- Я не заглядываю так далеко в будущее. А смотрю на настоящее. И вижу тебя перед собой. Ты здесь, а значит…
- А может с меня уже хватит, а? - Деметрий озирался, смотря то на Иллюзиона, то на Крафта, или других людей. - Рано или поздно ведь в Сенате всё равно узнают об этом. Или Верховные протекторы…
- Оставь это нам, Деметрий, - Крафт подошел к нему, развернув лицом к себе. - Это наша забота, а не твоя. И не стоит об этом беспокоиться. Поверь мне.
- Когда-то же нужно остановиться. Вас ждет зона отчуждения, мой друг, и долгая вечность одного зацикленного дня. И я не хотел бы оказаться с вами в этот момент. Нет уж, спасибо.
- Пустые слова и не более, - вклинился Левиафан. - Ты говоришь об этом каждый раз, снова и снова. В тебе говорит страх. Но бояться абсолютно нечего.
- Мое дело прикрывать вас и… контролировать.
- Ну так, начни с этого мусора, - Крафт указал ногой на останки. - Проконтролируй это. Или может быть ты собираешься за каждым из нас бегать и нянчиться?
- Мы не живем в страхе, - вставил своё слово человек с фигуркой дикобраза. - Ни от Сената, ни от Верховных протекторов, ни от возможного наказания. Делай что должен и будь что будет.
- Делай что должен, да Гидра? - Деметрий явно всё больше распылялся. - Я не знал что мы должны это делать.
- Может уже начнем, в конце-то концов. Или так и будем топтаться на месте, посреди этой пустыни? - самый крупный и здоровый из них, двухметровый гигант терял терпение. На его груди подрагивало изображение трицератопса с костяным воротом на шее и тремя рогами на голове. - Сколько можно тратить время на очередную пустую болтовню?
- Вот из-за таких, как ты, Титан, протекторы и контролируют все червоточины, не вмешиваясь при этом в прошлое, - Деметрий махнул в сторону сияющей занавесы. Вид грозного Титана немного умерил его пыл. - Это слишком опасно…
- МЫ протекторы и МЫ их контролируем. И прекрасно знаем, что делаем. Как знаем и то, когда нужно остановиться. Для того и существуют правила, - Крафт обвел руками всех присутствующих, обращаясь тем не менее только к одному Деметрию. - Следуй этим правилам, и будешь защищен. Мир будет в безопасности, пока мы следим за ним. И вполне с этим справляемся, разве нет?
- Вы должны соблюдать основные правила, а вместо этого создаете новые, свои собственные. Играете. Вторгаясь в прошлое через червоточины, которые должны только охранять, вы подвергаете огромному риску всю нашу историю, всё сущее. Я просто не понимаю как таких, как вы избирают в протекторы. Ради чего вы рискуете всем? Ради каких-то игр и забав?
- Ты просто жалкий перестраховщик, Деметрий, вечно трясущийся от страха. Тебе не хватает жёсткой решительности и силы воли. У тебя нет внутреннего стержня. А для протекторов это основа основ. Предметы не подчинятся слабакам, - Крафт пощелкал пальцем по металлической фигурке анзуда на груди. - Никогда не колебаться в принятии решения, каким бы жёстким и трудным оно не казалось, и к каким бы последствиям не вело. Мы охраняем этот мир, наш мир. И защищаем его. Поэтому считаем, что вправе немного… поиграть.
- Последствия этих ваших влияний и ваших решении могут быть просто катастрофичными. Трещины времени могут запросто уничтожить всю нашу историю, а вы так легко распоряжаетесь…
- Люди, которых мы используем, ничтожны. И не оказывают никакого существенного воздействия на человеческую историю. Одним человеком больше, одним меньше. Никто и не заметит.
- Мы ни разу еще не затронули основную нить времени, - вновь присоединился к разговору Иллюзион. - Мы можем контролировать себя и свои действия.
- Иллюзион прав, - с усталым взглядом Левиафан обратился к Деметрию. - А твоя задача лишь проследить за зоной наших действий. И всё. Не стоит беспокоиться о влиянии на историю, Сенате, Верховных протекторах или Вечности одного дня, и прочей ерунде.
- Правила устанавливает тот, у кого власть, - пытаясь закрыть тему, Крафт снова обратился ко всем присутствующим. - Но на нем же лежит и ответственность за последствия. Мы, как протекторы, отвечаем за свои действия и безопасность нашего мира. Но не перед тобой, Деметрий. И давай уже прекратим этот ненужный спор. Проверь лучше, что там с остальными фигурками.
Постояв так еще какое-то время, словно решаясь на что-то, Деметрий всё же направился в сторону контейнеров, которые в данный момент разбирали остальные люди в белом одеянии.
Судя по всему, все странники в черном одеянии, были теми самыми протекторами, как они себя называли, а люди в белом - что-то наподобие техников и обслуживающего персонала.
- Еще до того как мы отправились сюда, я заранее проверил исторические архивы. И ни один из принесенных нами предметов не был активен в этом времени. Так что они должны быть на месте.
В конкретный момент времени любой предмет может существовать только в единственном экземпляре. И никогда нельзя предугадать, останется ли он у тебя или попросту исчезнет при переходе через червоточину. Из небольшой груды сложенных вместе ящиков и коробок, Деметрий вытащил кейс внушительных размеров.
- Раскрывай, - Крафт подошел ко всем остальным протекторам, даже не взглянув на кейс и Деметрия. - Правила игры всем известны. Каждый делает свой выбор…
- Да всем всё понятно, Крафт, - прервал его Титан. - Давай уже начинать.
Раскрыв кейс так, чтобы его содержимое не было видно остальным, Деметрий заглянул в него. На шелковистом бархате лежали в два ряда - по четыре в каждом - маленькие серебристые металлические фигурки, которые должны были быть переданы так называемым игрокам - гладиаторам. Каждый из протекторов выбирал своего собственного игрока из местного населения.
- Титан выбирает первым, - Крафт взял на себя бразды распределения, став таким образом последним в очереди. - Называй любой номер.
Услышав громогласный голос, возвещающий цифру шесть, Деметрий взял серебристую фигурку Окапи, напоминающую небольшую лошадь, но с довольно таки долговязой шеей, как у жирафа, и вытянутым длинным языком. Передав ее Титану, он ожидал следующего.
- Твой черед, Блиц, - Крафт кивнул в сторону человека с изображением страуса на груди, призывая его сделать свой выбор.
Ему достался Такин под номер восемь - неповоротливое тяжелое животное, покрытое толстой шкурой, а рога у основания близко поставлены, расширены и отходят сначала в стороны, закрывая лоб, а затем изгибаются вверх и назад.
Далее был Иллюзион, выбравший четвертый номер. И Деметрий достал фигурку Спрута, передав ее ему.
- Кому-то сегодня не повезло, - с небольшой ухмылкой заметил Левиафан. - И почему здесь вообще присутствуют бесполезные и не боевые предметы? Какой толк от них на Арене?
- Ты думаешь, что можно брать из Сферы, что угодно и когда угодно? - Деметрий и не собирался оправдываться. - Здесь то, что удалось взять по моему запросу, под предлогом изучения их свойств.
- А мы и изучаем их… на практике, так сказать, - вмешался Крафт. - Прямое применение силы в реальных условиях. Да и спрут не такой уж и бесполезный предмет.
- Если только Иллюзион сможет найти подходящего человека, - Левиафан продолжал усмехаться. - Предмет бесполезен для игрока, если не разобраться как его использовать.
- Главное не предмет, а владелец. Иллюзион всегда умел выбирать себе людей, - решил поддержать его Блиц. - Правда его игроки еще ни разу не выигрывали. Странное явление.
- Это говорит только о том, что людей надо использовать прямолинейно. Дай им то, что они хотят, и направь в нужном направлении. И всё. Не играй с ними. Для этого есть Арена.
- Время покажет, - ответил Иллюзион. - Время расставит всё по своим местам, и покажет кто прав, а кто нет.
- Всё правильно, - вновь встрял Блиц, вертя фигурку доставшегося ему такина. - У меня тоже не сильно-то эффективный для Арены предмет.
- Его владелец, по крайней мере, никогда не почувствует боль, - вклинился Левиафан. - Убитые нервные окончания и низкий болевой порог - вполне неплохо. Выдержит любые пытки. Человеку отрубят руку, а он даже и не почувствует.
- Если бы она еще и заново отрастала… - с горечью проговорил Блиц. - А так это бессмысленно.
Лежавшие в кейсе остальные пять фигурок дожидались своей участи. Следующим был Левиафан, которому досталась Барракуда под вторым номером. Было видно, что он остался вполне доволен своим жребием.
Затем был протектор с изображением Ламантина на груди, которого все называли Сирена. Его цифра пять обернулась фигуркой Мурены, смахивающей на зубастого угря.
Под единицей скрывался дикий Вепрь, доставшийся протектору Гидре, который явно был озадачен, пытаясь вспомнить о его свойствах.
- Фаулгейт, выбирай из оставшихся, - Крафт обратился к последнему протектору, на груди которого серебрился металлический трутень, небольшая пчелка без жала. - А я заберу ту, что останется.
Фаулгейту пришлось довольствоваться фигуркой Бинтуронга - неуклюжим коротконогим животным, похожим строением тела на помесь кошки с медведем.
А Крафту соответственно оставался последний предмет. Это была коротконогая цапля - птица Бенну. Взяв фигурку, он повертел ее в руках некоторое время.
- Как же египтяне называли ее… Свет Ра? Нет, вроде бы солнце Ра.
- Только ты ошибся на пару тысяч лет, Крафт.
- Тем не менее, я всё же думаю направиться в Египет. Им это понравиться.
- Главное, чтобы ты успел вовремя вернуться со своим игроком обратно, - Левиафан повернулся к Деметрию. - Сколько времени у тебя займет подготовка Арены?
- Месяца два, не больше. К тому же, к этому времени истекает мой запрос на исследование данной червоточины. И нам в любом случае придется вернуться. Я свяжусь с вами, когда всё будет готово.
- Ну что ж, думаю мы здесь закончили, и можем расходится. Ближайшие поселения находятся в провинции Иудея.
- Не сотвори себе кумира, да?. Иудеям запрещено создавать и использовать изображения живых существ, не так ли? Наверное непросто им будет всучить наших милых зверушек.
- Искушению власти никто не устоит.
- Я только прошу вас не вмешиваться ни во что, - еще раз напомнил им всем Деметрий. - И само собой разумеющееся - все предметы должны быть возвращены в Сферу после игры. Надеюсь вы не потеряете их.
- Займись лучше Ареной. И для начала оцепи периметр и установи маскировочные экраны. А то кто знает, кого еще сюда занесет. Чем быстрее сделаете, тем меньше вероятность, что кто-то из людей наткнется на вас в этой пустыне.
Крафт оттянул рукав своей одежды и, коснувшись определенного места чуть повыше локтя, активировал изображения сенсорных экранов. Касаясь этого сенсорного изображения, он задавал какие-то параметры в систему. И вскоре его черный костюм стал менять свой цвет, окрашиваясь в серо-белые тона, и трансформируясь в некое подобие хитона или рубахи, которые были более уместны в этом времени.
После этого он достал небольшие контактные линзы, чтобы скрыть свои разноцветные глаза. Все остальные протекторы проделали тоже самое. И только небольшой жезл ртутного серебрящегося цвета, за их спинами, оставался без изменений.
И восемь странников, называющих себя протекторами, выдвинулись в путь по Иудейской пустыне, под этими лучами обжигающего солнца.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Ergastulum
"Не железные ворота, не глухие стены, а маленький глазок в двери камеры - вот что больше всего напоминает человеку о неволе".
Абэ Кобо
Кирпичный завод для каторжников, 2 год н. э. (За месяц до Явления в пустыне)
Эфраим направлялся навестить своего отца, больше надеясь застать того еще живым, чем в здравом уме. Каторжные работы любого сломают. А отец не был силен здоровьем, но его дух и вера были крепки и непоколебимы. А вот Эфраиму понадобилось немало времени собраться с собственным духом, и отпустить чувство вины перед отцом, чтобы сделать этот сегодняшний шаг.
Всё завязалось узлом и пошло крахом еще в прошлом году. Болезнь царя Ирода все более и более ухудшалась. Лихорадка была не такой уж и сильной, но на всей коже он испытывал нестерпимый зуд. Иногда у него наступали приступы одышки, приводившие к тому, что он не мог лежать. И всё это ухудшалось тем, что он уже приближался к своему семидесятилетнему рубежу, а семейные несчастия доставляли лишь скорбь.
Это был человек, одинаково жестокий ко всем, необузданный в своём гневе, попиравший справедливость, но при этом пользовавшийся большей удачей, чем кто-либо иной. Ирод был жив благодаря лишь одной ярости, и вопреки всему еще волочил свои ноги и своё существование.
Много ходило слухов об этой тяжелой и неизлечимой болезни царя, находившегося практически при смерти. И некоторые решили, что настало удобное время спасти славу Господню и уничтожить все начинания царя Ирода, противоречившие основным древним законам. В основном это были юноши, представители молодого поколения, недовольные тем что происходило в их родной стране.
Они распускали молву, что болезнь Ирода есть ни что иное, как небесная кара за богохульство и преступления против Предвечного. И действительно, Ирод кое в чем нарушал древний закон предков - воздвиг над главным фронтоном храма очень дорогой жертвенный дар римского императора в форме огромного золотого орла. А закон запрещает внесение в храм статуй, бюстов и иных изображений, носящих имя живого существа. Вот этого орла и предлагали сорвать и уничтожить.
Когда же прошла весть, что царь Ирод якобы окончательно скончался, то они смело двинулись к этому храму. Среди белого дня, когда множество случайного народа толпилось вокруг храма, юноши опустились на канатах с храмовой кровли и разрубили золотого орла топорами.
Вскоре явился царский военачальник во главе приличного отряда солдат. Вполне достаточного для того, чтобы дать отпор черни. И он совершенно неожиданно для всех напал на толпу у храма. Паника обрушилась, пробежав волной по собравшейся толпе людей. Началась резня, и довольно многие пострадали в тех жутких беспорядках. Обычные люди и случайные прохожие бежали врассыпную от храма, но их настигали преследователи из царской стражи. И около ста человек в тот день были схвачены как зачинщики беспорядков внутри страны.
Озлобленные солдаты тащили на суд и правых и виноватых. Отец Эфраима был обвинен в нелепом преступлении и подстрекательстве против власти Рима. Конечно же, он невиновен, и лишь по ошибке был задержан во время тех волнении у храма вместе с остальными такими же несчастными. Но доказать что-либо было невозможно. Особенно тем, кто и не собирался оправдывать задержанных.
Царь Ирод, который как оказалось еще не отправился к праотцам, был в здравии, несмотря на все слухи и молву о его преждевременной кончине. И узнав о случившемся в храме, он впал в непомерный гнев. И приказал сжечь живьем всех тех, кто спустился с храмовой крыши и сорвал злополучного орла. А остальных задержанных отправить на каторжные работы для нужд Рима.
Их отправили сначала в копи, но многие там не выдержали. В том числе и бедный Мелех, отец Эфраима. Осужденные на принудительные работы обычно используются для постройки дорог, очистки клоак и на водокачках. Но в связи с недавним резким ростом строительства в Иудее, римляне всё больше требовали людей на кирпичные заводы.
Каторжная работа на кирпичном заводе считалось одной из самых легких и простых. Но управляющие очень неохотно брали на нее евреев. Они были вечно чем-то недовольны, отказываясь работать - и пища не по ним, да и в субботу не желают работать. А тут ведь каждый должен приналечь, и даже еврей. План должен быть выполнен, а необходимое количество кирпича выработано, независимо ни от чего.
Аппетиты римских архитекторов не отличались умеренностью, и никак не собирались уменьшатся. Пятнадцать рабочих часов - отныне официальный минимум. И за неделю из тысячи заключенных издыхают в среднем пятьдесят-сто человек в месяц. Что является официально допустимым максимумом. Правда, частенько он нарушался перевыполнением, но это скрывалось от официальной статистики.
Каждый день, в течении всего того несчастного года, что отец провел в заключении, Эфраим чувствовал ужасное чувство вины, и винил он в первую очередь себя. Винил за то, что оставил отца одного и не защитил его. Винил себя за то… что отрекся тогда от него. Пытаясь достучаться до царя Ирода с просьбами о помиловании невиновных, многие просто-напросто оказывались вместе с ним. И Эфраим не хотел повторить их судьбу.
От сотворения мира так уж заведено, что один появляется на свет, а другой его покидает. И вот сейчас настал черед царю Ироду - не родиться, само собой, а умереть. И когда пару месяцев назад Ирод действительно скончался в одном из своих дворцов в Иерихоне, процарствовав тридцать семь лет после своего провозглашения царем со стороны римлян, Эфраим решил добиться прощения.
Пропуск с трудом удалось достать у управляющего кирпичным заводом для каторжников. А уж сколько сил потребовалось, чтобы заставить себя самого отправится к отцу…
У ворот его встречают любопытствующие и подозрительные взгляды караульных. Грязно-серый пустырь - и повсюду какие-то столбы и частоколы. Его ведут к управляющему унылой и тоскливой дорогой. Везде стоит глухое и однообразно монотонное пение: за каторжной работой и трудом полагается петь - таков приказ. И чтобы помогать узникам в его выполнение, у надсмотрщиков есть кнуты и дубинки.
С трудом и неохотой разобравшись кто, к кому, и зачем, его передают уже другому сопровождающему. И они идут обратно всё под тем же монотонным пением, мимо всех этих надсмотрщиков, среди глины и жары, среди рабочих, согнувшихся в три погибели, и стоящих на коленях. И мимо смертников, приговор для которых еще не исполнен, и они вынуждены отрабатывать в этом пекле.
В забытой памяти Эфраима проскальзывают строки из Священного писания, которым отец учил его еще в детстве - о фараоне, угнетавшем сынов Израиля в земле Египетской: "Египтяне с непоколебимой жестокостью и ненавистью принуждали сынов Израилевых к работам. И делали жизнь их горькою от тяжкой работы над глиною и кирпичами. И поставили над ними начальников работ, чтобы те изнуряли их тяжкими работами, и построили они фараону города Пифом и Раамсес".
Так для чего же сегодня празднуют пасху, которая была установлена в честь избавления иудеев от рабства египетского, с таким ликованием и блеском, если здесь, в своем доме, сыны Израиля всё еще таскают кирпичи, из которых их враги строят города?
Наконец показались камеры для заключенных. Надпись на дверях гласила: "Они рабы? Но они и люди. Следует ежедневно проверять количество заключенных. Также следует ежедневно проверять целостность кандалов, и крепость стен камер".
Наконец, его ведут к камере отца. Эта камера - просто глубокая и закрытая яма в земле. Ее узкие окна расположены так высоко, что до них невозможно достать рукой. В притык друг с другом стоят пятнадцать жалких коек, покрытых сгнившей соломой и лохмотьями.
Но даже сейчас, когда в этой камере только пять человек, здесь невыносимо тесно. Двое заключенных лежало на этих провонявших насквозь койках, свернувшись в какое-то жалкое подобие человека. А три изнеможденных старика сидят скрючившись рядом.
Они полунагие, одежда провисает на них лохмотьями, а кожа имеет грязный свинцовый цвет. Борода покрывало всё лицо целиком, свисая поседевшими волосами. Головы были наголо обриты, и поэтому очень нелепо смотрелись их лохматые седые бороды.