Филипп последовал ее совету и сел в ногах кровати, прислонившись к одному из четырех резных столбиков, которые поддерживали балдахин.
- Сударыня…
- Кузина, - поправила его Маргарита. - Называйте меня кузиной.
- Хорошо, кузина. Прошу великодушно простить меня за…
- Ой, не надо! Давайте обойдемся без извинений. Они привнесут неловкость, а наша беседа началась так чудесно! Что бы ни привело вас ко мне в столь поздний час, я все равно рада вашему визиту. - Она обхватила колени руками, чуть склонила голову к правому плечу и пристально поглядела на Филиппа. - Вот как! Вы чем-то взволнованы? Что произошло?
- Ну… Да нет, ничего особенного. Просто мне не спится.
- Мне тоже, - подхватила Маргарита и с очаровательным бесстыдством добавила:
- В последнее время я очень плохо засыпаю в одиночестве.
- И что вы предлагаете? - невинно осведомился Филипп.
- А что, по-вашему, я должна предложить?
- Как это что? Разумеется, какое-то действенное средство от нашей бессонницы.
- Это намек?
- Намек? На что? Боюсь, я не понимаю вас, кузина.
Маргарита фыркнула:
- Да будет вам, кузен! Давайте начистоту: ведь вы явились ко мне не просто так, а с совершенно определенной целью - заняться со мной любовью. Разве нет?
"Ты смотри! - подумал Филипп. - Как она набивается! Аж из платья выпрыгивает… Гм, а платья-то на ней как раз и нет".
- Ну, предположим, - ответил он, пытаясь проникнуть взглядом сквозь ее полупрозрачное одеяние, что, впрочем, не составляло большого труда для его острого зрения.
Маргарита откинулась на подушки и вытянула ноги. При этом ее ночная рубашка задралась, обнажив до самых колен ее соблазнительные стройные ножки. Филипп с вожделением облизнулся.
- Так что, - сказала она, призывно глядя на него. - Начнем прямо сейчас или еще немного поболтаем?
Филипп сокрушенно покачал головой. Вызывающее поведение Маргариты несколько охладило его пыл.
- Кузина, вы…
- Да, я бесстыжая, не спорю. Зато я откровенна - говорю, что думаю, поступаю, как мне хочется, и не вижу в этом ничего предосудительного. Что толку скрывать от собеседника свои мысли и желания, если они ему предельно ясны?
- А какой смысл, скажите на милость, говорить о том, что ясно и без слов? - парировал Филипп.
- Так, по крайней мере, честнее. И, если хотите, порядочнее. На мой взгляд, нет ничего постыднее ханжества, которое, на словах радея о благопристойности и чистоте помыслов, оскверняет все, к чему ни прикоснется его зловонное дыхание. Именно ханжество является виновником многих извращений. Человеку, убежденному в низменности всего плотского, иной раз бывает легче переступить грань, оделяющую естественное от противоестественного, хотя бы потому, что он не всегда замечает ее.
- Полностью согласен с вами, кузина, - кивнул Филипп. - Я всецело разделяю ваше мнение о ханжестве - однако речь сейчас не о том. Кроме ханжеских правил приличия, существуют еще вполне разумные, обоснованные нормы человеческого поведения и общения. Если хотите, можете назвать их правилами хорошего вкуса, так как они скорее из области эстетики, нежели этики. Иногда бывает полезно умолчать кое о чем - и не ради некой абстрактной благопристойности, а из соображений… как бы это назвать?.. изящества, что ли. Есть вещи, о которых не стоит говорить напрямик, о них следует предполагать и строить догадки. Порой даже самые приятные, самые изумительные мысли, чувства, переживания, облеченные в слова, выглядят до крайности пошло и банально.
- Понятно. А я уже испугалась, что вы станете читать мне мораль.
- Упаси Бог, дорогая кузина! Я еще в своем уме. Кому-кому, но не мне наставлять вас на путь истинный. Тем более что у меня нет уверенности, свернули ли вы вообще с этого пути.
- Гм… Наш господин епископ, пожалуй, не согласится с вами.
- А я, пожалуй, не соглашусь с вашим господином епископом. К счастью, не ему решать, кто заслуживает Спасения, а кто - нет.
- Но Богу, - удрученно вздохнула Маргарита; ясный взгляд ее вмиг потускнел.
Филипп в изумлении уставился на нее:
- Вот те на! Что это с вами? Вы боитесь гнева Господня?
Маргарита снова вздохнула.
- Иногда боюсь, - откровенно призналась она. - Главным образом по вечерам, если ложусь спать одна. Подолгу думаю о своей бессмертной душе, об адских муках, о чертях рогатых… Глупости, конечно… но страшно.
Филипп прищелкнул языком.
"Ну и ну! Кто бы мог подумать…"
- Не переживайте, кузина, - успокоил он ее. - Вам уготовано место в раю, поверьте мне на слово.
- А вам?
- Не знаю. Но если я и лишусь вечного блаженства, то уж никак не за свое беспутство. Найдутся грехи посерьезнее.
- Стало быть, вы отрицаете существование греха сладострастия?
- Я убежден в не смертности этого прегрешения . И вообще: грех плотский, грех первородный - все это чушь собачья.
Маргарита удивленно подняла брови.
- Вот как! Вы отвергаете христианское учение?
- Вовсе нет. Я лишь отвергаю некоторые его абсурдные постулаты. На мой взгляд, авторы Священного Писания превратно истолковали истинное Слово Божье. Не может Господь считать саму первопричину жизни в основе своей греховной, не верю я в это. Говоря о плотском грехе, Он, безусловно, подразумевал разного рода извращения - содомию, мужеложество, лесбийскую любовь… - Заметив, что Маргарита покраснела, Филипп поспешил добавить:
- Впрочем, что касается последнего, я не совсем уверен. Многие девушки просто обожают нежничать друг с дружкой, целоваться, ласкаться, спать в одной постельке - но в подавляющем большинстве случаев это всего лишь невинные шалости… Гм, простите за нескромный вопрос: вам что, нравятся девушки?
- Да нет, не так чтобы очень. Мне всегда больше нравились парни, похожие на девушек. Вроде вас, дорогой мой кузен. Тут я полностью солидарна с незадачливым доном Педро де Харой. Бедный, бедный дон Педро! Как жестоко он поплатился за то, что осмелился поднять на вас влюбленный взгляд. Объект его безответной страсти стал виновником его смерти - какая роскошная тема для трагедии?
Филипп покраснел.
"Ну, Бланка, погоди! Если это ты разболтала…"
"Вот, получай!" - злорадствовала Маргарита.
- Так значит, кузен, вы отвергаете тезис об изначальной греховности плоти?
- Начисто отвергаю. А утверждения, вроде "плоть от дьявола, душа от Бога", я и вовсе расцениваю как богохульство. Ведь именно Господь сотворил человеческую плоть и вдохнул в нее душу. Ерунда какая-то получается: по образу и подобию Божьему - и вдруг от дьявола. Нет, и плоть, и душа даны нам от Бога и, следовательно, изначально безгрешны.
- Но в таком случае, - заметила Маргарита, - непорочное зачатие Сына Божьего теряет свой сакраментальный смысл.
- А я не уверен, что непорочное зачатие в самом деле имело место.
- Как?! Вы не верите в Сына Божьего?!
- Нет, почему же, верю.
- Однако вы отвергаете непорочность его зачатия.
- Не отвергаю, но подвергаю сомнению.
- И на каком основании?
- Мне думается, - с улыбкой ответил Филипп, - что Господь Бог тоже неравнодушен к плотским утехам.
Его слова возымели на Маргариту совершенно неожиданное действие. Вместо того чтобы рассмеяться этой, как считал Филипп, весьма остроумной шутке, она помрачнела, синева ее глаз приобрела свинцовый оттенок, словно перед грозой. Затем, так же неожиданно, щеки ее вспыхнули алым румянцем, а глаза возбужденно заблестели. Точно подброшенная пружиной, она проворно соскочила с кровати на устланный коврами пол и крепко схватила Филиппа за плечи.
- Вы что, издеваетесь надо мной?!
Он поднялся, не сводя с Маргариты озадаченного взгляда.
- Помилуйте, кузина! Как я могу…
- И тем не менее вы издеваетесь. Притом жестоко, безжалостно.
- Разве?
- Ведь вы хотите меня? Признавайтесь!
- О, милая Маргарита, - пылко прошептал Филипп, привлекая ее к себе. - Если сам Всевышний не устоял перед Девой Марией, то где уж мне, грешному. Ты так изумительна, что я…
Она запечатала его губы долгим и нежным поцелуем.
- Змея-искусительница! - сказал он, переведя дыхание. - Твоя рубашка сводит меня с ума.
- Так ты не отрицаешь существование змея-искусителя?
- Теперь я убедился, что она есть.
- Значит, ты любишь меня? - проворковала Маргарита.
- Да, люблю.
- Сильно любишь?
- Безумно люблю.
- Меня одну любишь?
- Ну, нет! - возмутился Филипп. - Это было бы слишком. На тебе одной свет клином не сошелся.
В ответ Маргарита влепила ему пощечину.
- Да ты просто негодяй! Что тебе стоило солгать?! Ты… ты тупое, самодовольное ничтожество!
Филипп был немало удивлен таким взрывом искреннего негодования.
- Что с тобой, Маргарита? - спросил он. - Почему ты…
- Да потому что я люблю тебя, неблагодарный! - не выдержав, яростно вскричала она. - Только тебя! Одного тебя!
"А ведь это похоже на правду!" - в упоении подумал Филипп и вместо ответа сорвал с нее рубашку.
- Но она же сводит тебя с ума, - заметила Маргарита. Они были одного роста и ее быстрое дыхание обжигало его лицо.
- От твоего восхитительного тела я дурею еще больше, милочка. - Он склонил голову и игриво схватил зубами ее плечо. - Сладкая ты моя! Сейчас я тебя съем.
- Съешь? - томно улыбнулась она.
- Ну, если не съем, то уж наверняка зацелую.
- Давай, давай! Целуй меня, милый, целуй поскорее… побольше! Я так люблю тебя, я так хочу тебя. О, как я хочу тебя! Я дура, Господи, я влюбилась! - С этими словами Маргарита повалилась на кровать, увлекая за собой Филиппа.
"Вот ты даешь, Господи! - подумал он. - Она влюбилась…"
Это была последняя более или менее трезвая мысль Филиппа, после чего страсть поглотила его целиком.
Глава XXIX. В ТИХОМ ОМУТЕ
Лишь через полчаса после ухода Филиппа Габриель, наконец, решился продолжить свой путь. За это время он ничуть не успокоился, напротив - еще больше возбудился и порядком растрепал свои волосы и одежду, когда исступленно метался по коридору, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.
На этаже было темно, хоть глаз выколи, поэтому Габриель извлек из кармана огарок свечи и зажег ее от огнива. Затем, следуя указаниям д’Обиака, подслушавшего их из разговора Филиппа с Матильдой, он пересек из конца в конец длинный коридор и очутился в начале другого, по обе стороны которого через каждый семь-восемь шагов выстроились в два ровных ряда двери, ведущие в комнаты фрейлин.
Габриель отсчитал пятую дверь слева. К ее ручке была привязана бантиком красная лента для волос - условный знак на тот случай, если Филипп что-то напутает. Эта трогательная подробность лишь усилила раздражение несчастного влюбленного.
- Вот бесстыжая! - зло пробормотал он. - Вот развратница!..
Повинуясь внезапному порыву, Габриель поставил на пол свечу, дрожащими пальцами отвязал ленту и принялся покрывать ее жаркими поцелуями.
"Боже, да я спятил! - в отчаянии думал юноша, прижимаясь губами к тонкой полоске шелка, единственным достоинством которой было то, что она помнила запах кожи и волос его любимой девушки. - В самом деле спятил… Филипп был прав: не стоило мне сюда приходить. Зачем я здесь? На что я надеюсь?.."
Горестные размышления Габриеля прервали приглушенные голоса за дверью напротив. Он быстро сунул ленту в карман и пинком ноги погасил стоявший на полу огарок, но скрыться не успел. В следующее мгновение дверь отворилась и в коридор выскользнул Симон де Бигор с зажженной свечой в руке.
- Габриель! - изумленно воскликнул он. - Ты? Вот так сюрприз!
- Ради Бога, потише! - сквозь зубы прошипел Габриель. - Зачем кричать? Пойдем, скорее!
Он схватил растерянного Симона за локоть и силой увлек его за собой.
- Что случилось, друг. Почему…
- Да помолчи ты, дубина!
Свернув за угол, Габриель остановился и лишь тогда отпустил руку Симона.
- Что это с тобой? - в недоумении спросил тот. - Какого черта…
- А ты какого черта? Разорался, как на площади. Неровен час, девчонки всполошатся и вызовут стражу.
Симон хмыкнул:
- Пожалуй, ты прав. Это я сглупил - незачем было кричать. Но представь мое удивление, когда я увидел тебя… - Вдруг глаза его округлились. - Батюшки! Так ты был у Матильды?
Краска бросилась Габриелю в лицо.
- Нет, не был, - сипло ответил он. - Ни у кого я не был.
- А почему же ты здесь?
- Ну… Собственно… Я только иду к ней.
- Да? - с сомнением произнес Симон. - Только идешь? В эту-то пору? Брось дурить, друг. Придумай что-нибудь поубедительнее.
- А я не дурю. Я говорю, что есть, и не собираюсь ничего придумывать.
- Так уж я тебе и поверил… Однако постой! - Он поднес свечу ближе к Габриелю и смерил его изучающим взглядом. - Ага! Всклокоченные волосы, раскрасневшееся лицо, потрепанная одежда - видать, одевался наскоро… А это что? - Прежде чем Габриель успел среагировать, Симон вытянул из его кармана ленту, кончик которой неосмотрительно выглядывал наружу. - Какая милая вещица! Подарок любви, верно? Только ее следует носить на рукаве, а не в кармане. Или, еще лучше, связать бантиком и приколоть к груди. Хочешь покажу?.. Нет, это потрясающе: ты отбил у Филиппа девчонку! Вот здорово! Да он просто лопнет со злости!
Сконфуженный Габриель отобрал у Симона ленту, запихнул ее поглубже в карман и растерянно пробормотал:
- Что за вздор ты несешь! Ничего такого не было…
- Так-таки и не было? - ухмыльнулся Симон. - Хватит заливать, друг, меня не проведешь. Я вовсе не глупый, я все замечаю… Ну, и как она в постели, хороша?.. Ах да, я же забыл, что это у тебя впервые. Тебе понравилось?
- Прекрати! - даже не воскликнул, а скорее прорычал Габриель.
Симон озадаченно взглянул на него и пожал плечами.
- Ладно, воля твоя. Если не хочешь говорить, так тому и быть. Не стану же я принуждать тебя. Да, кстати, почему ты так рано уходишь?
- А ты почему?
- Фи! - брезгливо поморщился Симон. - Мне просто не повезло. Шлюха чертова! Бах-трах, легкий вздох, свечку в руки - и будь здоров. Бревно бесчувственное!
- А может быть, ты сам виноват, что не сумел расшевелить ее?
- Еще чего скажешь! Я же не мальчишка какой-нибудь, вроде тебя. Я человек женатый…
- И рогатый, - неожиданно съязвил Габриель. Он не имел обыкновения, подобно остальным, подтрунивать над Симоном, но сейчас, доведенный до белого каления его расспросами, не смог придержать свой язык.
- Эх, ты! - обиженно произнес Симон. - А еще друг…
- Прости, я не хотел. Как-то само самой вырвалось.
- Я ведь так люблю Амелину, - затянул Симон свою старую, уже порядком набившую Габриелю оскомину, песенку. - Я боготворю ее. А она, негодница…
- Она пообещала больше не изменять тебе, - резонно заметил Габриель.
- Зато раньше изменяла. Еще как изменяла!
- И ты решил отомстить ей? Ну-ну, давай, времени впереди много - может, свое отквитаешь.
Теперь пришла очередь смущаться Симону.
- Да нет, что ты! Это так… нечаянно. - Он взял Габриеля за руку и с мольбой в голосе добавил:
- Только не говори ничего Амелине. Если она прознает об этом, снова загуляет с Филиппом. Вообще никому не говори… Ну, пожалуйста, пообещай, что будешь молчать. Хочешь, на коленях попрошу?
- Не стоит, я и так ничего не скажу. При условии, конечно, что и ты забудешь о нашей встрече.
- Безусловно! Я нем, как статуя.
- В таком случае, я тоже нем, - ответил Габриель. - Доброй ночи, Симон.
- А разве ты не идешь к себе?
- Нет. Я… э-э… Я немного прогуляюсь.
Симон добродушно усмехнулся:
- Ага, проказник, еще захотел! Ну что ж, ступай прогуливайся… Гм, только смотри не забегайся.
Габриель печально вздохнул:
"Что-что, а забегаться мне явно не грозит".
Он проводил долгим взглядом уходящего Симона, затем свернул за угол и вскорости снова оказался перед дверью Матильды.
"Ступай-ка ты прочь, дружок, - сказала ему здравая часть рассудка. - Дождись утра. Это не самый лучший способ завоевать благосклонность порядочной девушки - заявиться к ней среди ночи и признаться в любви, полагая, что она тотчас бросится тебе на шею".
"Почему же? - отозвалась другая часть, одуревшая от страсти. - Все в порядке. Я нравлюсь ей, но она не хочет этого понять, так как вбила себе в голову, что влюблена в Филиппа".
"Глупости! - возразил здравый смысл. - Это чистой воды самообман".
"Вовсе нет, - упорствовала дурь. - Это правда".
Как обычно, дурь взяла верх над доводами здравого смысла. Габриель постучал.
Ему показалось, что прошло несколько долгих часов, прежде чем за дверью послышалось шуршание шелковых юбок и тихий стук поднимаемой щеколды. Наконец дверь отворилась, и на пороге появилась Матильда. В этот поздний час она как будто и не собиралась отходить ко сну и была одета в то же самое платье, что и на вечернем приеме у принцессы.
Увидев совсем не того, кого ожидала увидеть, Матильда вскрикнула:
- О Боже! Кто это?.. Вы?! А я думала…
- Он не придет, - сипло сказал Габриель и едва сдержался, чтобы не закашляться.
- О… О ком вы говорите?
Поскольку Матильда стояла спиной к освещенной комнате, Габриель плохо видел ее лицо, но был уверен, что она покраснела.
- Может быть, мне лучше войти?
- Войти? Вам? Ко мне? - в замешательстве переспросила девушка. - Но… Как же так?.. Ведь это…
За спиной Габриеля раздался скрип отворяемой двери. Матильда испуганно охнула и схватила его за рукав.
- Ну, входите же! Скорее!
Габриель не заставил просить себя дважды. Одним прыжком он очутился в комнате и быстро затворил за собой дверь.
- Это Розалия, - шепотом объяснила Матильда, взволнованно переводя дыхание. - Она известная сплетница и если что-то увидела, то завтра разболтает по всему дворцу, еще и приплетет с три короба… Господи! Что обо мне подумают?! И все вы, вы!
Габриель мрачно усмехнулся, и от его усмешки девушку прошибла дрожь.
- А окажись на моем месте Филипп, вам было бы все равно, что о вас подумают?
Матильда истошно ойкнула, закрыла глаза и прислонилась к стене, пытаясь удержаться на ногах. Лицо ее мертвенно побледнело. Габриель помог ей дойти до кресла и сесть, а сам встал перед ней на колени, сжав ее руки в своих.
- Прошу простить меня, сударыня, если я нечаянно причинил вам боль.
Матильда наконец раскрыла глаза и мягко, но решительно высвободила руки.
- Вы здесь ни при чем. Просто я переволновалась. И вообще, я слишком впечатлительная. Так это он прислал вас ко мне?
Бесстыжая! Развратница!.. Любимая…
- Нет, я сам пришел.
- А как же…
- Он не придет.
- Но почему?
В это мгновение взгляд Габриеля упал на кровать с задернутым пологом в противоположном углу комнаты, и сердце его больно сжалось при мысли о том, что бы случилось, приди к ней Филипп.
- Я убедил его оставить вас в покое. Он никогда не придет к вам.