм пушек скрестились на вышках. Во все стороны полетели дымящиеся обломки. А вы, гады, как думали, для чего нам нужны лазерные прицелы, баллистические вычислители и система стабилизации? То-то же! Только с двух или трёх дальних вышек успели ударить пулемёты. Причём стреляли не по нашим бойцам, а по баракам. С-суки! Ну, ничего, наводчики их быстро заткнули. И наступила тишина.
А потом рывок метров в пятьсот, от поворота до дороги. Про товарища Василевского я, честно говоря, даже забыл своей затуманенной злобой башкой. Так хотелось дотянуться руками до горла этих гадов. Потом из длинного низкого барака начали выбегать фигуры в серой униформе, и у наводчиков появилась новая забава – расстреливать их из пушек, пулемётов и АГС метров со ста. То есть, почти в упор.
БМП одна за другой врезаются в заграждение, слышен гитарный звон разрываемой проволоки и хруст сминаемых столбов. Темным зевом распахнута дверь барака охраны, в нём огненной бабочкой бьется пулемёт, МГач. Пули с визгом рикошетят от лобовой брони, заставляя вжимать голову в плечи. Лишь бы Василевский не высунул голову из люка!
Глухо бьёт "сотка" и фугасный снаряд превращает деревянный барак охраны в подобие мартеновской печи. Пламя с гудением взлетает к небесам. Молодец Кандауров, хорошую смерть подарил этой сволочи. И дальше тишина, гробовая... И мёртвые с косами...
Рота рассыпалась по лагерю, но сопротивляться тут больше уже некому. Нет, вру. Сухой щелчок пистолетного выстрела, и две двухпатронные очереди из "ксюхи" в ответ. Теперь уже точно тишина. Останавливаюсь, чтобы вытереть лоб. Солёный привкус крови во рту… Когда это я успел прокусить губу? Не помню. Оглядываюсь уже трезвым взглядом. Все, бля, как в кино... В том самом – про лагеря.
Потом приглядываюсь повнимательнее, и возникает жуткое желание завыть диким зверем. Обнажённые тела в "поленнице" за бараками – женские, и на виселице возле аппельплаца тоже. Хочется воскресить всех тех гадов, которых мы так неосмотрительно убили, и казнить их по новой. На этот раз с применением особо негуманных средств. Вроде сожжения на медленном огне и посажения на тупой, толстый и плохо оструганный кол. Бр-р-р. А мои ребята?! Они же теперь немцев в плен брать не будут, отныне и навсегда! Нет, такое прощать нельзя!
Василевский выбирается из командирского люка БМП слегка обалдевший и весьма грозный. Козырнув, с ходу рапортую:
– Товарищ генерал-лейтенант, во время марша был обнаружен объект, идентифицированный как немецкий лагерь для советских военнопленных. Во избежание попыток охраны уничтожить заключённых принял решение атаковать немедленно, с ходу. Мои опасения оправдались. Несколько не подавленных нами сразу вышек открыли огонь не по нам, а по баракам с пленными. Наши потери подсчитываются, охрана лагеря уничтожена полностью. Докладывал капитан Рагуленко.
Василевский кивает и молча осматривается по сторонам. Из дверей бараков робко-робко появляются пленные. Невероятно худые, кто в затрёпанных армейских гимнастёрках, кто в штатских ситцевых платьях. В плен они попали ещё в октябре, а сейчас, простите, уже январь. Бр-р-р!
- Вы всё сделали правильно, товарищ капитан! Приняли быстрое и единственно верное решение.
Василевский жестом подозвал своего адъютанта.
– Пиши, с момента принятия присяги СССР – капитану Рагуленко...
- ...Сергею Александровичу, – подсказал я.
...Сергею Александровичу, – повторил Василевский, – присвоить звание майора! Кстати, расстрел немецкого эшелона в Симферополе – это тоже ваша работа?
- Так точно! То есть не моя, а моей роты, мы там тоже все вместе работали, один бы я не справился... – пошутил я.
- Добавь, – бросил Василевский адъютанту, – ...и наградить орденом Боевого Красного Знамени. А теперь, давай пойдём и посмотрим в лицо этим героическим женщинам.
- Слушаюсь, товарищ генерал, – я устало козыряю.
Кстати, дело – полный сюр! Бабоньки, по-моему, ещё не врубились, что уже свободны, и смотрят на моих камуфлированных бойцов испуганно-непонимающе. Да, такой формы одежды, в какую одеты мои парни, им явно видеть не доводилось. Но постепенно до них начинают доходить: пылающий барак охраны, разбитые пулемётные вышки, порванная проволока и разбросанные повсюду трупы немецких охранников и татарских шуцманов. И мои суровые, брутальные парни с "калашами" наизготовку. Мизансцена – лепота! И чей-то выкрик: "Бабоньки, да ведь это наши! Наши, бабоньки! Фронт вернулся!"
Нас окружили, стремясь прикоснуться, пощупать, удостовериться, что мы не призраки, навеянные голодным бредом, а самые настоящие. Только вот, есть во всем этом ликовании одна проблема: как бы на какого-нибудь рядового Васечкина не запала сердцем его родная бабушка. Шанс есть, хоть и не очень большой.
- Одну минуту, товарищ генерал! – я нахожу взглядом лейтенанта Борисова.
Вокруг него самая густая толпа, того и гляди, разорвут парня. За рукав вытаскиваю его из окружения.
– Значит так, лейтенант, мы сейчас пойдём дальше, согласно приказу, а ты со своими бойцами останешься здесь. Назначаю тебя временным комендантом лагеря освобождённых военнопленных. Я сейчас доложу в бригаду, они пришлют помощь, а ты уж продержись. Обеспечь безопасность, уход за больными и ранеными. Короче, сам знаешь. Отвечаешь за всё только перед полковником Бережным! Понятно?!
- Так точно, товарищ капитан, понял, но всё же... – взмолился тот.
- Выполнять приказ, товарищ лейтенант! Война не завтра кончится, и немцев на твою долю ещё хватит. – отрезаю. – А сейчас твой отряд способен выполнить поставленную мной задачу, и в то же время ваше отсутствие минимально ослабит наши силы. Ничего личного – только холодный расчёт! Понимаешь?
- Так точно, товарищ капитан, – все ещё с обидой произнёс тот. – Разрешите идти?
- Идите! – я повернулся к Василевскому и козырнул. – Товарищ генерал-лейтенант, разрешите продолжить выполнение боевого задания?
Немного помедлил и добавил:
- А то нас здесь женщины или на куски разорвут, или насмерть зацелуют, что, впрочем, одно и то же.
- Да, капитан, выполняй, – коротко ответил Василевский.
И мы пошли обратно к моей машине.
На полпути генерал неожиданно развернулся лицом ко мне и заговорил вполголоса.
- А ведь мне там, у вас в штабе, капитан Тамбовцев говорил о таком. План "Ост". Зверства фашистов. Я не верил… Точнее верил, но не до конца, думал – преувеличивает. Ан нет, он даже преуменьшал. А ведь это мы виноваты... Не смогли спланировать, отразить...
- Товарищ генерал-лейтенант, вы лично ни в чём не виноваты. Кто же знал, что генерал Павлов – предатель? – меланхолически заметил я.
- Павлов не предатель, товарищ капитан, он просто дурак! – резко возразил мне Василевский.
- Ах, не предатель... Тогда, товарищ генерал-лейтенант, почему немцы, по натуре ужасные педанты, скрупулёзно рассчитывающие каждый свой шаг, смогли всерьёз поверить в смешную цифру в шесть недель, которые им понадобились бы, чтобы пройти от границы до линии Архангельск-Астрахань. А? Только в том случае, когда они уверены, что на одном или двух главных направлениях перед ними рухнет фронт. Это у них получилось в Литве и Белоруссии, так что делайте выводы сами.
И этот же план войны в течение шести недель позволил немцам перед её началом сделать всё, чтобы не насторожить нашу разведку. Сами знаете, что не было отмечено подготовки к зимней компании в России. Ни тёплых вещей, ни специального топлива и смазки... А уж после разгрома Западного фронта и прорыва немцев через Минск на Смоленск мы заимели то, что имеем. Понимаете, товарищ генерал?
- Понимаю! – Василевский поднял голову. – А что это за план войны в течении шести недель?
- Будете в нашем штабе, увидите сами. Спросите у полковника Бережного, что такое "План Барбаросса". – я вспрыгнул на броню. – У него есть на эту тему специальная литература, вам как генштабисту это будет весьма интересно.
Василевский молча кивнул, и полез через люк на командирское место.
6 января 1942 года. Утро. Женский лагерь советских военнопленных под Бахчисараем. Военврач 3-го ранга Алёна Лапина
Вот уже больше суток канонада гремит не только с юга, со стороны Севастополя, но и с северо-запада, примерно там, где расположены Евпатория и Саки. По лагерю ходят самые разные слухи, в том числе и такие, что всех нас при подходе Красной Армии немедленно расстреляют. Но большинству женщин-военнопленных было уже всё равно, лишь бы прекратились эти пытки голодом и холодом.
Шум моторов и лязг гусениц – танки. Конечно же немецкие, какие ещё танки могут быть здесь, в тылу. Вчера мимо лагеря весь день шли немецкие войска. Шли от Севастополя на север, туда, где сутки назад загрохотала канонада. Неужели наши высадили десант?
Но надежды на освобождение таяли с каждым часом. А вчера в полночь канонада стихла. И тогда наши женщины в бараках заплакали. Они поняли, что наш десант уничтожен. Сейчас немцы покончив с нашими бойцами, наверное, возвращаются – сытые, возможно, пьяные, довольные собой.
Слышим – танки свернули с дороги в сторону лагеря. Что бы это значило? Неожиданно затарахтели пулемёты, судя по звуку, немецкие МГ. Моя соседка по нарам и подруга, медсестра медсанбата Майка Селиванова, толкнула меня на земляной пол барака, – и откуда только силы взялись, – потом сама упала следом. Вовремя – по тонкой дощатой стене дробью простучала очередь. Пронзительно закричали раненые, сверху посыпался какой-то мусор. Пулемётчик бил сверху, с вышки, и даже те, кто успел подобно мне и Майе упасть на пол, не могли чувствовать себя в безопасности. Стало страшно, вот сейчас меня убьют...
В ответ на стрельбу с вышек раздался залп из множества автоматов и пулемётов. Потом грохнули орудийные выстрелы, от которых вздрогнули тонкие стены барака. На головы опять посыпался мусор. Пушки били почти в упор. Женщины лежали на холодном земляном полу тихо, как мыши под веником. Потом заполошная стрельба стихла. Со звоном лопнула проволока, сминаемая гусеницами танков. Лязг траков и урчание моторов совсем близко. Кто-то пронзительно завопил на русском с татарским акцентом.
– Жить хочу, пощадите, жить... – одиночный выстрел оборвал крик на полуслове. Тишина.
"Мамочка, – думала я, вжимаясь в утоптанную глину пола барака, – неужели наши? Иначе с чего бы это немцам убивать своих холуев?"
И тут где-то рядом, прямо за стеной раздаётся хрипловатый мужской голос:
– Товарищ капитан, смотрите... – а дальше прошла ни разу не повторяющаяся шестнадцатиэтажная словесная конструкция, в ходе которой боец выразил своё сожаление о том, что охрана лагеря умерла так легко и быстро.
Сердце у меня от волнения прыгнуло к самому горлу, – ... всё-таки – НАШИ! Слова "товарищ капитан" – они как пароль. Откуда здесь наши, почему на танках – это сейчас не так уж важно, главное, что это наши.
Со скрипом распахивается дверь в барак, вместе с неярким светом утра в надышанную полутьму врывается ледяной январский воздух, и голос, правда уже другой, чуть постарше:
– А ну, товарищи женщины, будьте любезны – выходите по одной, не задерживайтесь!
Свет ударил мне в глаза, заставив зажмуриться. Ледяной ветер легко пробил гимнастёрку и истрепанное нижнее белье, обжёг тело. Постепенно глаза привыкли, стали различимы детали. Я увидела дымящиеся руины барака охраны и изломанные трупы людей в мышастых шинелях. Разбитые вышки и свешивающееся с одной из них тело пулемётчика. Запах сгоревшего пороха и тротила, сладковатый соляровый перегар работающих танковых дизелей. Бойцы в одинаковой странной пятнистой униформе, лица разрисованы диагональными чёрными полосами, как у дикарей, даже сразу не поймешь, кто они такие и где их командир. Все вооружены ранее невиданными короткими карабинами с длинными изогнутыми магазинами. Пусть я была всего лишь военврач, но в оружии худо-бедно разбираюсь.
Танки, по зимнему заляпанные полустёршейся известью, мне тоже незнакомы. Но из-под белых пятен проглядывал не проклятый танкгрей, а привычный советский 4БО. Среди "пятнистых" были и чёрные бушлаты военных моряков. И оружие у них более привычное: СВТ, ППД, немецкие МП-40. Но видно было, что с "пятнистыми" они запросто, обмениваются куревом, пересмеиваются о чём-то о своём. На женщин смотрят с какой-то жалостью и сочувствием.
Я и мои подруги по несчастью, конечно, не верили немецкой пропаганде, будто нас, как изменников Родины, расстреляет НКВД, но всё же… А вдруг?
У одного из танков совещались два морских командира и пятеро "пятнистых". Обрывок фразы, долетевший оттуда вместе с ветром: " Товарищ генерал-лейтенант…", заставил всех дёрнуться. Пожилая санитарка, баба Маша, не иначе, как чудом дотянувшая до освобождения, душа и мать барака, с трудом доковыляла до группы морячков в чёрных бушлатах.
– А кто енто, сынки?
- Осназ РГК, мамаша! – ответил коренастый тоже немолодой старшина, отбросив в сторону цигарку. – Правильные бойцы, немцев душат, как удав кроликов...
И почти тут же раздался голос командира моряков.
– Старшина Ерёменко, нас оставляют для защиты лагеря. Возьми бойцов, пораздевай дохлых фрицев и полицаев. Им уже всё равно, а женщины мёрзнут.
Тем временем "пятнистые", торопливо побросав курево, порысили к танкам. Взревели на повышенных оборотах моторы. Пятясь задним ходом, с запрыгнувшими на броню бойцами, танки стали выбираться из лагеря.
- Оставляют, – вздохнул старшина. – Запомните, хлопцы, мудрую мысль: как сказал товарищ Рагуленко, хоть всех фрицев и не убьёшь, но к этому надо стремиться. Но, увы, сегодня не наш день. Будем няньками при женском поле.
– Хлопцы, – крикнул он своим подчиненным, – слыхали, что лейтенант сказал? А ну, бегом марш!
Когда оставшиеся в лагере моряки направились к бараку охраны, старшина повернулся к женщинам.
– Вы, дамочки, главное ничего не бойтесь...
Сзади подошёл лейтенант.
– А ты что тут делаешь, Ерёменко? Я же ясно сказал – возьми бойцов... Да и поищи там в развалинах, что-нибудь съедобное, что-то эти гады ведь жрали. Надо хотя бы раз по-человечески накормить женщин перед эвакуацией.
- Так точно, товарищ лейтенант, – козырнул старшина. – Приказ понятен, разрешите идти?
- Иди, старшина, – лейтенант посмотрел на столпившихся перед ним женщин, и представился: – Пётр Борисов, разведотдел штаба Черноморского флота, лейтенант. Бояться, действительно, не надо. Скоро придут машины и вы поедете в Евпаторию, в госпиталь. Там особист конечно поспрошает, это само собой, но если совесть чиста, то и вам ничего не грозит...
- Товарищ лейтенант, – я сделала шаг вперёд. – Военврач 3-го ранга Лапина. Нельзя нас сейчас кормить "по-человечески". Хоть и хочется, но нельзя. Нам сейчас есть понемногу надо, и лучше всего жидкое, а иначе так можно и умереть.
- Понятно! – Лейтенант озадаченно сдвинул на затылок шапку со звёздочкой. – Спасибо, товарищ военврач 3-го ранга, просветили.
И тут мы увидели, что это обыкновенный, пусть и опалённый войной, двадцатичетырёхлетний мальчишка с проседью на висках.
Уже позже, когда всех нас накормили горячим жидким бульоном, сваренным из немецких консервов, когда невиданный винтокрылый автожир привёз в лагерь врачей и почему-то кинооператоров, когда нас сажали в огромные тентованные грузовики неизвестной марки, наверное, американские, у меня вдруг шевельнулось предчувствие чего-то непонятного, что ожидало нас впереди. Обычная жизнь кончилась, началась неизвестность.
Тогда же и там же. Старший лейтенант разведотдела Черноморского флота Пётр Борисов.
Лязгая гусеницами, последняя боевая машина пехоты скрылась за поворотом дороги. Вот, до нас уже перестал доноситься надсадный гул дизелей. Наступила тишина. Слышался только свист штормового ветра, да чей-то тихий плач. Мне говорили про зверства фашистов, а я не верил. Думал, что это пропаганда. Не могут же люди быть хуже диких зверей! Ведь даже зверь не убивает бессмысленно. Оказывается, могут… Только вопрос: можно ли называть фашистов людьми?
Штабеля раздетых женских трупов, сложенные за бараками, говорят об обратном. Нелюди они. Там и есть самое настоящее место скорби. Это мы, мужчины, виноваты, что не смогли остановить врага и защитить наших женщин. Но нечего стонать! Ребята уже раздевают догола трупы охранявших лагерь эсэсовцев и полицаев. Надо составить список оставшихся в живых женщин.
Так, закончил, попросил их вернуться в бараки. Там хоть немного теплее. Девяносто пять человек осталось в живых – негусто. Примерно вдвое больше тел в штабелях за бараками. Ещё пятеро убито при обстреле бараков немецкими пулемётчиками с вышек. И тринадцать человек ранено, из них четверо тяжело. Подзываю к себе бойца с ранцевой рацией.
– Антонов, ко мне!
Эта рация по компактности, конечно, не идёт ни в какое сравнение с обычными для осназа ручными, но зато имеет куда больший радиус действия, позволяя связаться и со штабом бригады в Симферополе и с госпиталем в Евпатории. В придачу ко всему, имеет форму плоского металлического ящика с двумя лямками и весит двенадцать килограмм.
Связываюсь со штабом бригады. Дежурный связист переключает меня на начальника штаба подполковника Ильина. Докладываю обстановку. Всё сухо, точно, строго по делу. В ответ поступает сообщение, что к нам из Симферополя вышла колонна трофейных грузовиков, а с аэродрома Саки уже вылетел транспортный вертолёт с врачами и журналистами. Наша задача оставаться на месте и обеспечивать порядок и безопасность.