Надо сказать, я умял почти всё, что они поставили передо мной, и даже не ощущал особенной тяжести в желудке, которая должна была неизбежно возникнуть после такого количества съеденного. Сидевший тут же Амбруаз едва притронулся к своей порции, скорее из вежливости, и совершенно не возражал, когда я подвинул к себе его тарелку. Он периодически подливал мне сильно разбавленного вина, которым я запивал еду, и за время моей трапезы ушло почти полтора кувшина довольно внушительного объёма. От выпитого слегка закружилась голова, а от съеденного почти сразу потянуло в сон. Амбруаз помог мне встать и кое-как, опять же с его помощью, я доковылял до кровати.
Оказывается, пока я ел, успели поменять простыни, хотя они и не пребывали в столь плачевном состоянии, как когда я пришёл в себя в первый раз после клеймения.
- Теперь вам лучше поспать подольше, - сказал на прощание Амбруаз. – Сон и плотная еда для вас сейчас лучшее лекарство.
- А может быть найдётся какое-нибудь средство, - решил поинтересоваться я, - которое поднимет меня на ноги? В более короткие сроки, чем еда и сон.
- И думать забудьте, - отрезал стоявший в дверях врач, - ваш организм слишком ослаблен для подобных препаратов. Да и вы уже употребили достаточно. Одно то, что вы пили сильный опиат, видимо, чтобы умерить головную боль, и принимали некие тонизирующие средства алхимического производства, так ударило по вашей печени, что ей ещё долго оправляться. Так что выбросьте из головы эти глупости.
Он решительно шагнул через порог, однако остановился и снова обернулся ко мне.
- К тому же, ваше тело восстанавливается куда быстрее, нежели должно. Думаю, вы и так окажетесь на ногах в кратчайшие сроки.
Капитан корабля был настоящим кладезем контрастов. Потрёпанный, но модный дублет тёмно-красного сукна характерного кастильского кроя, бриджи и чулки ему под стать, зато отменная перевязь для рапиры, покоящейся в потёртых ножнах. А на плечах изумительный просто плащ, украшенный павлиньими перьями. В правой руке он держал шляпу тонкого фетра, правда без перьев, что меня лично удивило. Левая же покоилась на гарде шпаги. Был капитан немолод и явно повидал многое – об этом говорили и продублённое солнцем и ветром лицо, волосы цвета соли с перцем, но в первую очередь, конечно, глаза. Такой взгляд бывает лишь у опытных искателей приключений, уж я таких навидался на факториях.
- Хуан Санчес Вилья-Лобос Рамирес, - изобразил он довольно удачно изысканный поклон. По крайней мене, на мой невзыскательный взгляд, он выглядел именно таким. – Капитан прекраснейшего галеона "Espirito Santo". Мы к вашим услугам, монсеньор.
Я не сразу понял, что он говорит о себе и своём корабле, как будто тот был своего рода живым существом. Хотя кто ж их, моряков, разберёт. Как по мне, так все они чуточку чокнутые. Нормальному человеку не придёт в голову отправляться в море на деревянной скорлупке, какой бы крепкой та ни казалась.
Я чувствовал себя уже почти отлично, хотя с того дня, когда пришёл в себя и с помощью доктора Амбруаза добрался до кухни, прошло не так уж много времени. Но последние несколько дней я даже вернулся к тренировкам. Благо помахать мечом в усадьбе, принадлежавшей прелату Лафрамбуазу, было с кем. В город вернулся в сопровождении трёх нервных молодых волков и одного ещё более нервного егеря Агирре, который весьма неплохо управлялся с клинком. Скрипач тоже завершил своё турне по кабакам и борделям, оторвавшись за месяцы вынужденного поста на руднике, и теперь целыми днями торчал или в мастерской или на стрельбище. Он завёл себе приятеля – тевтонского инженера, работавшего на инквизитора, и вместе с ним копался в своей ненаглядной Виолине, доводя до совершенства и без того отличный арбалет.
Этим утром, сразу после завтрака, на кухню заявился сам прелат Лафрамбуаз, сильно напугавший кухарок, не привыкших к визитам столь облечённых властью особ в их хозяйство. Надо сказать, аппетиты мои умерились не слишком сильно – я продолжал, вульгарно выражаясь, жрать в три горла. Как объяснил доктор Амбруаз, продолжавший наблюдать меня, мой организм восстанавливается, и ему нужно было куда больше энергии, которую мы получаем из пищи, нежели обычно.
Прелат не стал объяснять цель своего визита, просто сделал мне знак следовать за ним. Он привёл меня в знакомую большую комнату, где нас уже ждал кастилец в павлиньем плаще. Входить в комнату, в которой меня заклеймили, очень не хотелось, и, пускай я видел через распахнутые створки, что ни стула, ни жаровни внутри нет, мне всё равно было очень не по себе. Однако я пересилил себя и шагнул через порог.
- Ваши услуги понадобятся для небольшого путешествия, - сказал капитану прелат, - которое будет щедро оплачено. Аванс, как мы и условились, вы получите немедленно, и отправиться должны будете с первым же приливом.
- Я хотел бы узнать пункт назначения, - поинтересовался тот.
- Всё на борту, - опередив прелата, заявил я.
- Опять вся эта секретность, - неизвестно кому посетовал кастилец. – Ну что ж, я знал, на что подряжаюсь. Кто бы из вас двоих не отправлялся со мной, советую поторопиться, иначе пропустим прилив. Я намерен нынче же отчалить из Виареджио.
- Мне не нужно будет много времени на сборы, - заверил его я.
Капитан Рамирес снова изящно поклонился, будто бы особам королевской крови кланялся, никак не меньше, и вышел из зала.
Прощание у меня много времени не заняло. Прелат проинструктировал меня прямо в том же зале, стоило только дверям закрыться за кастильцем.
- К Троице ты явно не успеешь собрать людей, - сказал он, - однако это вовсе не значит, что торопиться не следует. А потому, раз ты отправляешься за Гизбертом в островную тюрьму, то я пошлю своих людей за выбранной тобой ведьмой.
Честно говоря, своё намерение взять в отряд полубезумную ведьму я хотел сохранить в тайне от прелата. Всё же, насколько я успел узнать этого человека, да и то, что я знал о нём прежде, подтверждало его верность 18 завету 22 главы Книги Исхода. Однако я понимал и тщетность усилий что-либо скрыть от инквизитора Тосканы. Но теперь он сам разрешил мои сомнения, и я вовсе не горел желанием уточнять, отчего же изменились его взгляды на колдовство и ведьм, которые он недавно высказал весьма резко.
- Твои люди это время погостят у меня, - продолжил он. – Откровенно говоря, я рад, что Скрипач взялся за ум – он просадил достаточно приличную сумму. Теперь, правда, они с инженером тратят не сильно меньше, но хотя бы на благое дело, а не на кости, вино и продажных женщин.
- К Агирре, как я понимаю, претензий у вас нет, монсеньор, - заметил я.
- Никаких, - пожал плечами Лафрамбуаз. – Он в основном пропадает за городом со своими волками и моим егерем. Надеюсь, тот совсем не одичает от общения с баском и его зверями.
Я кивнул, принимая это к сведению. Моя уверенность в Агирре выросла, хотя я до сих пор не был уверен в искренности его намерений.
На прощание с баском и Скрипачом тоже много времени не понадобилось. Мы не слишком много общались даже после того, как я пришёл в себя и начал тренироваться. Арбалетчику куда интересней было работать над своим оружием и опробовать новые технические решения, придуманные вместе с тевтонским инженером. Агирре же стал как-то дик и нелюдим, предпочитая компанию своих волков. Он больше не хохотал и не шутил натужно, как прежде. Да и к кабацким дракам с бордельными приключениями остыл.
- Надолго уплываешь? – спросил только у меня Скрипач. Ему явно хотелось как можно скорее вернуться в мастерскую или на стрельбище.
- Несколько недель точно, - ответил я. – Надеюсь, к этому времени ты с инженером закончишь работать над Виолиной.
- Совершенству нет предела, - вздохнул арбалетчик, - и наш труд можно будет, наверное, только прервать, но не назвать завершённым.
- Ты неплохо начал обращаться с мечом, - сказал мне на прощание Агирре, крепко пожимая протянутую руку.
- Надеюсь, к моему возвращению ты разживёшься нормальным мечом, - неуклюже пошутил я.
Баск оставил себе обломанный в битве на руднике меч, и во время наших тренировок продолжал пользоваться именно им. Хотя легко мог взять себе любой – куда лучшего качества – в оружейной при поместье инквизитора.
- Этот меч мне верой и правдой служил, жизнь спас, - серьёзно ответил Агирре, - я не могу просто так взять и отказаться от него.
- Варвар, - хлопнул его по плечу я, и, развернувшись, зашагал к воротам инквизиторского поместья.
За ними меня уже ждала карета, которая отвезёт в небольшой портовый городишко Виареджио. Ближайший к Лукке морской порт. Внутри уже сидел кастилец в плаще из павлиньих перьев. А вот то, что вместе с ним поместился иудей Гедалия, меня сильно удивило.
- Решил проводить меня? – поинтересовался я у него.
- Хотел спросить о судьбе одного нашего общего знакомого, - ответил он. – Он остался должен мне внушительную сумму денег, и до сих пор я был уверен, что потерял их.
- Вряд ли, находясь там, где он есть, - пожал плечами я, - наш общий знакомый отдаст тебе деньги.
- То, что ты хочешь, обойдётся в ещё более солидные деньги!
Когда дело касалось серебра, а особенно золота, Гедалия мог дать фору многим своим братьям по вере.
- На сей раз они не твои, Гедалия, а твоего покровителя, - отмахнулся я. – И он уже дал добро.
- Вот только отчитываться за расходы прелата приходится мне, - заявил он, - и, скажу тебе, делать это всё сложнее. Ты обходишься прелату в солидные суммы.
- А во сколько обошлась бы империи потеря Шварцвальда? – поинтересовался у него я с самым невинным видом.
Наверное, Гедалия смог бы мне быстро посчитать сумму убытка, даже так, что называется, на коленке, и вряд ли она бы сильно грешила против истины. Уж с чем-чем, а с цифрами, особенно когда это касается денег, иудеи обращались просто виртуозно. Однако ответить ему не дал капитан Рамирес.
- Теперь я понимаю, отчего Католичка велела вам покинуть пределы страны в трёхмесячный срок, - скучающим голосом бросил он.
Гедалия воззрился на него с откровенной ненавистью, однако ничего говорить не стал. Только стукнул тростью по крыше кареты. Кучер тут же остановился и иудей, не прощаясь, вышел.
Я глянул на кастильца, но тот так и просидел всю дорогу до порта молча, со скучающим видом поглядывая время от времени в окно кареты.
Глава 9.
Один шанс из сотни.
Каюта капитана Рамиреса была полным его отражением. Только у человека, носящего плащ из павлиньих перьев, может быть столь роскошный салон. Тем более что жить он предпочитал в небольшой комнатке рядом с основным салоном, размерами уступавшими только кают компании. Эту комнатку капитан любезно предоставил мне, сам же расположился в роскошном алькове на большой двуспальной кровати. По его словам, в ней перебывало немало знатных дам.
- Простушкам хватает и моего природного обаяния, - сообщил он мне за первым обедом, - а вот благородным шлюхам этого, увы, маловато. Приходится производить впечатление.
Я не был ханжой, и частенько на постоялых дворах делал более чем откровенные намёки симпатичным служанкам, однако отношение к женщинам капитана Рамиреса меня коробило. Он всех их скопом причислял к шлюхам, все желания и помыслы которых устремлены мужчине в штаны. Я был с ним не согласен, ибо весь мой опыт рейдерства говорил об обратном. Уж где-где, а среди рейдеров, ходящих в мёртвые города, достаточно было сильных женщин, многим из которых было вообще плевать на мужчин. И это вовсе не значило, что в постели они предпочитали женщин. Просто их бесшабашная вседозволенность последнего дня, царившая на факториях, не цепляла так сильно, как большинство мужчин.
- Но это не идёт ни в какое сравнение с моей "Галегой", - частенько вздыхал Рамирес. – Конечно, она была карракой, старушкой, можно сказать, но я любил её больше всего. Первый корабль, как первая женщина – такого не забыть с другими.
- Что с ней стало? – рискнул спросить я на третий или четвёртый вечер нашего знакомства. Наверное, капитан уже считал меня достаточно близким человеком, чтобы поведать историю своего первого корабля.
- Говорят, она погибла где-то в неизвестных морях, вместе со всей экспедицией этого проходимца Колона, - ответил он. – Ушли для короны искать новые земли, а толку… Только отличные корабли сгубили. А мою "Галегу" чёртов кантабриец де ла Коса забрал себе за долги. Переименовал её в "Санта Марию" и сам решил выйти в море капитаном. Да только какой из него капитан – ясно теперь!
Видимо, рана была старой, но заживать не спешила. Рамирес охотно рассказал мне всю историю, как будто заново растравляя её. Это доставляло ему какое-то почти извращённое удовольствие. Поэтому я поспешил сменить тему.
- Повезло вам, Рейнар, что нашли тех мальтийцев, - заявил Рамирес, когда мы взяли курс на Кандию, обогнув Сицилию. – Мало кто согласился бы взять на борт пассажира, даже если и по пути.
- Мир и море не без добрых людей, - развёл руками я. – Даже в наше время.
- На море, скажу я вам, - сказал кастилец, - вообще, мало что изменилось. Я считал, что чума станется для нас едва ли не золотым веком. Что все побегут на острова, бросив гниющий труп континента исходить смрадом и заразой. Но нет, - вздохнул он, - люди остались сухопутными. Лишь венецианцы сбежали на Крит, переименовав его в Кандию.
- А как же Земли улыбок? – прищурившись, глянул ему в глаза я.
- Видите мой салон, - обвёл рукой всё великолепие позолоты и искусной резьбы по дереву капитан, - посуду, с которой мы едим, - вкушать пищу земную он предпочитал из тарелок тонкого фарфора, с позолоченной вязью восточных букв по краю, наверное, какие-нибудь цитаты из Корана насчёт еды, еда, конечно же, была под стать посуде, и кубки с вином – только из драгоценных металлов, украшенные мелкими камнями, ну и вина, естественно, только лучшие, - добавьте к этому стоимость всего корабля, команды, если продать её безбожным работорговцам, и содержимое всей моей маленькой кубышки на чёрный день. Вы не иудей, но, думаю, понимаете, какая выходит сумма. Так вот, сударь, этого не хватит и на половину, да что там, на треть, взноса, который обеспечил бы мне лишь возможность попасть на эти острова. Те самые вежливые господа из Мальтийского ордена, что согласились подбросить пассажира до Салерно, отправят на дно любого, кто приблизится к Святой Марии или Сан Мигелю. Уж там-то их морские патрули никого не пропустят. Они стерегут свои денежки так же рьяно, как их бывшие братья сражаются с мертвецами на суше.
Я знал о расколе в стане ордена Госпитальеров. Часть из них, остававшаяся на острове Мальта, придерживалась примерно той же точки зрения, что и капитан Рамирес. Их возглавил старый магистр ордена Джованни Баттиста Орсини, призвавший всех верных иоаннитов вернуться на Мальту. Однако далеко не всем этот приказ пришёлся по душе. Лидером несогласных стал Пьер д’Обюссон, первым с гордостью принявший именование Бездушного. Вокруг него сплотились те рыцари, кто считал своим долгом защищать людей от кошмарного недуга, странствующего по Европе. Так орден разделился на красных или морских госпитальеров и чёрных или бездушных.
Между двумя ветвями ордена больше не было братской любви и согласия. Они лишь терпели друг друга. А уж после того, как Орсини возглавил удачную экспедицию на Ястребиные острова, сделав их новым оплотом ордена, и заодно теми самыми Землями улыбок, отношения между братьями испортились окончательно. Д’Обюссон считал предательством то, что госпитальеры наживаются на чуме, пуская на острова людей за баснословные деньги, и при условии прохождения строжайшего трёхмесячного карантина. Если у человека, уже заплатившего за проезд и землю на островах обнаруживали хотя бы малейшие признаки в заражении чумой, его немедленно возвращали обратно на континент. И сколько бы ни сулил такой неудачник после, его кандидатура никогда не рассматривалась. Д’Обюссон отрёкся от мальтийцев, объявив себя великим магистром единственно верного Суверенного военного странноприимного ордена Святого Иоанна, Иерусалима и Родоса, навсегда вычеркнув Мальту из официального наименования.
Не раз и не два между ветвями расколотого ордена вспыхивали конфликты, но никогда они, по большому счёту, ни к чему не приводили. За Мальтийским орденом стояли огромные деньги и не иссякающий поток желающих оказаться на Землях улыбок сильных мира сего, а также едва ли не сильнейший во всей Европе флот. Однако острова не могли прокормить себя сами, и известная доля золота шла на покупку провианта для них в портах севера Италии. За бездушными была полная поддержка со стороны теократов Священной Римской империи, товарищеское отношение тевтонов и, что немаловажно, хотя многие считают, что это не так, авторитет среди простого народа. Если мальтийцы были своего рода орденом знати и богачей, то бездушные, несмотря на мрачную репутацию и вырезанные селения, оставались орденом простонародья. Ведь в их командориях и на заставах все получали приют и лечение, конечно, если не были заражены чумой, и оставались чистыми. Для нечистых оставались закрытыми как ворота застав бездушных, так и Острова улыбок мальтийцев – в их отношении обе ветви ордена были солидарны. Наверное, это был единственный вопрос, где их мнения оставались едиными.
В целом же, морское путешествие оказалось скорее скучным. По весеннему времени погода стояла хорошая, и ничего даже отдалённо похожего на шторм не было. Ветер, конечно, не всегда дул исключительно попутный, а кое-когда приходилось и маневрировать при встречном, рыская галсами, как объяснил мне капитан, и полагаясь на течения, но, опять же, обстоятельства были скорее благоприятными.
- Матросы болтают, что ты приносишь удачу, amigo, - заявил мне как-то Рамирес. – Не удивлюсь, если они попросят несколько локонов твоих волос, или обрезки ногтей. В море народ удивительно суеверный, так что имеешь неплохие шансы нажиться на этом. Только не уступай первому же за медяки, погоди пока серебро предлагать не начнут.
Он опустил роскошную подзорную трубу, явно восточной работы, украшенную слоновой костью и золотыми накладками. Скорее всего, прежде она принадлежала какому-нибудь вельможе или крупному морскому военачальнику Чёрной порты.