Катрин повела Вороного под уздцы. Вокруг стояли чахлые, с полуосыпавшимися листьями деревья. Под подошвами сапог трещали ломти отслоившейся коры. Потом узкая полоса леса закончилась. Впереди высились голые скалистые отроги. Отсюда горы казались скромнее, чем с башни "Двух лап". Катрин знала, что это впечатление обманчиво, но надеялась, что высоко в горы забираться не придется. Так, по крайней мере, обещал Фир Болг.
Стоило подняться на первый же склон – обнаружилась река. Каменистое русло выползало из узкого ущелья. Когда-то бурный поток упорно двигал и дробил базальтовые глыбы, но сейчас путница с трудом разглядела между серых обломков блеск живой воды. Река захирела, но, похоже, это именно та, о которой рассказывал старик. Довольная Катрин сбежала по склону к коню. Все-таки не заблудилась. Жеребец, стоящий под кривой сосной, смотрел укоризненно.
– Сейчас отдохнем, попьешь, – успокоила его девушка.
Передохнув, путники двинулись вверх по течению. Русло было настолько мелким, что шли прямо по руслу. Тропы, которая должна вести по правому берегу, Катрин, сколько ни всматривалась, найти не могла. Может быть, все-таки не та река?
Двигались медленно. Конские копыта осторожно ступали между камнями в журчащей воде. Западный склон ущелья закрыл солнце, и сразу стало прохладнее. Катрин пристально смотрела по сторонам, искала знак…
Пирамидка, сложенная из обточенных речных камней, порядком оплыла и покосилась, но это был, несомненно, тот самый "маяк". Катрин спрыгнула в воду, провела Вороного между глыб и в сомнениях остановилась. Несмотря на знак, ни ручья, ни тайного прохода девушка не видела. Кусты, белый, как кость, кедровый ствол, когда-то принесенный весенним половодьем, груды речных камней… Все равно нужно передохнуть. Катрин привязала коня так, чтобы Вороной мог свободно дотянуться до ветвей кустов. Достала хлеб и сыр себе. Хлеб успел зачерстветь, сыр отличался редкой безвкусностью. К гастрономическим изыскам в подотчетной "Двум лапам" деревне относились весьма равнодушно.
Не привередничай. Просто жрать не хочешь. Тогда думай, что дальше делать.
Ничего не думалось. Катрин туповато смотрела на склон, жевала. Воды, по крайней мере, хватало, и была она вкусной. Остатки краюхи девушка скормила коню, прибавила в качестве поощрения половину распарившейся на жаре морковки. Подошла к склону: складчатая серая стена уходила почти вертикально вверх. Катрин, уклоняясь от колючих ветвей кустарника, пошла вдоль склона. Нет, это уже слишком далеко. Паломница вернулась, прошлась еще раз. Если бы носок сапога не угодил в лужу между камней, Катрин и теперь бы ничего не заметила. Согнувшись, двинулась по следу – ага – скол лежащей в кустах глыбы влажно темнел. Влага сочилась по камню и почти сразу исчезала в валунах у речного берега.
Чтобы подняться на плачущий камень, пришлось вынуть кукри и обрубить мешающие колючие ветви. Хорошо, что имелись перчатки. Разведчица забралась наверх. Узкая щель, почти туннель, вела еще выше. Пахло каменной сыростью, пустотой. Прыгая с камня на камень, журчал крошечный ручеек.
Катрин спустилась обратно на берег. Идти в пещеру надлежало строго "на грани света и тьмы". Говоря попросту – на закате. Судя по неприятной скальной щели, подъем будет небезопасным, но нарушать инструкцию паломница не собиралась. Глупо проделать двухдневный путь и потом корить себя за то, что схалтурила при выполнении непосредственно обряда. Катрин собрала дров. В пещере топлива нет, придется тащить с собой. Понятно, откровенный идиотизм волочить с собой вязанку хвороста, и вообще глупо верить местным суевериям. Образованный человек не должен уподобляться наивным средневековым мистикам.
Это точно. Это с вампиршей спать очень мудро, и воображать, что владеешь замком и землями, прямо-таки эталон здравомыслия. Приперлась сюда, так уж доводи дело до конца как положено.
…Время тянулось медленно. Катрин подправила лезвия ножей и кукри. Еще раз накормила Вороного, отдала остатки моркови. Жеребец смотрел с подозрением, обычно хозяйка полагала морковь продуктом исключительной ценности и норовила побаловать мизерными порциями.
Если смотреть снизу, кажется, что до неба можно дотянуться рукой. Вот только взберись на вершину – и зачерпнешь в ладони легкого голубого тумана. Катрин так часто смотрела вверх, что шея заболела. В ущелье сгущался сырой сумрак, а там, в выси, все еще плыли игрушечно-белые пушистые облака, сияло жизнерадостное солнце. Вот жизнь, совсем недавно парилась, как в сауне, а теперь по спине бегают мурашки. И неизвестно, только ли от вечерней сырости.
Наконец облака стали менять цвет. Наступало время серой акварели.
– Пока, зайчик. Если что, дорогу найдешь. Только раньше времени деру не вздумай дать.
"Зайчик" жеребцу не понравился, но в принципе Вороной был согласен подождать.
Катрин перекинула через плечо плащ, взяла вязанку дров. Глефу пришлось оставить. На все рук не напасешься, а тут еще карабкаться предстоит незнамо сколько.
Паломница ступила с каменного карниза в узкий проход. Кусты перестали цеплять за одежду, сразу стало почти темно. Через десяток шагов шум реки растворился, исчез, только под ногами робко нашептывал ручеек-недоросток. Щель тайной тропы круто уводила вверх. Вскоре, кроме младенческого лепета воды, девушка начала слышать собственное дыхание. Скалолазка боялась поскользнуться, но подошвы сапог пока не подводили. Временами приходилось цепляться за камни обеими руками, временами под ногами оказывались удобные ступени, над формой которых кто-то сознательно потрудился.
Катрин уже собралась бросить вязанку сучьев и передохнуть, когда проход вывел на небольшую открытую площадку и позволил паломнице оглядеться. День почти угас. Заходящее солнце спряталось за вершинами. В небе бледно проглядывали первые звезды. Узкое пятно входа в пещеру скрывалось под скальным козырьком, и снизу его заметить было невозможно. Да и смотреть на этот искривленный в усмешке узкий каменный "рот" не хотелось.
Катрин подошла к краю площадки, глянула вниз. Камни, цепляющиеся за них кусты… Ни дна ущелья, ни Вороного не разглядеть. Внизу уже наступила ночь.
Катрин заставила себя посмотреть на вход в пещеру. Идти внутрь расхотелось. Как-то сразу и вполне определенно. Может, и хватит? Убедилась, что достопримечательность на месте, а подробнее изучим чудо природы в другой раз. Когда-нибудь. В компании опытных спелеологов, с надежной страховочкой. Дрова можно здесь оставить. Следующий раз шашлычок замаринуем, пивка прихватим…
Шпионка поморщилась. Шути не шути, а пора войти. Страхи и предчувствия – пошли они в задницу. Ножи на своих местах, все отлично.
Двигай.
Сердце замерло. Катрин пыталась разозлиться, но не могла. Глупо. Ведь чувствовала – в пещере нет никого опасного. В смысле, никого из тех, с кем можно разобраться отточенной сталью. И это ощущение пустоты лишь нагоняло жути.
Два коротких факела были приготовлены еще в замке. Катрин высекла огонь и, держа перед собой слегка чадящий факел, ступила под каменный свод. Темнота приняла, плотно обступила со всех сторон. Факел давал на удивление мало света – девушка не видела даже потолка. Пятно огня плыло вместе с ее движением. Довольно ровный пол, вдоль стен уступы, похожие на трибуны зрителей крошечного амфитеатра…
Катрин положила связку дров на середину площадки. Воздух пещеры был сух, едва слышное журчание ручейка лишь сгущало тишину.
Пусто. Забытое место. Простое, без всяких тайн. Небольшое, это паломница помнила по рассказу старого дарка, да и сейчас чувствовала, даже не видя, близость стен. Удобный ночлег. Но не настолько удобный, чтобы тащиться к нему два дня.
Уютно потрескивал костерок. Катрин, скрестив ноги, сидела на плаще. Спать еще не хотелось, жевать было нечего – все осталось в дорожном мешке. Фир Болг советовал не брать в пещеру ничего съестного. Девушка послушалась и теперь чувствовала себя глуповато. Доберутся до мешка грызуны какие-нибудь и мешок испортят, и седло погрызут. Конь мелочь гонять не станет, сочтет ниже своего достоинства. Нужно было мешок на куст подвесить…
По-настоящему расстроиться не получалось. Сейчас о привычных заботах как-то не думалось. Катрин смотрела на играющие языки пламени. Костер горел исправно, но вроде бы стал еще меньше. Мир сузился до пятна, которое можно охватить руками…
Паломница легла, осторожно вытянулась на плаще. Воздух пещеры хранил дневное тепло, хотя солнце, должно быть, никогда не заглядывало внутрь. Катрин стащила сапоги, блаженно пошевелила пальцами ног. Лежать было удобно, ничто не давило ни в спину, ни в копчик. Если верить старику, здесь провели ночь не один десяток людей и нелюдей, жаждущих ясности в своем смутном бытии. Только сам по себе комфорт каменного ложа вряд ли кардинально прибавляет ума. Укрываться Катрин не стала, только сунула под голову ножны с кукри.
Потолок не ощущался, темнота начиналась сразу перед лицом. Костерок совсем присмирел, едва дышал. Просто оранжевое пятнышко, угли даже потрескивать перестали. Новых сучьев Катрин подбрасывать не стала. Прикрыла ресницы и просто чувствовала теплое пятно рядом. Мыслей не было. Натруженная долгой ездой спина перестала ныть…
Костер вроде бы еще не совсем угас, и глаза девушка не открывала. Но темнота стала иной. Появился слабый блеск – наверное, мокрый бок камня. Звук ручейка Катрин уже давно не различала, он стал частью плотной, совершенной тишины. Паломница сквозь ресницы смотрела на тающий, призрачный, но никак не исчезающий глянец. Если подойти ближе, то, наверное, разглядишь свое зыбкое отражение. Вставать не хотелось. Думать и шевелиться – тоже…
Пусто. Давно не было так пусто. И спокойно.
Вдруг вспомнилась бабушка. Не та, что красиво говорила и все время элегантно играла длинным мундштуком из слоновой кости, хотя бросила курить еще в советские времена. Другая бабушка, которая осталась только на фото. Та, что стала мертвой и легла под пыльную плиту на Даниловском, еще до того как родилась внучка. Только сейчас Катрин видела не плиту дорогого черного мрамора. Пожилая, но еще интересная женщина близоруко улыбалась, перебирала стопку листов бумаги, исписанных четким почерком выпускницы университета. Стопка была пухлой. Бабушка сняла очки с толстыми стеклами, устало потерла переносицу. Там оставались розовые следы от полупрозрачной "янтарной" оправы. Бабуля взяла новый лист, близоруко сощурилась. За ее спиной появилась баба Феня, осторожно поставила на светлую крышку стола стакан с чаем. Такие тяжелые старинные подстаканники были на даче в Синевке…
Катрин мимолетно удивилась. Разве бабушка Инна и баба Феня могли быть вместе? Они же вообще не знали друг друга. Одна настоящая родная бабушка. Пусть и умершая давным-давно. А другая, как говорила мама, "обслуга без затей". С мягкими морщинистыми руками, робостью "навечно приезжей"…
Катрин перестала удивляться. Скользил под подошвами сандаликов старинный натертый мастикой паркет, дребезжали по нему колесики нарядной лошадки, на которую "не смей садиться, дегенератка"…Холодный подоконник, к стеклу приклеены криво вырезанные из разноцветной бумаги снежинки… Беззащитно улыбался щербатый мальчишка, совсем не жадный, а имени уже не вспомнить. Смерть приходит и к детям. Менингит – там, в красных корпусах больницы… Запах новенькой деревянной линейки… Вкус мела, когда украдкой лижешь пальцы… Разрываются восторгом соловьи в дремучих зарослях ночной сирени… Первый день каникул. Димка сосредоточенно возится с "ИЖом"-переломкой… "Умер твой жених, – говорила я, – не нужно им с больницей тянуть…" Школьный пол в снегу парафина… Темное зимнее утро, радио на кухне. "Молодежный кана-а-лл…" Откуда это? Никогда ведь не слышала. Парк, черная пловчиха с крепкой чугунной попой, припорошенной снегом. Ленивые, не любящие далекую Африку утки на речной студеной воде…
…Африка. Белоснежная (сахар и мякоть кокоса, яркое сияние молока) улыбка Дики. Хрупкая, ломкая черная статуэтка. Губы-подушечки, нежность хрупких рук. Поломанная статуэтка. Три черных пулевых отверстия, навсегда испортившие синий топик…
Молодое мужское тело. "Это не очень честно, а, мисс?" Рорд. Изумленный. Решительный. Залитые кровью сиденья "Тойоты". Тела… первые жирные мухи… черное, жестокое и внимательное лицо Тома… Взрытый ногами песок. Спарринг. Черт, больно! Получается… Бинты, чернеющие на глазах… Тюбик-шпиц. "Иди спокойно". Большой Ганс. Щетинистая рожа киношного вермахта. Пулемет-игрушка в волосатых лапах. Раздавленная маска, провал пробитого пулей глаза – кровавое сохнущее озерцо…
…Много. Они все там: наверху или внизу. Ад, рай – вот такая забавная вертикальная география. Им вместе неплохо. Они все там – большая, лучшая часть мира. Мальчики и мужчины, бабушки и милая сестричка-распутница. Даже белый "дворянин" Дружок из Синевки уже там, приветливо колотит своей сосиской-хвостом… Там охота удачна, реки полны рыбы, там всегда ждут тебя и всегда будут рады. Там – твои. И если там вечный холод и глад, если там горько, вместе будет легче…
…Катрин лежит, раскинув руки и ноги. По телу пробегает дрожь напряжения, глаза вглядываются в темноту. Решиться и уйти. Смерть, небытие, загробье, потусторонний мир – как много названий, смешных и нелепых. Слова, слова, понятия, пустые фразы… Ты же видела их лица – ты своя, тебя встретят друзья. А что за дерьмо ты оставишь здесь?
Нет. Так нельзя, – Катя-Катрин неуверенно возражала тьме. Так слишком просто…
Тьма (Она? Оно? Пещера?) слушала внимательно. Несмотря на напряжение, на вихрь мыслей и образов, гостья тьмы издала короткий всхлип-смех. Более внимательного и чуткого собеседника у нее не бывало…
Бросить, уйти к своим сейчас, сразу, будет нечестно. Там свои, такие свои, что текут слезы и радость-тоска рвет сердце. Но разве бабушка, которая не видела тебя, но уже любила, не поймет? Разве не поймут ушедшие парни и чуткая, как колокольчик, Дики? Разве ты здесь ничего никому не должна? Ждет конь внизу. Блоод, познавшая все о людях ниже пояса и почти ничего не знающая о людских душах и сердцах. Похудевшая, как подросток, Ингерн. Даллап, вконец одуревший от страха потерять свою позднюю любовь. Ждет Энгус, которому нужна еще пара крепких пинков, чтобы стать отличным парнем. Ждет хитрый и неуверенный староста Жигун. Даже Белесая терпеливо ждет обещанной пенсии…
Разве они причина? Будешь их опекать, наставлять на путь истинный, учить жить? Фу, с чего ты взяла, что умнее их? Угу, знаешь, что такое шариковая ручка, биржа и танцпол? Вот пользы-то, разве что сопливым детишкам смешные сказки рассказывать. Это не твой мир.
А где твой?
Там, где провайдеры, перфомансы и финансовые кризисы? Что забыла леди Долины в мире автомобильной вони и инсультов?
Катрин застонала.
Вспомнила.
Вишневые глаза… Невыносимая нежность губ и глаз. Опека и секс, слившиеся воедино, одинаково прекрасные и драгоценные…
Ох, Фло!
…Катрин, скорчившись, безмолвно рыдала. Слезы текли, пропитывали безрукавку, но девушка не шевелилась. Скрюченные пальцы вцепились в плащ…
Что ж ты за сука?! Вот где твоя война. Вернись. Фло никогда не забывала тебя – ты это наверняка знаешь. Чувствуешь. Чувствуешь и знаешь, тупая, тупая, тупая девчонка!!! Время, деньги, законы – да в жопу их! В глубокую, вонючую, вечную жопу! Ты сделаешь. Убьешь одних, купишь других, переспишь с третьими. Ты и так бесстыдная шлюха, так растрать себя на единственно нужную войну. А если не шлюха, то дура, дура, дура! Как не понять такой единственной, такой естественной, такой нужной истины?!
…Тьма успокаивающе обняла, прильнула со всех сторон. Катрин дергалась в беззвучных конвульсиях, горячие слезы все струились по лицу, глаза превратились в два слепых пятна.
…Прости, Фло, ой, прости. Девчонка, только глупая сопливая девчонка, могла вечно оставаться такой тупой эгоистичной сучонкой. О, боги, ну что же ты так?!
Катрин вспомнила окна, выходящие на холодную воду залива. Аромат духов, печальные глаза. Жадность с первого же мгновения ставших прощальными, ласк…
Ой, прости!
Внутри, у сердца, все натянулось – вот-вот лопнет со стеклянным звоном. Одновременно между ног обдало жаром. Распластанная девушка дергалась, из глаз продолжали истекать соленые потоки…
Ой, прости, Фло. Прости свою слепую дурочку.
…Тьма поняла, извинила. Крепче обняла теплым коконом. Обняла вместе с сопливым носом, просоленной насквозь безрукавкой и почти столь же промокшими от возбуждения штанами. В своем искреннем раскаянии Катрин была жалка, понимала, что жалка, что ничтожна, смиренно ждала возмездия темноты…
Когда вязкое Ничто шевельнулось, Катрин в ужасе распахнула мокрые, вовсе не зрячие от слез глаза. Если придет Фло, останется только умереть от стыда. Сердце переполняла любовь, нежность к былому вишневому чуду, презрение к себе, к глупым мыслишкам, занимавшим так долго сознание. Чувство собственной непроходимой глупости, бесцельно проведенных дней, часов и месяцев резало острее скальпеля. От презрения к себе хотелось сейчас же умереть. Лишь Фло может до конца понять, но разве можно теперь показаться перед ней?
Тьма перед глазами чуть поблекла, позволила замершему огню костра осветить возникшую из черноты фигуру. Катрин вздохнула от облегчения и разочарования.
Не Фло…
Катрин сморгнула слезы.
Высокая девушка печально смотрела на нее сверху вниз. Знакомая. Где ты ее могла видеть?
Казалось, голова пришелицы, с густыми и не слишком тщательно причесанными волосами, упирается в плотную тьму потолка. Изумрудные грустные глаза влажно мерцали. Стройная фигура, чуть угловатые плечи, узкие бедра, длинные босые ноги. Незнакомка была обнажена, только на шее висел оправленный в серебро клык.
Как странно видеть саму себя…
Пришелица опустилась на колени. Клык покачивался между упругих, уже по-женски округлых грудей. Пальцы с короткими, забывшими о настоящем маникюре ногтями осторожно коснулись мокрой щеки Катрин.
Катрин – та, что лежала, – всхлипнула. Себя глупо стесняться. Взяла руку близняшки, потянула к себе. "Сестра" послушно улеглась рядом. Все понимала. Кто же, если не она?
Только Флоранс. Фло. Ох, Фло…
Катрин уткнулась лицом в теплое плечо и заплакала. Сестра молча гладила по волосам. Единственное сочувствие, которое возможно принять, не оскорбляясь до рывка за ножом…
Катрин плакала по себе, такой непутевой самонадеянной девчонке, по своему живому отражению, которое навсегда останется здесь, в этой плотной темноте. По Фло, помнящей о дурной девчонке так безумно далеко от этой доброй тьмы, что и представить невозможно. По собственной и вообще по всеобщей человеческой глупости плакала девочка…
Вместе с горем и слезами пещера дарила уверенность. Начни, и у тебя получится. Мир, любой мир, так мал. Переверни его. Если не выйдет, – умри без сожалений. Дерзость – все, что у тебя есть. Еще немного везения и много упорства – и получится. Часто хватает и меньшего. Твоя близняшка понимает. Да ты и сама давно все знаешь, только никогда не задумывалась. Но ведь так ясно: храбрость и упорство необходимы в любви куда чаще, чем в драке…
Катрин крепче обняла близняшку. Ну почему у тебя никогда не было сестры? Поливая слезами плечо своего отражения, шпионка решила, что, если одной дурочке придет в голову как нормальной женщине заводить детей, ребенок не будет одинок. Неважно, что сестры бывают отъявленными и непримиримыми суками-врагами. Ее дети будут не такими…