Стрелок встает с седла и опускает торчащую сбоку от места крепления ствола к коробке рукоятку. Ствол легко отделяется. Удерживая его за ту же рукоять, дружинник аккуратно кладет раскаленную железку в стоящий рядом небольшой бочонок, из которого брали воду для охлаждения. К потолку взлетает облачко пара. К пулемету подскакивает Засечный и в считаные секунды ставит запасной ствол. Все! Оружие снова готово к стрельбе!
На бедном Хайреме Максиме просто лица нет! Донельзя смурной, он подходит к своим стрелкам и что-то горячо с ними обсуждает. Затем они всем скопом отправляются к мишеням и начинают внимательно их разглядывать, ощупывать и даже вроде как обнюхивать. Что это с англичанами? А-а, это кто-то из них выдвинул светлую идею, что мишени были заранее заминированы маленькими зарядиками, которые последовательно подрывали по команде Рукавишникова. Ну-ну…
Не обнаружив на мишенном поле ничего, кроме расколотой в щепу древесины, Максим возвращается на огневой рубеж. Но теперь на его лице видна решимость. Видимо, он готов бороться до конца. По команде Хайрема, его ассистенты устанавливают два свеженьких дощатых щита. И лучший стрелок выводит на одном из них вензель императрицы. Остальные англичане громко аплодируют.
Максим уже около нас и высказывается в том смысле, что может ли русский конкурент повторить это? Я уже собираюсь сказать, что в бою вензеля выписывать не требуется, но тут…
– Ваше императорское величество! – громко говорит Димка. – Покорнейше прошу вашего разрешения на то, чтобы британский фокус повторил его императорское высочество Николай Александрович! Повторил из моего "Единорога"!
Император кивает. Да вы что?! Да к такому готовиться надо! Да я ж не смогу! Ну Димка, ну, блин, шутник хренов!
На ватных ногах направляюсь к пулемету.
– Не дрейфь, Олегыч, – шепчет Димка, шагающий рядом. – Ты, главное, резко на спуск не нажимай! А веди ровненько, словно на конце ствола карандаш! Остальное пулемет сам сделает!
Я усаживаюсь за треногу. Так: рукоятки управления здесь как на "ДШК"…
– Батюшка, несколько выстрелов для пристрелки…
Император кивает. И-эх, начали!.. Даю пару коротких очередей. Очень хорошо… Отдача почти не чувствуется, пулемет не трясет. Ну еще бы – я своим весом прижимаю оружие к полу. Вот в чем проявляется чуть ли не единственное преимущество высоких треног! Действительно, хорош аппарат, хорош… Ладно, начнем "рисовать".
Вензель получился красивым. Палочка в первой "I" могла бы быть и поровнее, но все равно: вензель точно выходит гораздо лучше, чем у англичан. Из-за того, что пули ложатся плотнее. Все-таки скорострельность Димкиного пулемета чуть ли не вдвое больше, чем у Максима. Уф! Все! Можно встать, утереть вспотевший лоб…
– Ай, малатца! – Димка тихонько тыкает меня в бок кулаком.
В этот момент я понимаю, что вокруг происходит нечто странное. Я оборачиваюсь. Немая сцена в гоголевском "Ревизоре" – слабая пародия на то, что можно сейчас наблюдать в Аничковом манеже. А небезызвестная супруга Лота показалась бы просто живчиком в сравнении с оцепеневшими императором, министром и свитскими.
Первым оживает Максим. Он решительно походит к нам и заявляет, что это – нечестная игра и что он уверен – цесаревич специально тренировался долгое время, так как иначе этот фокус не осуществить… Говорит Максим долго и абсолютно нелогично. Можно подумать, что его стрелки не тренируются. Неожиданно мне в голову приходит шальная мысль.
– Рарá , чем спорить и доказывать, что я вижу этот пулемет впервые, попробуйте пострелять из него сами.
Александр хмыкает в усы и шепотом высказывается в том смысле, что если цесаревич что-то в голову взял – пушками не вышибить. И уверенно направляется к "Единорогу". Покряхтывая, устраивается в седле, кладет руки на гашетку, примеривается… Пули ложатся в мишень прямой линией, хоть уровень прикладывай. Император закусывает ус и… Вот это фокус! На мишени появляется вензель "Н II"! Не очень ровный, но для первой попытки – пять с плюсом!
Свита обрушивает на своего императора бурные аплодисменты, а Александр лукаво смотрит на меня. Я подхожу к нему и, помогая подняться, приобнимаю его за талию:
– Ну, батюшка, как: стоящего человека мы с дядюшкой вам рекомендовали?
Александр улыбается, затем жестом подзывает к себе Димку. Тот подлетает, отдает ловкий поклон. Император похлопывает его по плечу и со словами: "Угодил, угодил" – протягивает свой портсигар. Золотой, с алмазной монограммой. Фаберже постарался. Да-а… Не видать Максиму наших рынков как своих ушей!
Максим явно потрясен увиденным. Он делает последнюю, отчаянную попытку хоть как-то повлиять на уже вполне очевидный результат испытаний. Подхватив горсть еще теплых гильз от "Единорога", он начинает лепетать, что русские нарушили условия конкурса, применив собственный, гораздо более мощный патрон. К тому же снаряженный пироксилиновым порохом. А ему, видите ли, пришлось мучиться с тем, что прислало Военное ведомство. Тут не выдерживает Ванновский.
– Господин Максим, – ледяным голосом начинает военный министр, – в условиях на проведение конкурса черным по белому было написано: к конкурсу допускаются образцы оружия, имеющие калибр четыре и две десятых линии. Я вижу, что господин Рукавишников это условие выполнил. Вы же отказались от разработки собственного патрона и требовали, в предварительной переписке, предоставить вам патроны русского образца. Какие теперь к нам могут быть претензии?
Максим потухает и отходит в сторону. Чтобы обсудить увиденное, пока горячи впечатления, император собирает в кружок меня, Ванновского, великих князей Алексея, Владимира и Николая Николаевича. Краем глаза я успеваю заметить, что Хайрем подгреб к Рукавишникову и начинает что-то бурно ему говорить. Не дай бог, свои дурацкие претензии излагает… Эх, не наговорил бы Димка ему в ответ чего лишнего. Жалко все-таки человека: конструктор-то он талантливый…
А наше обсуждение, кажется, заходит в тупик. Дядя Низи и Ванновский доказывают, что пулемет есть устройство для кошмарной, абсолютно неоправданной траты патронов. Мол, в бою и винтовки достаточно. На мое предложение великому князю атаковать пулеметный расчет целым эскадроном, с тем чтобы оставшиеся в живых решили вопрос о полезности пулемета, реагируют, как на бредни малолетки. Внезапно подает голос Владимир Александрович. Он говорит, что согласен с цесаревичем – это оружие способно остановить атаку любого противника. Только пулеметов нужно два, и лучше всего поставить их на флангах. Оружие Владимиру явно понравилось. Затем веское слово молвит генерал-адмирал. Он высказывается в том смысле, что было бы неплохо испытать пулеметы на полевом полигоне, а еще лучше – в боевых условиях. А тут, мол, боевые действия с Японией на пороге… Прозрачный намек!
Император внимательно выслушивает все высказывания, но молчит, что-то прикидывая в уме. Затем подзывает Максима и интересуется: почем его пулеметы. Услышав цену в 347 фунтов 4 шиллинга и 4 пенса , государь озадаченно крякает и велит своему ординарцу пригласить купца первой гильдии Рукавишникова.
– Ну, нижегородец, а ты за свои пулеметы, – он старательно вставляет в свою речь новое, явно понравившееся ему слово, – ты за свои пулеметы что просишь?
– Ваше императорское величество. Чтобы не работать себе в убыток… – Я из-за спины императора делаю Димке "страшные глаза". – Торговый дом братьев Рукавишниковых готов сдавать "Единороги" казне по тысяче семьсот… – Мой взгляд начинает напоминать Хиросиму. – Даже по тысяче шесть… – Хиросима и Нагасаки одновременно! – По полторы тысячи рублей за штуку.
Выпалив это, Димыч замолкает. Украдкой я показываю ему кулак: нашел, на ком наживаться! Я ведь прекрасно помню, что себестоимость оружия чуть меньше тысячи рублей. Димыч делает вид, что совершенно не понимает, о чем это я. Ладно, наедине я ему грамотно растолкую: о чем я и почему я!..
– А какое количество ты можешь выпускать?
– Сейчас не более 20 штук в месяц, – честно признается Димка, – но в дальнейшем могу полтораста.
– И, кстати, батюшка, лучше уж свою промышленность развивать, чем вкладывать деньги в промышленность потенциального противника! – вмешиваюсь я.
Рарá недовольно зыркает на меня и жестом отпускает Максима и Рукавишникова. Те отходят в сторону и, видимо, сразу возвращаются к прерванной беседе. Смотри-ка, уже спелись, изобретатели хреновы…
– Колька, хватит уже мне в лицо пользой для Отечества тыкать! – говорит самодержец. – Можно подумать, что о России только ты один и думаешь!
Я тихо бормочу извинения, но император меня уже не слушает. Он поворачивается к Алексею.
– Лешка, это то самое оружие, про которое ты мне зимой говорил?
– Да, государь, и купец тот самый! – кивает генерал-адмирал.
– Про купца этого вы мне с Колькой уже все уши прожужжали, – улыбается император, но тут же серьезно спрашивает: – Ты вроде говорил, что у него там, кроме "Единорога", и бердыши какие-то были, и пищали… где это все?
– Ну так давай позовем Рукавишникова и попросим показать! – усмехается Алексей. – Эй, Дим… тьфу, Александр Михалыч, подойди-ка сюда!
Димка подходит, всем своим видом выражая недовольство. Чего это он? Ах, ну да! Он, видите ли, важным разговором занят, а мы его по пустякам дергаем.
– Александр Михалыч! – обращается к нему адмирал. – Ты кроме "Единорога" еще что-нибудь из своего оружия захватил?
– Да, ваше высочество, захватил, – отвечает купчина и мнется, – вот только демонстрировать некоторые образцы при иностранцах…
– Ишь ты! Неужели ты настолько страшное что-то придумал? – с веселыми огоньками в глазах спрашивает император.
– В том-то и дело, ваше императорское величество, что наоборот! – Димка пытается подобрать слова. – Скорее изобретенное мною оружие настолько простое, что я удивлен, почему больше никто до такого не додумался. Вот и хочу, чтобы супостаты как можно дольше в своем неведении пребывали.
– Хм… хм… ну ты и загнул! – Император покусывает усы и объявляет: – Мне уже не терпится посмотреть, что ты там еще навыдумывал! Петр Семенович! Распорядитесь, чтобы англичан проводили. Вежливо, но быстро! А ты, купчина, давай тащи свои игрушки!
Англичан заставляют быстро свернуться и покинуть манеж. Последним уходит Максим, косясь на целый штабель ящиков, который успевают натаскать дружинники Димки. Я подхожу к другу и тихонько спрашиваю:
– Ты это про что там с Максимом шептался?
Димка беззаботно машет рукой, но в его глазах вдруг взблескивает азарт торговца:
– Да за полторы тыщи фунтов пулемет ему продал.
– Ты что?!
– А что? – Это ехидное выражение физиономии удачливого купца мне знакомо. Еще по Приднестровью. – Пущай попробует скопировать. Вот мы посмеемся… Пусть хоть на винтики его разберут, повторить все одно не смогут. А жаль. – Димка снова широко улыбается. – Повторили бы – можно считать, что у противника пулеметов нет!
Рассказывает Олег Таругин (цесаревич Николай)
Следующим вечером мы с Димычем, Мореттой и всей свитой отправляемся в Мариинку . Придворные моей нареченной все уши прожужжали, насколько хорош тенор Фигнер , прибывший из Италии. Занятно, вообще-то он русский, да вот в России не прижился, удрал к римлянам, там женился, прославился и вот теперь явился покорять отечество. Между прочим, по петровскому билету за выход берет. Нужно взглянуть на это диво…
Дают "Евгения Онегина", Фигнер – Ленский. Ну-с, поглядим…
– Любовь моя, вот кстати: если тебе понравятся голоса – прикажем явиться к тебе, и ты сможешь записать их на свой музыкальный центр.
Моретта суховато кивает. Она не слишком довольна моим вчерашним поведением. Дело в том, что император соизволил милостиво повелеть назначить государственные технические испытания всего представленного Димкой в манеже оружия. Станкачей, ручников, магазинок, револьверов, пистолетов-пулеметов. На предмет поставить их на вооружение. К тому же было принято решение заказать у Димки десяток пулеметов для проверки их в боевых условиях на Дальнем Востоке. Цесаревич с Рукавишниковым постановили это обмыть и обмыли… несколько перестаравшись… Купчина-миллионщик снял целый ресторан, и мы прогуляли до рассвета. Шампанское и водка лились рекой. Димка пригласил цыган и заставлял их по десять раз кряду петь тут же разученного "Мохнатого шмеля". Потом мы хором, притоптывая в такт ногами, исполняли песню советских артиллеристов. Причем никого из присутствующих не смущало то, что артиллеристам отдает приказ какой-то Сталин. А проснувшись сегодня сильно после полудня, мы чересчур качественно (и количественно) похмелились, из-за чего сейчас пребывали в состоянии, близком к вчерашнему. По крайней мере, я уже раза два обнаруживал, что в голос пою: "Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю Татьяну…", а Димыч мне радостно подтягивает, иногда, правда, сбиваясь на "пионерский" вариант: "Онегин, я скрывать не стану, безумно я люблю сметану! Отдай мне порцию свою…" Кроме того, Рукавишников уже дважды пытался ущипнуть кого-нибудь из фрейлин Моретты, а от признания в любви старшей статс-даме, госпоже Энгельман, его спасло только мое вмешательство. Впрочем, Моретта дуется не сильно: в это замечательное время пьянство не считается таким уж серьезным недостатком. И буквально пять минут тому назад она весело хохотала над моими дурацкими шутками…
Мы рассаживаемся в ложе, и тут же гаснет свет. Люблю я увертюру к "Онегину". Моретта прислушивается к музыке, а сзади нас возбужденно перешептываются господа офицеры и "солнце русской промышленности". Причем иногда шепот становится таким громким, что я не выдерживаю и, повернувшись, внушительно демонстрирую своим друзьям-приятелям кулак. Но вот раздвигается занавес…
Летний вечер, сад в усадьбе Лариных. Татьяна и Ольга поют романс. Ну, что ж: голоса приятные… Появляются крестьяне. Их песни занимают Моретту, которая тут же начинает уточнять: народные это песни или все же детище таланта Чайковского? Я, как могу, выкручиваюсь. Старательно вслушиваюсь, пытаюсь что-то объяснить, но тут у меня за спиной гремит оглушительный раскат хохота. Эт-то еще что такое?!
А вот что. На сцене – приезд жениха Ольги – Ленского, в сопровождении Онегина. Да пес с ним, с Онегиным, но Ленский-то, Ленский! Мама моя, императрица, Ленский – в усах и эспаньолке! Интересно узнать, какой придурок так загримировал Фигнера?
– Александр Петрович, – обращаюсь я к Гревсу, который в нашей компании наименее пьян, – будьте так любезны, узнайте, какой дурак назначил Ленскому такой грим? И велите там, чтоб ко второму действию его перегримировали…
М-да. Похоже, я поторопился с определением степени опьянения Гревса… Он отправляется на задание немедля, попутно спотыкаясь об кресло. Авось жив останется…
На сцене меж тем разворачивается действие. Ей-ей, этот Ленский-д’Артаньян начинает меня раздражать. Ничего, сейчас узнаю, кто так загримировал "поклонника Канта и поэта", и мало ему не покажется…
– Г-государь…
О, вот и Гревс явился.
– Ну, и кто там такой умный?
– Государь, а… – Гревс явно не знает, как сказать, – его… в общем, он не в гриме.
– Как это – не в гриме? – обалдело интересуется Димыч.
Из дальнейшего рассказа Гревса выясняется, что Фигнер наотрез отказался бриться, заявив, что публика ходит не посмотреть на Ленского, а послушать его, Фигнера, голос. Ну, наглец! Зря он так, право…
Я поворачиваюсь к Моретте:
– Душа моя, я должен ненадолго тебя оставить. Дело в том, что тут возникли некоторые проблемы с господином Ленским, который, – у меня, кажется, родилась неплохая идея! – который должен явиться перед вами без этой мефистофельской бородки. Сейчас мы все уладим…
За кулисами людно, но это многолюдство мгновенно развеивается дымом, когда там появляемся мы. Так, ну и где тут Фигнер?
Я останавливаю какого-то человечка:
– Любезнейший, вы не подскажете мне, где гримерная Фигнера?
"Любезнейший" трясущейся рукой показывает мне на дверь. Ага… Ха, а вот и сам "г-н Ленский", собственной персоной:
– Ваше высочество, я польщен…
– А я – нет. Любезный, какого черта вы себе позволяете? Ленский должен быть с чистым лицом. Извольте немедля привести себя в надлежащий вид!
Фигнер начинает бормотать, что это невозможно, что борода и усы – его собственные, и он не намерен на потеху…
– Не намерены? Как угодно, как угодно… Вот только дело в том, что я намерен. А ну-ка…
"Ленского", как он есть, во фраке и брыжах, усаживают на стул. Попытки вырваться жестко пресекаются. Без мордобоя, но не менее эффективно.
– Егор, братишка, пошли кого-нибудь из своих за гримером. И пусть прихватит с собой все, что может потребоваться.
Через секунду перед нами появляется седой гример с бледным лицом и трясущимися руками. Ну а он-то чего перепугался?
– Ефим! – Посланный за гримером атаманец вытягивается во фрунт. – Ты зачем так перепугал господина гримера? Ну что ты ему, братец, наплел?
– Дык, твое велико… – Ефим не большой мастак говорить, хотя на шашках – мастер, каких еще поискать! – Я тока и сказал, шоб шел скорее, шо государь ждать не любит…
– Небось ухи обещался обрезать, – меланхолично замечает Шелихов, – дык ведь не обрезал же…
– Ну-ну, господин гример, успокойтесь. – Я успокаивающе хлопаю старика по плечу. – Ефим – добрейшая душа, а что с виду грозен – вам ли не знать, как обманчив может быть внешний вид?
Гример икает и быстро-быстро кивает. Мне становится страшно: а голова у него не оторвется?
– Но к делу. Вот этого, – я указываю на Фигнера, – надлежит загримировать так, чтобы он был похож на Ленского. Приступайте!
Гример дотрагивается до уса тенора и издает какой-то горловой звук. По-видимому, это означает вопрос: что делать?
– То есть как "что делать?" Брить. К чертовой матери брить!
Дрожащими руками гример взбивает пену и берет в руки бритву. Э-э! Так не пойдет! У бедолаги так трясутся руки, что он, пожалуй, зарежет русского итальянца! Ну, это лишнее… Э-эх, опять придется все самому…
Не помню, как в моих руках оказывается бритва. Сознание возвращается ко мне в тот момент, когда вопящий, но крепко сидящий на стуле Фигнер уже без бородки, одного уса и… половины волос на голове! Блин, увлекся!
– Вот, господин Фигнер, а сделали бы сами – обошлось бы без бритья головы. А так будете ходить со стрижкой по-николаевски!
Через пять минут все кончено. Фигнер сидит с трясущимся подбородком, похожий на Агопита из старого детского фильма . Ну-ну, чего ж так переживать-то?