О том, как это произошло, ходили самые разнообразные слухи. Испанцы потом рассказывали, что якобы сам Каменный Глаз, поняв бесполезность сопротивления, приказал сжечь город и убить там всех Дев Солнца, чтобы испанцы их не осквернили. Эта история могла казаться правдоподобной европейцам, но не уцелевшим жителям Кито, которые помнили Каменного Глаза человеком, отнюдь не склонным к панике и самоубийственным действиям. Если бы он просидел в осаде несколько месяцев, то вполне был бы шанс, что инки за это время сумеют прийти на помощь, так что ситуация была отнюдь не безнадёжна, а сочти Каменный Глаз уже сразу после разгрома в открытом поле испанцев непобедимыми, он не стал бы отступать в Кито организовывать оборону, а уж сразу же покончил бы с собой.
Но точных событий никто не знал, почти все помнили только, что город загорелся, а улицы наводняли враги, грабя и круша всё на своём пути. Им пытались сопротивляться, но это уже сопротивление агонии, не способное предотвратить рокового конца. Что касается Дев Солнца, то они оказались все по факту мертвы, но их могли убить и испанцы, для которых жестокие расправы над жителями городов взятых штурмом, были обычным делом.
Позднее инкские историки предполагали, что испанцы взяли город, воспользовавшись услугами предателей, а потом, чтобы скрыть этот неблаговидный факт и ещё больше опорочить инков, пустили слух о тупом и жестоком полководце, сжёгшем свой собственный город только чтобы не отдавать его врагу, однако точных доказательств ни у кого не было. Никто не знал и дальнейшей судьбы Каменного Глаза -- одни говорили, что он покончил с собой, другие -- что убит испанцами, то ли в бою, то ли в плену, но в любом случае он надолго не пережил родной город, а на покойника можно было повесить любое преступление.
После того как Кито был разграблен и сожжён, наступила ситуация взаимного бессилья, "пата", как сказали бы шахматисты. У испанцев, которых Каменный Глаз таки сумел неплохо потрепать, как бы те не преуменьшали значение этого, уже не было сил, чтобы контролировать всю страну, но и у инков тоже не было сил, чтобы вышвырнуть непрошеных гостей вон. Рассчитывать, что Куско будет обороняться как Кито не приходилось, ибо даже если в Кито нашлись предатели, то в Куско было полно недобитых сторонников Уаскара. Попытка собрать ещё одну армию для отпора провалилась -- тут сыграла роль ещё и роковая природная случайность -- как раз в этом районе взорвался вулкан и это было сочтено многими как неблагоприятный знак. Говорили, что боги белых людей оказались сильнее богов Тавантисуйю, а это означало бесполезность дальнейшей борьбы.
Конечно, были и непримиримые, готовые сражаться до самой смерти малыми силами, но переломить ситуацию они не могли. Стало ясно, что необходим компромисс, который бы позволил взять передышку. Скрепя сердцем, инки пошли на него. Они ещё тогда не вполне понимали, что любую, даже самую торжественную клятву, данную "индейцам", испанцы могут с лёгкостью нарушить.
В общих чертах компромисс заключался в следующем. Инки признают, что отныне находятся в подчинении у испанской короны и платят ей дань. Размер дани нуждался в дальнейшем уточнении, так как испанцы измеряли всё в песо, для инков же не существовало единого обменного эквивалента, но разумеется, в эту дань в обязательном порядке входило содержание незваных гостей в роскоши. За это завоеватели милостиво позволяли побеждённым сохранить своё государство и свой привычный образ жизни, и не преследовать тех, кто до этого участвовал в сопротивлении завоевателям.
Однако чтобы этот самый компромисс мог быть оформлен по всем правилам, испанцы стали требовать от инков "законного монарха", которого при это собирались держать фактически в роли заложника, так как если его подданные взбунтуются, испанцы оставляли за собой право казнить Сапа Инку. Таким образом, как метко выразился кто-то, номинальный правитель фактически становился "жертвенной ламой".
К тому же даже среди инков не было единства в вопросе, стоит ли идти на этот шаг, до того унизительным он был. Один из военачальников, Кискис говорил: "Зачем нам связывать себя договором с испанцами? Дайте мне четыре сотни воинов, которые точно не побегут перед врагом -- и я возьму логово конкистадоров!" "Иди, бери!" - ответил на это один из старейшин, и эти слова не могли не вызвать грустного смеха, ибо во всей Тавантисуйю едва ли нашлось бы и полсотни таких храбрецов, про которых можно было бы быть уверенными, что они не побегут от выстрелов и стали испанцев. Компромисс был горькой необходимостью.
В роли "жертвенной ламы" могли выступить только сыновья Уайна Капака. Первый из них вскоре после возложения на него царственного льяуту вскоре умер при неясных обстоятельствах (то ли был отравлен, то ли просто его здоровье не выдержало трапез с не заботившимся о чистоте испанцами), а вторым был Манко. До того это был ничем не примечательный юноша, который до начата междоусобия готовился к карьере амаута, а потом из-за смуты вынужденный скрываться по лесам. Когда на его голову водрузили царственное льяуту, никто, ни испанцы, ни тавантисуйцы, ни даже он сам не догадывался, о том, сколь важную роль ему предстоит сыграть в дальнейшей судьбе Тавантисуйю.
Как вспоминал потом сам Манко, его жизнь среди испанцев была далеко не мёдом. Мысль , что в случае изменения обстановки тобой могут пожертвовать, делала даже пребывание в комфорте неуютным, да и многие из испанцев относились к нему скорее как к экзотической обезьянке, нежели как к человеку, обладающему достоинством.
Юный Манко не видел вблизи войны испанцев со своим народом, о разрушенном и сожжённом Кито знал только по слухам, и потому ненависть к врагам изначально была у него не очень велика, и потому не мешала другим чувствам, главным из которых был интерес. Будучи знакомым с идеями Звёздного Пути, он понимал, что согласно всей их мудрости, накопленной за века, испанцев быть не может. И тем не менее игнорировать их существование было невозможно, надо было как-то объяснить себе саму возможность их существования. Уже юный Манко догадывался, что одной из причин поражения Каменного Глаза было то, что он слишком мало знал о враге. Поэтому Манко постарался как можно быстрее выучить язык врагов, чтобы обходиться без помощи переводчика. Довольно быстро он понял, что ружья и прочие диковинные изделия испанцев не заключают в себе ничего мистического, а представляют собой изделия умелых человеческих рук, и потому мастера его страны вполне могли бы научиться их изготавливать. Понял он так же, что несмотря на самомнение, это грубые разбойники, главный из которых Франсиско Писарро, даже не владеет грамотой!
Позднее, когда Тавантисуйю была освобождена от ига конкистадоров, о жизни Великого Манко было составлено несколько пьес, идущих друг за другом циклом. Именно по ним потом школьники учили историю, так как считалось, что хорошее художественное произведение отражает реальность, тем более что их автор много беседовал с Манко. Когда пьесы только вышли в свет, они наделали много шуму, особенно сильное возмущение в некоторых кругах вызвала пьеса "Позорный мир", где жизнь Манко в плену у испанцев была показана без прикрас. Многие сочли, что сцены, где Сапа Инку заставляют вставать на колени, пинают ногами и наносят ему пощёчины не может не задевать честь правителя. На это сам Манко ответил так: "Правда не может быть оскорбительна. Пусть следующие поколения почувствуют всю ту горечь унижений, которую случилось испить нашему народу, чтобы они могли нас понять и не осуждать за тот позорный мир".(Текст пьесы в приложении).
Конечно, в реальной жизни события не могли быть точно такими же, как в пьесе, где волей-неволей пришлось опустить и даже исказить некоторые детали, но ненависть Франсиско Писарро к Манко драма, передаёт, видимо, достаточно точно. Ненависть, за которой на самом деле читалась плохо скрываемая зависть. Это была зависть старого к молодому и красивому, незаконнорожденного к "потомку древних королей", грубого и невежественного солдафона к хорошо воспитанному и образованному, но на самой глубине за всем этим стояла ненависть прожжёного эгоиста к чистому сердцем и бескорыстному. Ведь больше всего эгоиста Писарро злило, что Манко искренне озабочен судьбой своего народа и стремится облегчить его участь, и на этом фоне тем явственней проступала душевная грязь завоевателя, разрушавшего то, что до этого создавалось поколениями таких же чистых и бескорыстных людей.
Однако в результате плена Манко случилось то, на что испанцы никак не рассчитывали. У компаьона Писарро, Альмагро был сын Диего де Альмагро. Это был весьма благородный юноша, с которым Манко даже подружился, и научился у него стрелять из аркебузы, езде верхом и фехтованию. Альмагро, обделённый добычей в "Перу", организовал военную экпедицию к арауканам в "Чили", и взял с собой Манко, где тот ознакомился с тактикой боя испанцев, а также убедился, что на самом деле даже без ружей их можно одолевать.
После того возвращения экспедиции Альмагро Франсиско Писарро решил, что Манко ему и вовсе не нужен, а тот, понявший, что дело принимает очень скверный оборот, сумел сбежать, воспользовавшись жадностью испанцев -- наврал, что в горах где-то запрятана золотая статуя его отца, и предложил поискать. Никакой золотой статуи там, разумеется, не было, зато Манко, согласно его плану, отбили свои.
Народ в это время был уже доведён наглостью и издевательствами испанцев до крайности, а их ружья, шпаги и лошади уже не вызывали такого ужаса как в начале, так что Манко сумел поднять восстание, грозившее вымести захватчиков из страны. Тогда испанцы пошли на хитрость -- Сапа Инкой объявили другого сына Уайна Капака, Паулью.
Как и Манко, Паулью был молод, обладал привлекательной внешностью, был блестяще образован, однако он не обладал чистым сердцем и потому такой ненависти у Писарро не вызывал. Как и они, он был корыстным авантюристом, и потому ему было очень легко найти с ними общий язык. Это был именно тот человек, который испанцам был нужен. Ловкий оратор, он умел говорить с народом и убеждать его в том, что восстание является гибельным безумием, а потому все подлинные патриоты должны сидеть по домам и не высовывать носа. Вот пример одной из его речей:
"Наша страна обескровлена войнами и раздорами, ей нужно время, чтобы залечить свои раны. Поднятая Манко смута грозит нам гибелью, ибо позволит испанцам растоптать остатки нашей государственности, а это -- конец. Манко - ничтожный властолюбец, готовым ради власти растоптать будущее своей страны. Ему всё равно не победить, ибо силы нашей страны на борьбу исчерпаны!". Последняя фраза стала крылатой, и среди сторонников Манко нередко была объектом шуток, но очень многих людей речи Паулью сбили с толку, и это была одна из причин, по которой восстание потерпело поражение. Сам он потом хвастался, что положил страну к ногам врагов, и был за это щедро награждён, как деньгами, так и энкомьендой. Чтобы владеть ею, он принял христианство, бывшее, кстати, хорошим лекарством и от остатков совести, если они у него ещё были.
Другой причиной поражения восстания было то, что Испанская Корона не желала терять вновь приобретённые земли, и посылала конкистадорам обильное подкрепление морем, взять же Побережье у Манко не хватало сил. Незнакомый с греческой мифологией Манко не мог сравнить своих врагов с гидрой, однако он не мог не понимать, что пока на смену уничтоженным силам прибывают новые, шансов на победу у него нет.
В результате одного из поражений Манко едва второй раз чуть не захватили в плен, но испанцев опять подвела их жадность, так как ловле врага они предпочли делёжку золота. Манко не мог понимать, что ещё немного и его окружат, возьмут силой, а в плену его и его ближайших соратников ожидают только пытки и смерть. Единственным выходом было только уйти в горы, куда не привыкшие к высокогорному климату испанцы уйти за ним не могли, но со времён Пачакути там существовали города-крепости, в которых можно было бы укрыться в тяжёлой ситуации. Так появилась Вилькапампа, маленькое горное государство, ставшее последним оплотом государства инков. Испанцы думали о нём со страхом, тавантисуйцы -- с надеждой.
В отличие от Атауальпы Манко совсем не придавал значение всем внешним почестям, которые полагались Первому Инке. Когда во время одного из отступлений в спешке был потерян его паланкин, то он даже не стал озабочиваться приобретением нового, сказав, что ему неплохо и на лошади, это его предки не могли без этого обойтись, так как лошадей у них не было. И вообще его предок-тёзка жил много скромнее, чем это стало принято среди инков позже, но это нисколько не умоляет его величия.
В другое время Манко едва бы удалось пойти против накопившихся за века традиций, но сама суровость и скудость условий Вилькапампы волей-неволей диктовала необходимость возвращения к первобытной простоте.
Скажем, крепости хоть и сохранились со времён Пачакути, но не могли вместить всех людей, пришедших с Манко, нужно было всё расширять и достраивать, так что все мужчины, даже сам Первый Инка, должны были таскать камни.
Но в одном вопросе Манко всё же перегнул палку. Намучившийся от постоянного наблюдения за годы, проведённые в неволе, Манко считал, что в Вилькапампе, среди своих, он может обходиться без охраны. Он был уверен, что здесь у него не может быть врагов. Увы, он ошибался, и эта ошибка едва не стоила ему жизни, но об этом речь впереди.
Испанцы поняли, что Манко уходит не навсегда. Те, кто в отличие от Писарро, окончил хотя бы школу, помнили, что за восемь веков до этого точно также ушёл в горы испанский герой рыцарь Полайо, а потом с этой маленькой горной крепости началась реконкиста. Так может случиться и в "Перу", если Манко не обезвредить. Однако поначалу ход белым людям в Вилькапампу был заказан.
Сам Манко тоже понимал, что Вилькапампе, этому крошечному клочку земли, в одиночку не удержаться, и если просто сидеть сложа руки,то рано или поздно Вилькапампу одолеют. Выхода из создавшейся ситуации он видел два -- первый, если по всей бывшей Тавантисуйю сумеет разгореться народное восстание, настолько сильное, чтобы сбросить испанцев в море. Вариант самый желательный, но после поражения не выглядевший особенно реалистичным. Другим вариантом было подчинится Испанской Короне с условиями, что Тавантисуйю будет пользоваться широкой автономией и сохранит свою государственность. Был момент, когда этот вариант даже казался сравнительно реалистичным, ведь Испанская Корона была склонна рассматривать Манко как "законного монарха".
Был ещё один момент, связанный с тем, что среди конкистадоров не было единства. Главными организаторами похода на "Перу" были Франсиско Писарро и Диего де Альмагро. Изначально они были друзьями, но потом стали врагами, не поделив добычу. Писарро хотел всю "Тавантисуйю" захапать себе, а компаньона отправил завоёвывать земли арауканов, где тот потерпел неудачу(см. Пьесу "Позорный мир"). После этого прохладные отношения и вовсе проросли во взаимоистребительную войну. Когда Манко бежал и поднял восстание, власть была у Писаррро и его братьев, так что основной удар пришёлся на них, а вот со сторонниками Диего де Альмагро был некоторый шанс примириться. Особенно этот шанс стал казаться реальным после того, как Диего де Альмагро был казнён и его преемником стал Его юный сын Диего Де Альмагро, тот самый, с которым Манко некогда подружился. В благородстве и честности этого юноши Манко не сомневался, и думал с его помощью договориться с Короной, но вот только.... Только сам Диего, увы, не имел реальной власти над своими сторонниками, да и дипломатия с короной требовала очень большого времени. Увы, удача потом вновь улыбнулась братьям Писарро(хотя самый главный из них и был спроважен на тот свет), юный Диего был убит, а возможность компромисса отпала.
Однако судьба приготовила Манко другой подарок, который впоследствии едва не сыграл роль "дара Данайцев", но поначалу показавшийся Манко спасением. В отличие от многих своих простодушных соотечественников, видевших задачу исключительно в том, чтобы выгнать испанцев из страны, Манко понимал, что это только половина, а то и треть дела. Чтобы завоевать прочную независимость, нужно было каким-то образом сделать так, чтобы у тавантисуйцев были ружья и корабли, а с этим во время войны ему не удалось продвинуться ни на шаг. Вот время успехов порой получалось захватывать оружие противника, но... когда он пытался обучить владению им своих воинов, его ждала неудача. Он никак не мог добиться того, чтобы его ученики, делая выстрел, не зажмуривались при этом. Да и некогда было Манко выступать в роли учителя, даже в сравнительно мирное время у него хватало других забот.
Вот почему, когда в Вилькапампу заявилось семеро беглых сторонников юного Диего де Альмагро, Манко приказал принять их, поселить в своём доме, где его жёны должны были готовить им еду. Манко надеялся, что они обучает его воинов военному искусству белых людей. Появление испанцев в Вилькапампе понравилось отнюдь не всем тавантисуйцам. Военачальник Кискис произнёс на этот счёт фразу, впоследствии оказавшуюся пророческой: "Либо ты убьёшь их, либо они -- тебя".
Изначально Манко и сам не очень доверял испанцам. Поселить их у себя в доме он решил не только потому, что хотел их посильнее привязать к себе(для тавантисуйцев было привычно, что тот, с кем делишь стол и кров, становится близким как брат), но и для того, чтобы было удобнее наблюдать за ними, ведь Манко за время плена прекрасно выучился говорить по-испански. Первое время семеро испанцев вели себя образцово. Они даже приучились мыться, да и вместо карт играли в спортивные игры. Когда-то Манко рассказывал Диего де Альмагро младшему историю своей страны, особенно подчёркивая то, что мудрое государственное устройство распространялось на новые земли, и порой бывшие враги становились для инков вернейшими союзниками. Манко хотел, чтобы его друг принял учение о мудром государственном устройстве, и бежал бы с ним, однако тот считал, что не может бросить и предать своего отца(см. Пьесу "Позорный мир"). Видно, впоследствии Диего что-то такое рассказывал другим испанцам, так как те семеро, которые прибыли в Вилькапампу, всячески хвалили мудрость инкских обычаев, и это растопило недоверие Манко. Он был уверен, что здесь, в Вилькапампе, ему нечего их опасаться,в случае же войны он мог легко прибегнуть к опыту предков, которые, когда набирали войска и командиров из новоприсоединённых земель и потому не могших быть до конца уверенной в их лояльности, приставляли к таким войскам специального инку, которые должен был следить за настроениями в войсках и выявлять измену. Он же должен был быть наставником и просветителем с тем, чтобы нетвёрдых и колеблющихся было как можно меньше. Именно так можно было сделать и в том случае, если командирами будут испанцы. Да и войны в ближайшем будущем не предвиделось -- даже несмотря на перемену власти в "Перу", Манко продолжал вести бесплодные переговоры, уже не с целью добиться какого-либо результата, а всего лишь чтобы избежать прямой конфронтации, к которой Вилькапампа в одиночку была не готова.
Однако испанцы, лишь только обстановка в "Перу" опять изменилась, и сторонникам Альмагро уже не грозила смерть, решили бежать из постывшей им Вилькапампы, попутно прикончив своего благодетеля, поскольку за смерть оного можно было надеяться получить награду.