Александр Михайлович спокойно выслушал доклад генерала разведки, задал пару уточняющих вопросов и уже было отпустил его с богом, но вернул от самой двери. Все шло отлично. Карельский фронт застыл, на Южном направлении обстановка стабилизировалась, Ленинград никто не штурмует, ни немцы, ни финны, под Москвой тоже все более-менее спокойно, но вот главный вопрос!..
Войсковая и агентурная разведки сообщают, что немцы перебрасывают в район Курска и Орла новые дивизии, усиливая свои группировки южнее и севернее выступа. Это не просто новые дивизии - это очень хорошие дивизии. Отборные. Больше половины из них - эсэсовские и танковые. Очень хорошо, что они концентрируются южнее и севернее Курска. Именно там и рассчитывал их встретить советский Генеральный штаб, именно там и возводилась непреодолимая оборона на десятки километров в глубину.
А что, если вся эта переброска - всего-навсего спектакль? Летом сорок первого года немцы провели спектакль куда более масштабный. Сосредоточение немецких войск вдоль советской границы аналитики во всем мире восприняли как отвлекающий маневр перед нападением на Англию и уже отсчитывали последние часы существования Соединенного Королевства. Что если Гитлер специально показывает эту переброску войск под Курск, а сам ударит на Кавказ, где его ждут с таким нетерпением местные абреки?
Василевский остановил Филиппа Ильича и задал вопрос, который мучил сейчас и Ставку и Генеральный штаб:
- Начнут?
За одним этим словом Головин услышал всю тревогу и всю меру ответственности начальника Генерального штаба.
- Начнут, Александр Михайлович, - заверил он своего руководителя уже в тридцатый раз, - не могут не начать.
Головин не врал, не пытался успокоить Василевского, не выдавал желаемое за действительное. Лично он, генерал-майор Головин, сделал все от него зависящее, чтобы Гитлер отдал приказ на проведение операции "Цитадель". Это он отыскал подполковника фон Гетца в советском лагере. Это он и никто другой нужным образом обработал немца. Это он добился его перевода на военный аэродром в качестве инструктора. Это он, Головин, под руководством Василевского составил ложный оперативный план нашей обороны под Курском и подписал его у Сталина. Это он, Головин, спровоцировал ситуацию, когда стал возможен побег фон Гетца с аэродрома на бомбардировщике вместе с документами. Это он, Головин, обеспечил зеленый коридор в обороне ПВО, чтобы немца, не дай бог, не сбили в прифронтовой полосе.
"Не могут немцы не принять в расчет документы, лично подписанные самим Сталиным, - так Головин мысленно разговаривал сам с собой и с невидимым генералом из немецкого штаба. - Любая экспертиза подтвердит подлинность подписи Сталина, потому что она и есть подлинная. Пусть самого фон Гетца запустят на конвейер, по сто раз спрашивая об обстоятельствах побега. Он скажет только то, что сам понял из произошедших событий. А они для него развернулись так, будто ему выпал счастливейший случай сбежать из советского плена. Это Головин так развернул эти события. Теперь фон Гетцу хоть иголки под ногти всаживай - он ничего другого на допросе не покажет. И, наконец, должны же в немецком штабе дать хоть какую-то оценку документам, которые представил фон Гетц. У кого-то есть сомнения в их подлинности? Вот подпись Сталина. Липа? Фальшивка? А вы докажите, что фальшивка! А если нет? А если документы подлинные, а вы не придали им значения, господин фельдмаршал?! Должны немцы начать свое наступление под Курском. Не могут не начать!"
Головин вошел в кабинет, закрыл за собой дверь и взглянул на портрет Сталина, висящий над рабочим столом.
- А ведь вы меня расстреляете, товарищ Сталин, - озарился догадкой генерал, глядя в глаза вождю. - Если эта стерва Гитлер ударит не на Курск, а на Кавказ или Ленинград, то вы мне этого не простите. И Василевскому не простите. Вы его вслед за мной расстреляете. Нет, сначала - его, а потом уже меня. Но расстреляете нас обоих непременно. Знаю я вас, - Головин подошел к своему столу с лицевой стороны и оперся на него, продолжая глядеть в глаза вождю. - Только ничего у вас не выйдет, - прищурился генерал на портрет. - Ни у вас, товарищ Сталин, ни у вашего дружка Гитлера ничего не выйдет. Я ему кроме фон Гетца еще из трех архинадежнейших источников документики подбросил. Ударит под Курском как миленький. Всю силу свою соберет и двинет на наши пушки и минные поля. Никуда не денется. Ему деваться-то уже и некуда. Его поезд ту-ту… Пустил пары и дал гудок.
Головин подошел к сейфу, открыл толстую дверку и достал серенькую папку. В эту папку он положил рапорт начальника разведки Калининского фронта.
"Генерал-майору Головину
РАПОРТ
Настоящим докладываю, что опрошенный по вашему приказанию лейтенант Лизин в свободной беседе рассказал следующее.
В ночь с 27-го на 28-е мая с. г. около ноля часов на участке обороны его роты через линию фронта на нашу сторону перешел человек, который назвал себя Тиму Неминен.
При себе Тиму Неминен имел тяжелый рюкзак. Содержимое рюкзака лейтенанту Лизину неизвестно, т. к. при попытке досмотра Тиму Неминен предупредил его о строгой секретности содержимого и о возможном расстреле в случае нарушения режима секретности.
На мой вопрос: "Почему вы послушались неизвестного перебежчика и не развязали рюкзак?" лейтенант Лизин пояснил, что Тиму Неминен назвал поименно командование 32-й армии, в частности, командующего генерал-лейтенанта Гореленко, члена Военного Совета полковника Ушакова, начальника штаба генерал-майора Брагина. Такая осведомленность перебежчика насторожила лейтенанта Лизина, и он решил не развязывать рюкзак, чтобы не нарушить какой-нибудь секретный приказ.
Для дальнейшего разбирательства лейтенант Лизин передал Тиму Неминена старшему оперативному уполномоченного Смерша майору госбезопасности Титору Р. К.
С КП роты Тиму Неминен был отконвоирован силами Смерша. На мой уточняющий вопрос лейтенант Лизин подтвердил, что целостность рюкзака не нарушал и передал рюкзак в распоряжение майора госбезопасности Титора Р. К. в том виде, в каком принял.
Дополнительной проверкой, проведенной в штабе Н-ской дивизии, было установлено, что рано утром 28 мая с. г. в Смерш дивизии конвоем был доставлен человек, назвавшийся Тиму Неминеном. При нем действительно был тяжелый рюкзак, содержимое которого неизвестно.
После допроса Тиму Неминена майор Титор вызвал в свой кабинет конвой, каковой там и оставался все время пребывания Тиму Неминена в Смерше Н-ской дивизии.
Днем 28 мая с. г. на штабной аэродром Н-ской дивизии совершил посадку самолет Ли-2, на котором прибыли офицеры Центрального аппарата НКВД СССР. Прибывшие офицеры забрали с собой Тиму Неминена и майора Титора и убыли уже на другом заранее подготовленном самолете через час после прибытия. Дежурный по аэродрому подтвердил, что один из прибывших офицеров НКВД действительно нес тяжелый рюкзак.
Дальнейшее местонахождение Тиму Неминена и имевшегося при нем рюкзака мне неизвестно.
Начальник разведотдела Карельского фронта полковник Алешин".
Головин отчеркнул фамилию Лизина красным карандашом и поставил на поле слева вопросительный знак. Затем, дважды перечитав из доклада полковника Алешина, что Лизин к рюкзаку не прикасался и целостности его не нарушал, перечеркнул этот вопросительный знак.
"Пусть живет, - подумал Филипп Ильич. - Пусть живет лейтенант. Молодец, что не полез в рюкзак. Правильно поступил. А вот смершевец оказался полюбопытней. Майор по гэбэшной привычке всюду совать свой нос в Колин рюкзачок таки заглянул. И, видать, как-то неаккуратно заглянул. Глянул так, что энкавэдэшные дружки его с собой в Москву потянули. Остался теперь Карельский фронт без старшего оперативного уполномоченного Смерш. Осиротел".
Не закрывая папки с рапортом, Головин повернулся к портрету Сталина.
- Интэрэсно паслющать, щто думаэт па этаму поводу таварищ Сталин? - подделывая акцент, спросил он любимого вождя и тут же ответил в знакомой манере: - Ви и сами прэкрасно все панимаэтэ, таварищ Галявин. Ви ужэ и сами давно разабралыс. Далажытэ ваши саабраженыя по данному вапросу.
"Что ж тут соображать-то? - усмехнулся Головин. - Задачка для второклассников. Штейн где-то накопал научные материалы по атомной тематике. Созданием атомной бомбы всерьез занимаются только два человека в мире - Роберт Оппенгеймер в Лос-Аламосе и Лаврентий Берия в Советском Союзе. Оба этих человека были бы очень благодарны Штейну за эти документы. Штейн предпочел не отправлять их за океан, а предоставил советской стороне. Причем не по линии НКВД, который взял его под свое покровительство, а по линии Генерального штаба.
Значит, Штейн продолжает считать себя кадровым сотрудником ГРУ, а не НКВД. Он пришел к резиденту ГРУ в Стокгольме капитану Саранцеву и вручил ему килограммы бумаги, исписанной формулами. Вручил и объяснил значение этих бумаг для советского командования. Капитан Саранцев, он же Тиму Неминен, как исполнительный офицер, немедленно доложил по команде и о документах и о визите Штейна. По команде - то есть мне лично. После этого Штейн снова растворился в тумане, и нет у меня ни наличных сил, ни времени, чтобы искать его по всей Северной Европе. А Коля получил задание вернуться вместе с документами на нашу сторону как можно скорее.
Можно сделать вывод о том, что документам этим цены еще не придумали. Для добычи таких документов годами выращивают добрую сотню агентов, натаскивая их второстепенными заданиями на конкретную цель. И не жалко, если при добыче такого добра сгорит девяносто девять процентов из него, если сотый все-таки принесет добычу. Этот единственный из сотни оправдает все расходы государства на обучение всех остальных агентов. За такой материал дают Героя, имя которого вносят в секретные учебники по разведподготовке.
Для перехода на нашу сторону капитану Саранцеву был обозначен участок обороны в полосе Тридцать второй армии. Начальники разведотделов этой армии и Карельского фронта были ориентированы на обеспечение его перехода, теплый прием и немедленную переправку документов в Москву.
Документы должны были попасть на стол к нему, Головину, и тогда бы Филипп Ильич с гордостью за свою работу доложил их маршалу Василевскому. Тогда зачет за проделанную работу был бы поставлен военной разведке, а не политической. Вместо этого, после перехода линии фронта, Саранцев был "отфильтрован" дивизионным Смершем, о его прибытии оповестили центральный аппарат НКВД СССР, энкавэдэшники опрометью бросились на Карельский фронт, сграбастали Колю с его рюкзачком и привезли… в Москву… к Рукомойникову! К кому же еще? Не к Берии же".
Филиппу Ильичу стало неприятно, что Рукомойников снова перешел ему дорогу. Не для него Штейн добывал документы, а для ГРУ. Некрасиво поступил Павел Сергеевич, записывая в свой актив удачу военной разведки.
Головин снял трубку телефонного аппарата и набрал пятизначный номер.
- Рукомойников слушает, - раздался в трубке приятный, хорошо поставленный баритон.
- Павел Сергеевич?
- Он самый, - довольно подтвердила трубка.
- Что ж вы, товарищ комиссар государственной безопасности, делаете? - пошел в наступление Головин.
- Много чего, - уклонился от прямого ответа Рукомойников. - Служебных обязанностей очень много, а отчет о выполнении я даю исключительно Лаврентию Павловичу.
- Ты мне тут не юли! - наливался яростью Головин.
- Батюшки! - забеспокоился голос в трубке. - Филипп Ильич! Никак случилось чего? Интересно знать, кому это удалось вас вывести из себя?
- Тебе, стервец ты эдакий!
- Помилуйте, Филипп Ильич, я всегда к вам…
- Где мой агент и документы, которые он нес?
- Виноват, Филипп Ильич, - смутился Рукомойников. - Вы сейчас о ком говорите?
- Паша, не зли меня. Не зли меня, Паша, по-хорошему тебя предупреждаю. Где Саранцев, которого ты, подлец, через свой вонючий Смерш у меня перехватил?!
- Да что вы такое говорите, товарищ генерал? Не подслушал бы нас Абакумов. Обидится ведь, что вы его Смерш этак ругаете.
- Паша, я сейчас приеду к вам на Лубянку и надеру тебе уши прямо в твоем кабинете!
- Ой! Боюсь, боюсь, боюсь, - хохотнул голос в трубке.
- Мерзавец! Где мой агент, я тебя спрашиваю?!
Рукомойников не отвечал, обдумывал ответ, а после небольшой паузы сказал как ни в чем не бывало:
- Видит Бог, Филипп Ильич, я не понимаю, о ком ты говоришь.
От такой откровенной наглости Головин сжал трубку так, что она стала жалобно потрескивать, готовая рассыпаться под нажатием могучей руки.
- "В ночь с 27-го на 28-е мая с. г. около ноля часов на участке обороны…" - начал он цитировать рапорт.
- Прекрасно знаю! - обрадовался Рукомойников. - Тиму Неминен две недели назад сидел в моем кабинете аккурат напротив меня и пил вкусный чай с лимоном. Только ты-то тут при чем?
Головин аж задохнулся.
- Ну, ты наглец!..
- Ха-ха. На том стоим, Филипп Ильич. Работать надо уметь, а не отвлекать занятых людей от дел своими ненужными звонками.
- Я с вами, товарищ комиссар государственной безопасности в другом месте поговорю, - ярился Головин и, не выдержав, врезал в лоб: - Верни мне Саранцева, сука!
- Гм, гм, - прокашлялся Рукомойников. - Так вот ты о чем. Так вот, дорогой ты мой товарищ генерал… Ни о каком таком Саранцеве мне ничего неизвестно.
- Как неизвестно? Ты его у меня с Карельского фронта украл. Сам признался, что чаи с ним гонял в своем кабинете, и теперь ты мне тут…
- Успокойся, Филипп Ильич, - принялся урезонивать Головина глумливый чекист. - Я этих ваших гэрэушных дел и кличек не знаю и знать не хочу. Я действительно пригласил Тиму Неминена к себе в кабинет, даже самолет за ним посылал, чтоб дорогу не перепутал. Только при чем тут Саранцев?
- Капитан Красной армии Саранцев! - уточнил Головин.
- Ну, тем более, капитан армии Саранцев. Не знаю я никакого Саранцева.
- Да как же ты, наглец?..
Рукомойников не дал Головину окончить.
- А если ты хочешь поговорить о майоре государственной безопасности Осипове Николае Федоровиче, то это я могу. К такому разговору я готов.
- О ко-о-ом?!
- О майоре государственной безопасности Осипове Николае Федоровиче. Приказ о присвоении специального звания был подписан Лаврентием Павловичем двадцать восьмого мая сего года и никем не отменялся.
- Сука ты! - Головин плюнул в трубку и повесил ее на рычаг.
Не успел он осознать, что мерзавец Рукомойников не только украл у него документы особой важности, но и перевербовал хорошего агента, как телефон ожил.
Генерал, еще не отошедший от разговора, подумал, что Рукомойников хочет ему что-то объяснить, поднял трубку и сказал в нее спокойно и ровно:
- Если ты, подлец, еще раз появишься на моем горизонте или даже просто посмеешь мне позвонить, то твой обезображенный труп найдут где-нибудь в Голландии или Дании и спишут на зверства фашистского режима. Ты меня хорошо понял?
- Вас понял. Спасибо, что предупредили. Впредь буду поосторожней, - отозвалась трубка голосом совсем не рукомойниковским. - А теперь, Филипп Ильич, послушай меня и ответь, насколько хорошо ты меня понял.
У Головина лысина покрылась испариной. Он перепутал собеседников и незаслуженно нагрубил начальнику личной охраны Сталина генералу Власику.
- Прошу извинить, - пробормотал он уже совсем другим тоном. - Слушаю вас, Николай Сидорович.
- К нам снова прилетает твой большой друг Черчилль. И не просто прилетает, а и своего дружка Рузвельта с собой привезет. В конце августа намечается встреча Большой Тройки. Место проведения - Архангельск. С сего момента ты снова поступаешь в мое оперативное подчинение. Бросай все дела, через час на Центральном аэродроме тебя будет ждать самолет. Бери с собой, кого сам считаешь нужным, и мотай в Архангельск. Будешь отвечать за оперативное обеспечение встречи.
- Разрешите вопрос, Николай Сидорович?
- Не разрешаю. Распоряжение отдал Сам. Василевский уже в курсе. Северо-запад - твое направление, так что возражений быть не должно. Опыт у тебя имеется. В прошлом году мы с тобой неплохо сработали. Надеюсь, что и на этот раз все у нас с тобой пройдет без накладок и неожиданностей.
- Спасибо вам, Николай Сидорович. Огромное человеческое вам спасибо!
- Ну ладно тебе, - успокоительно загудело в трубке. - Всего-то на два месяца всех дел. Зато, может, после этой встречи союзнички второй фронт наконец откроют.
- Откроют они тебе! Держи карман шире.
- Да я-то держу. А у тебя времени до вылета в Архангельск осталось пятьдесят шесть минут.
XI
Мордовская АССР, Теньгушевский район, поселок Барашево. Лагерь для политических заключенных № 21 управления "Дубравлаг" ГУЛАГ НКВД СССР.
Месяц назад закончилось самое большое сражение в истории человечества, которое прошло в пятистах километрах южнее Москвы. Остался в прошлом натиск Манштейна, стали заново отстраиваться Поныри, из-под Прохоровки тащили и грузили на железнодорожные платформы свои и немецкие сгоревшие танки для переплавки. Советские войска, развивая наступление, прошли сотни километров вперед, на запад, и уткнулись в долговременные и практически непреодолимые немецкие укрепления по линии Днепра. С ходу захватив несколько плацдармов, действующая армия остановилась, ослабев и нуждаясь в отдыхе и подкреплениях. Ей предстояло с огромными потерями форсировать Днепр. Она нуждалась в свежем пушечном мясе. В тех, чьими трупами маршалы станут мостить Днепр.
В конце сентября истекло ровно четыре месяца с того дня, как Коля Осипов вернулся на Родину, на которой отсутствовал более трех лет. Сейчас он находился в той точке этой великой и могучей Родины, родней которой уже и не найти. До его родного села оставалось чуть больше сотни километров. Рукой подать.
Срока заключения он не имел. Основанием для его помещения в лагерь являлось письменное распоряжение комиссара государственной безопасности Рукомойникова Павла Сергеевича. Строчка, состоящая из трех слов, открывала перед Колей лагерные ворота. Строчка эта читалась так: "Ввиду оперативной необходимости".
Начальник лагеря, посчитав зэка Осипова не простым заключенным, а внедренным сотрудником, принял его с рук у конвоя, не задавая ненужных и лишних вопросов. Принять-то он его принял, однако никаких обычных в таких случаях инструкций на его счет не получил. Не разъяснил комиссар Рукомойников начальнику лагеря, что дальше делать с зэка Осиповым. Он ни единым словом не намекнул, для выполнения какого такого ответственного задания помещает в лагерь целого майора государственной безопасности. Хотя бы сказал комиссар, среди какой именно категории политических преступников следует содержать майора. Если среди троцкистов, то это седьмой барак. Если, допустим, среди врагов народа, то это во второй его сажать надо. А тут по мере освобождения родной советской земли от ненавистных фашистских оккупантов еще одна категория пошла косяком - пособники. Служил в полицаях - пособник врага. Записался, чтоб не сдохнуть в концлагере с голоду, в рабочий батальон, возводил для немцев укрепления и рванул от них к нашим - пособник. Укрепления-то ты для немцев строил, пусть даже под дулом автомата. Служил машинистом на паровозе - само собой, пособник. Перевозил войска и грузы для врага! Никуда во время войны не уезжал из своего дома, с места не трогался и продолжал приходить к своему родному станку на завод, чтобы прокормить семью, - опять пособник. Сотни тысяч пособников врага пошли в лагеря.