Иоанн плакал над страшной смертью другого Иакова, сводного брата Иисуса, епископа церкви Иерусалимской. Верой своей, стеснительной, не фарисейской жизнью, преданностью учению Сына Божия, утверждениями, что Сын Давидов восседает ныне одесную Бога и скоро приидет на облаках судить род человеческий, он до помрачения рассудка довел и восстановил против себя злобствующих фарисеев и книжников. Забыв о Боге, они накинулись на святого, как нечестивые, и буквально затоптали его. И Иоанн с содроганием увидел, как один безумный сукновал остервенело бил и бил Иакова по голове деревянной колотушкой, забивая до смерти праведника, лежащего на ступенях Храма…
Иоанн плакал над рыжебородым Симоном Иониным - Петром, которого увидел стоящим у только что обстроганного, готового и его принять, как Христа, деревянного столба с перекладиной, приготовленного для казни апостола. Иоанн ужаснулся, когда по просьбе праведника палачи, деловито переговариваясь, стали менять перекладину и прибивать Петра головой вниз. Ибо апостол не посчитал себя достойным повторить Христово распятие и, как праведник меньший, хотел претерпеть большее унижение, чем его Учитель… Да, подумал Иоанн, недаром Иисус называл его Кифа, камень! А рядом с Петром он увидел другого праведника, которого палачи тоже готовили к казни. Лицо его было знакомо и незнакомо. Обреченный на распятие Петр называл его апостолом, возлюбленным братом своим. Но этот человек был неизвестен Иоанну. Видение было туманно, и четких очертаний лица Иоанн не видел. И все же лицо праведника было ему чем-то знакомо. Иоанн вспомнил свой детский, перевернувший всю его рыбачью жизнь сон. Этот человек был похож на одного из несчастных, распятых рядом с Учителем. Это он останавливал разбойника, злословившего Иисуса, и просил Иисуса помянуть его, когда Тот приидет в Царствие Свое. На что Христос отвечал ему: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю". Это о нем Иоанн спрашивал Учителя во время поездки в Тивериаду: "Могут ли разбойники попасть в рай?" На что Учитель отвечал: могут, если покаются и верой и делами своими искупят грехи свои. Значит, покаялся тот распятый, поверил и искупил грехи свои и стал праведником и даже, как назвал его Петр, апостолом, братом возлюбленным… Кто же это? Иоанн никогда не встречал его в окружении Учителя. Но ведь видение это о будущем… Кто-то дает ему, Иоанну, эти знания пророка. Может быть, это его наставляет Учитель?
Он видел рыбаря Галилейского, апостола Андрея Ионина, не отрекшегося под пытками от Слова Божьего и благословлявшего распинавших его на косом кресте варваров.
Он видел мученические казни Фомы, Варфоломея, Симона Зилота, Иуды Иаковлева… Он видел пути и кончины своих братьев апостолов и только не видел, что уготовлено ему самому, Иоанну, Сыну Громову. И обратился к Учителю.
- Вспомни обо мне, Господи, - попросил он Учителя своего. - Посети меня спасением Твоим.
И тут же на память пришли слова Учителя, сказанные о нем незадолго до распятия Петру. О, он, Иоанн, помнил, как пронеслось то слово между братиями, что ученик тот не умрет. Но ведь Иисус не сказал ему, что он не умрет. Он сказал Петру только: "Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока прииду, что тебе до этого?" Как понимать это?
Такими мыслями сопровождались видения Иоанна и его плач по братьям его возлюбленным. И, лежа под смоковницей, уткнувшись лицом в землю, плакал Иоанн.
Плакал Иоанн и просил Бога:
Помилуй меня, Господи, ибо
я немощен; исцели меня Господи,
ибо кости мои потрясены…
Утомлен я вздыханиями моими:
Каждую ночь омываю ложе мое,
слезами моими омочаю постель мою…
Глава 13
Пилат продолжает расследование
Тайный советник выполнил поручение Пилата. С помощью своих осведомителей он отыскал Мать Назарянина в Гефсимании, в доме Иоанна Зеведея. Выдав себя за священника, облаченный в белые одежды, подпоясанный синим поясом, ловкий шпион сказал Женщине, что только что приехал в Иерусалим и узнал о несчастье. Тут же поведал, что не раз беседовал с Иисусом в Вифании и что является Его тайным учеником, что потрясен свершившимся и пришел с соболезнованиями, пришел посочувствовать материнскому горю, помочь деньгами. Пользуясь отсутствием Сына Громова, Левкий долго беседовал с Марией, не отступая, однако, от поставленной прокуратором задачи: вызнать у Нее тайну рождения распятого Проповедника.
Поскольку данная беседа носила деликатный характер и собеседники были фигурами, явно не равнозначными, мы лишь слегка коснемся земных переживаний Марии, на долю Которой выпало столько страданий и Которая все еще не переставала оплакивать своего Божественного Сына. Ибо, как понимает читатель, большего сказать рассказчику не позволено… И рассказывать о Марии мы будем, опираясь не столько на собранные Левкием материалы, сколько на составленные богословами предания.
…После ужасов Голгофы Мария много думала об Иисусе. О Его короткой, странной, не понятной Ей жизни. И по тому, как складывались Его отношения с Храмом, обитавшими в нем фарисеями и книжниками, священниками Анной и Каиафой, Она чувствовала, как росло Его расхождение с законниками, и с каждым днем Она все более и более опасалась за Его жизнь.
Голгофа потрясла Ее. Она не помнила, кто из близких Ей женщин окружал Ее у распятия, не помнила, как младший ученик Иисуса, Иоанн, увел ее с холма, как поселил в своем доме. С тех дней большие глаза Марии были полны слезами, как озера Галилейские наполнены водой. Когда она начинала думать о Сыне, на ум чаще приходили события ранних лет Иисуса, его странный нрав, пугавший сверстников и учителей, в котором проявлялась Его неземная мудрость, стремление тотчас же искоренять посеянное лукавым зло. Жестоко наказывая своих сверстников за проступки, Он возбуждал ненависть их родителей. И они, обращаясь к Иосифу как к отцу Иисуса, говорили ему: "Возьми этого Иисуса отсюда, ибо не может жить Он с нами в этом городе. Или, по крайней мере, выучи Его благословлять, а не проклинать". И говорил тогда Иосиф маленькому Иисусу: "Зачем поступаешь Ты так? Уж очень много жалуются на Тебя, и ненавистны мы из-за Тебя, и благодаря Тебе мы возбудим народ против себя". На что мальчик резонно отвечал: "Мое проклятие не вредит никому, кроме тех, кто делает зло". Мария поражалась такому ответу. Однако же постоянно жила в страхе, боясь, как бы народ израильский не пришел в ярость и не впал в преступление против их Сына за его рассуждения и поступки, как и случилось впоследствии… А ведь скольких несчастных и сирых Он излечил, и благословил, и поставил на путь истинный… И за все это фарисеи и книжники, возбудив слепую во гневе толпу и склонив прокуратора на свою сторону, отправили Сына Ее на Голгофу…
Голгофа…
Сколько раз Марию потом спрашивали о рождении Божественного младенца, но она мало что могла вспомнить. Помнила лишь, как Иосиф ввел Ее в за-брошенную вифлеемскими пастухами пещеру, уложил на охапку принесенного с собой сена и побежал в селение искать знающую женщину. И когда потом он рассказывал Ей обо всем, что происходило тогда, Она пугалась и не понимала значения происходившего. А Иосиф, как какой-нибудь древний поэт или пророк, сам потрясенный увиденными в тот радостный день диковинными вещами, рассказывал, что "увидел небо остановившимся, и воздух омрачился, и птицы задерживались среди полета своего. И, взглянув на землю, он увидел котел, наполненный приготовленным мясом, и работников возлежавших, руки которых были в котлах. И, собравшись есть, они не ели, и те, кто протянули руки, не брали ничего, и кто хотел поднести что-нибудь к устам, не подносил ничего, и взоры всех были обращены к небу. И овцы были рассеяны, они не ходили, но оставались неподвижными. И пастух поднял руку, чтобы ударить их своим посохом, и рука его остановилась, не опускаясь. И, взглянув в сторону реки, он увидел козлов, губы которых касались воды, но они не пили, ибо все в эту минуту уклонились от пути своего".
Мария слушала Иосифа, и поражалась, и не знала, что думать…
Потом начались страхи за Сына и душевное одиночество… У Сына явились ученики. Он отошел от Матери, от братьев своих и проповедовал, и люди уверовали в Него… Мария сделалась молчаливой. А теперь, что ни ночь, Ей снится Голгофа…
Голгофа…
А ведь как необыкновенно и романтично все начиналось! Старые женщины рассказывали Ей потом, что в детстве Она, Мария, была предметом удивления для всего народа. Она ходила степенно. Лицо Ее блистало, как снег. Она прилежно занималась рукоделием. Все речи ее были исполнены милосердия. Никто никогда не видел Ее в гневе. Она всегда была занята молитвой или размышлением о Боге. И не было другой такой из всех девиц, с которыми Она обучалась в храме служению Богу, которая бы была более исполнительной в бдениях, более сведущей в мудрости Закона Божия, более исполненной смирения, более милосердной в благотворении. И если кто-нибудь одержимый болезнью или какой иной немощью прикасался к Ней, возвращался выздоровевшим тотчас.
Раз как-то Она пришла зачерпнуть воды из колодца и услышала голос: "Радуйся, Мария, благодатная, Господь с Тобою, благословенна Ты между женами!.. Ибо сила Божья осенит Тебя, и Святой родится от Тебя, и Он будет наречен Сыном Божиим. И Ты дашь Ему имя Иисус; Он искупит народ Свой от грехов, которые совершены".
Мария испугалась тех слов и растревожилась.
А священники из Храма, те будто и не ведали Божьих промыслов. Так, первосвященник Авиафар, имея свой интерес, принес большие дары священнослужителям, чтобы отдали Марию в жены его сыну. Но ведь ангел указал Ей иную стезю… И тут тихая, всегда полная милосердия и приветливости Мария воспротивилась: "Невозможно, чтобы я познала мужа или чтобы муж познал меня". Ей говорили: "Мария, чадами прославляется Бог, как всегда это было в народе израильском". Она возражала: "Бог прежде всего прославляется целомудрием". И никто не видел, что ангел Господень был рядом с нею.
Потом уже Иосиф рассказывал Ей, как все это происходило в Храме.
Когда Марии исполнилось четырнадцать лет, фарисеи, подкупленные Авиафаром, заявили, что Она не может больше оставаться молиться в Храме. И поскольку Она сотворила Богу обет пребывать в девственности, решено было спросить у Бога, кому Она должна быть вручена для хранения. Все колена Израилевы стали тянуть жребий, и жребий пал на колено Иудино, из которого и был родом вдовый плотник Иосиф. Тогда первосвященник сказал: "Пусть все, у кого нет жены, придут и принесут посох в руке своей". И все сделали так, как сказал первосвященник. Иосиф вовсе и не собирался стать обручником прекрасной девы из Храма, но что-то толкнуло его, словно кто подсказал, чтобы он сделал так, и он тоже принес свой посох. Его посох был старый, иссохший на вид, и хозяин его никак не рассчитывал оказаться хранителем чистой девы. И стеснялся своего участия в соревновании. Но судьба старца, будто по чьему-то велению, сделала резкий поворот, которого никто из претендентов не мог ожидать. Первосвященник взял у каждого пришедшего посох и внес его в Святая Святых Храма. Прошла ночь. На другой день все собрались снова. Первосвященник в голубой ризе с яблоками из нитей пурпурного и червленого цвета по подолу, украшенной звенящими бубенчиками, вошел в Святая Святых и молился. И тихое нежное позванивание доносилось оттуда. Наконец завесы раздвинулись, и он вышел к народу. Оглядев собравшихся, он стал возвращать посохи их владельцам. И никаких знамений не наблюдалось. На что претенденты вздыхали и удивлялись. И не понимали, что думать.
Иосиф подошел за своим жалким посохом послед-ним. И когда первосвященник, звякнув бубенчиками, повернулся к Иосифу и протянул ему его убогий посох, когда уже казалось, что вся эта процедура окончилась безуспешно, все вдруг увидели, как из этого жалкого старческого плотникова посоха вылетела прекрасная белоснежная голубка и села на голову Иосифу.
В храме наступила тишина. Все замерли.
И первосвященник сказал: "Крепись, Иосиф, сын Давидов, Божьим избранием тебе указано принять эту Деву Господа, чтобы хранить Ее у себя".
Все ждали, что скажет в ответ старый плотник Иосиф.
Иосиф заволновался, засовестился. Он не знал: ликовать ему или плакать. Наконец, обратив лицо свое к первосвященнику, Иосиф промолвил: "Я стар, у меня взрослые дети… Как же так?" На что первосвященник строго сказал: "Страшись Господа Бога твоего, раб Божий Иосиф. Вспомни, что сталось с теми, кто противился велениям Бога".
"Так вот и стал Твой Иосиф обручником", - рассказывал о своем сватовстве Марии старый плотник Иосиф.
Но скоро, очень скоро, как это только и бывает в жизни, первые радости от ощущения своей Богоизбранности сменились большими печалями, и Мария поняла, что посещение ангела не избавляет человека от людских страданий и мук. Она помнила, как возрадовалась, как возликовала, почувствовав, что сбылось предсказанное, что внутренняя плоть ее вдруг изменилась, что в ней проклюнулась новая жизнь, что Она зачала, и зачала не иначе как от Духа Святого, ибо никогда не знала мужчину, и как сразу начались для нее всяческие гонения и печали. Ей было странно, что священники - эти служители Бога - не знают того, о чем Ее известил ангел, и не радуются вместе с Нею Божественному зачатию, а наоборот, будто бы хотят ей навредить и извести будущую Богоматерь. И будто сам лукавый руководит ими. Она запомнила, что накануне того дня, когда глумливые священники привели ее в Большой синедрион, ей приснился отвратительный змей с человеческой головой. Он ничего не говорил, а только противно смеялся и показывал ей, будто злой уличный мальчишка, свой длинный красный язык. Она поняла, что сон тот не к добру. И точно. Утром за ней пришли и повели Ее в Большой синедрион. И тотчас же привели туда и Иосифа, обрученного с Ней, которому было поручено оберегать Марию, дабы хранить Ее чистоту.
И плакала Мария перед синедрионом, и говорила: "Жив Господь Бог мой; Я чиста перед Господом, и Я вовсе не знаю мужа".
Священники же лишь лукаво переглядывались и качали головами.
И клялся, и говорил им Иосиф, что чист, чист от всякого общения с Марией.
И опять они переглядывались и щурили глаза.
И не поверили священники Марии и Иосифу-обручнику. И заставили их пить "воду свидетельства".
Первосвященник сказал Марии: "Многое делает вино, многое делает смех, многое делает молодость, многое делают злые соседи. Сделай для Его Великого Имени, написанного во святости, чтобы Оно не было вычеркнуто водой…" Затем он взял в руки глиняную кружку с водой, вошел в Храм, нашел отведенное для принятия "воды свидетельства" место, поднял за кольцо лежащую под ногами мраморную плиту, после чего стал наполнять лежащей под той плитой землею кружку, пока земля не выступила над водой. После этого написал на специальном пергаменте заклятие, смыл его этой водой, дал выпить Марии и отправил ее в горы. Она вернулась оттуда, и лицо ее было чисто и безмятежно. И не было на нем никакого знака, указывающего на грех, и она не чувствовала никакой боли от этого испытания.
Когда той же процедуре подвергали Иосифа, Мария до слез жалела этого унижаемого священниками и злословившими соседями доброго, благочестивого человека, всегда бережно, по-отечески опекавшего Ее. И каждому понятно, что на нем также не обнаружилось никакого греха, никакой метки Господней. И первосвященник развел руками: "Вижу, Бог не засвидетельствовал грех ваш, и я не осужу вас".
И отпустил их оправданными.
Что еще могла поведать шпиону, прикинувшемуся учеником Иисуса, праведная Мария, чтобы у римского прокуратора воссоздалась реальная картина произошедшего? В общем, прокуратор был доволен. Только он не знал: верить тому, что узнал о Марии, или не верить. Но коль скоро он имел доказательства вознесения Назарянина, приходилось верить, что вначале было общение Марии с архангелом Гавриилом, который и принес деве необычайную весть о Божественном зачатии. Во всем происшедшем была своя логика, которой, как и законами, старались всегда руководствоваться римляне, и это вселяло в прокуратора надежду, что доклад его императору будет дочитан тем до конца и правильно понят.
Глава 14
Левкий перестарался
Получивший за донесение о Матери Назарянина от прокуратора золота сверх меры, Левкий, теперь уже по собственной инициативе, отыскал чудом избежавшего распятия, скрывавшегося в иерусалимских притонах, теряющего рассудок ослепшего Варавву. Да, да, читатель, ослепшего. Как это произошло, расскажем чуть позднее. Ибо сейчас нам надо окончательно разобраться с раздраженным обстоятельствами Пилатом и отправить его в Рим. До прокуратора дошли слухи, что недруги и завистники уже мутят воду в Сенате и в окружении императора Тиберия. Уличают игемона в близости с опальным Сеяном. Так что нервы прокуратора были на пределе.
Ценность Вараввы как свидетеля, волею Высших сил избежавшего приготовленного для него распятия, была в том, что лихой разбойник часть той злополучной ночи на пятницу просидел вместе с
Назарянином в темнице и, возможно, имел с Тем разговор. Возможно, смысл этого разговора также сможет пролить еще немного света на эти страшные и таинственные события, и прокуратор опять так же щедро наградит своего шпиона. Так думал Левкий, принимаясь за "разработку" Вараввы. И ему удалось узнать кое-что, о чем этот "вьюн" и проныра и тем более прокуратор и не ведали.
Перед самым отъездом игемона в Кесарию Левкий принес запись своего разговора с Вараввой и планировал порадовать Пилата новым материалом по "делу от четырнадцатого дня нисана", как он обозначил для себя данное происшествие, но был неприятно поражен встречей, устроенной ему прокуратором. Едва Пилат услышал о новых материалах, собранных без его ведома и разрешения, как затопал на Левкия ногами, закричал страшным криком. Переутомленному заботами и собственными неясными перспективами римлянину вдруг пришло в голову, что и после его отъезда, прикрываясь его именем, Левкий станет продолжать свое расследование, как он это только что сделал, отыскав без его согласия Варавву. Кто знает, что он еще откопает и как это отразится на репутации прокуратора? Он нахмурился, с лица исчезло обычное скептическое выражение, которое так подобает философам и знатным, наделенным умом римлянам, а Пилат чувствовал себя и тем и другим. Он уже готов был топнуть ногой и рявкнуть и на появившуюся из глубины покоев Клавдию Прокулу, чтобы не совалась в дела Рима, и вдобавок крикнуть центуриона, чтобы заключить своего верного шпиона под стражу, но, словно с чьей-то подачи, философски посмотрев на себя со стороны, передумал. Тем временем Клавдия Прокула, коснувшись руки Пилата, мягко сказала Левкию:
- Прокуратор Понтий Пилат сегодня не в духе, но он благодарит верного Левкия за службу.
Женщина протянула руку, взяла у растерявшегося тайного советника свиток с текстом нового донесения, вложила ему в ладонь небольшой кожаный мешочек с золотыми монетами и отпустила Левкия восвояси.
- Напрасно мы его отпустили, - покачал головой прокуратор, когда шпион покинул преторий. - Его следовало посадить под арест, придумать повод и… казнить. Дознаватель сей должен исчезнуть… Он слишком инициативен и много знает.