Александра Петровича всегда охватывало тоскливое чувство, когда он подходил к разбросанным корпусам Новодевичьего. Вид был безрадостным и унылым.
Российское дворянство утратило всякий блеск, выказывая здесь отвратительную изнанку, и сама "антисоветская борьба" здешних приживал больше всего напоминала какой-то "Союз меча и орала", вышедшего из-под едкого пера Ильфа и Петрова.
Откровенно говоря, Демьянову было неприятно то, как эти двое изобразили в своем романе дворян, но они будто писали с натуры, побывав в странном, заброшенном мирке монастыря. А на правду чего роптать?
Тем более что и с ним самим здесь многое связано. Свой оперативный псевдоним "Гейне" он получил после того, как перевел на немецкий некоторые вирши Садовского, обещая напечатать их в Берлине. Да и операция, в которой ему прописана главная роль, не зря названа "Монастырем".
Александр Петрович свернул к церкви, в подвале которой был прописан "вождь". Раньше там находилось здешнее домоуправление, а потом, говорят, сам Микоян поспособствовал выделению Садовскому жилплощади – жена поэта гадала на картах супруге Анастаса Ивановича.
Демьянов вошел в квартиру, окунаясь в атмосферу небрежности и бардака. С левой стороны от двери висело чучело тетерева, с правой – голова волка. Далее взгляд терялся – квартира, как бы не в семьдесят квадратных метров, была перегорожена множеством фанерных ширм, над которыми возвышались шкафы с книгами. На некоторых шкафах пылились человеческие черепа – уж так был устроен Садовский, впадал в мистику, любил потустороннее, как-то все это сплетая с монархизмом крайнего толка.
Встречать Демьянова вышла бывшая фрейлина – неопрятная старушенция с длинными рыжими, как будто месяц нечесаными волосами, одетая в грязную рваную белую кофточку и черную дырявую юбку.
– Александр Петрови-ич! – заулыбалась она. – Радость-то какая! Проходите, проходите…
– Кто там, Надя? – донесся ясный, резкий голос Садовского.
– Александр Петрович пришли! – пропела Воскобойникова.
– А-а…
Натянуто улыбаясь, Демьянов прошел в комнату "вождя". Одна стена комнаты была завешена куском парчи, из которой шили поповские рясы, на правой стене висел большой женский портрет.
Сам хозяин квартиры сидел в большом кресле за письменным столом, заваленным книгами и бумагами.
Потеряв ноги еще в первый год революции, Садовский был частично парализован, но голоса хворь не коснулась.
Александр Петрович внутренне усмехнулся: поэт напомнил ему Кису Воробьянинова – тоже лысый, Садовский носил бороду, аккуратно подстриженную клином, лицо его было продолговатым, худым и очень бледным. Одет "вождь" был как всегда – в черный без воротника халат, в черную с высоким воротником рубаху, только вместо пуговиц были пришиты какие-то медные бляхи.
– Здравствуйте, – наклонил голову Демьянов. – Решил нанести вам визит. Кстати, я впервые в вашем жилище. Впечатляет! Далеко не всякий москвич может похвастаться отдельной квартирой.
Садовский довольно ухмыльнулся.
– Я сюда через Наркомпрос попал, – сказал он. – За меня некоторые писатели хлопотали. Меня поддержали тогда Алексей Толстой, который теперь такой негодяй, и Сергей Городецкий, который дурак, и Корней Чуковский, который трусливый, как заяц, и сейчас удрал. Порядочный человек был только что умерший Иван Евдокимов, но и он продался большевикам. По-настоящему порядочна только Мариэтта Шагинян, но она кругом в долгах… Ну, как наша борьба?
– Идет полным ходом, – честно признался Александр Петрович. – Меня уже спрашивали с той стороны, есть ли у нас свои люди в Ярославле и в Рязани.
– Нету, – поморщился "вождь". – Но вы бы сказали, что у нас есть связи с Горьким!
– Уже передал.
– Превосходно! – бодро заключил Садовский.
Не зная, что еще сказать, Демьянов вежливо поинтересовался:
– Над чем работаете?
– А! – отмахнулся поэт скрюченной рукою. – Это мое старое, еще прошлогоднее. Называется – "Немцам". Достал, вот, перечитать захотелось. Навеяло, знаете ли…
– А послушать можно?
Садовский с готовностью подхватил исчерканный лист, прочистил горло и с чувством зачитал:
Христос Воскрес! Спешите, братья! Из мглы кровавой октября Мы простираем к вам объятья, Зовем свободу, ждем царя! Он возвратит нам рай святыни, Свободный труд и честный торг, Забьют фонтанами пустыни, В сердцах заискрится восторг! Да сгинет шайка негодяев, Кем опозорена Москва, Кто нас учил, как попугаев, Твердить дурацкие слова! Христос Воскрес! Отныне снова, Пребудет с нами, как и встарь, Заветное, святое слово: Самодержавный русский царь!
– Здорово, – серьезно сказал Демьянов. – И монархия, и православие, и антисоветский зов…
– О! – поднял палец поэт. – Зов! Хорошо сказано.
– Кстати, – вспомнил Александр Петрович. – Наши друзья велели поддержать вас…
Он вынул из кармана сложенные вместе десять сторублевок. Немцы уже передали на подкупы и прочее более пятидесяти тысяч советских рублей – Судоплатов смеялся даже над тем, что немцы, дескать, финансируют операцию. Эйтингон, чтобы меньше возникало вопросов, велел передать тысячу рублей Садовскому.
– Спаси-ибо… – протянул тот. – Хоть какой-то просвет во всей этой мгле!
– Ну, засим позвольте откланяться.
Задержаться его не уговаривали, и Демьянов, испытывая облегчение, покинул Новодевичий монастырь.
В тот же вечер, переговорив с Эйтингоном, он отправил радиограмму такого содержания:
Rzd Реализуя указания направить усилия на сбор военных сведений, мы достигли некоторых успехов, обзаведясь соответствующими источниками… Присланные нам 25 тысяч рублей настолько мизерная сумма, что ни о каком развертывании работы не может быть и речи. Источник из НКПС, занимающий там ответственную должность и имеющий доступ к военным перевозкам по России, вчера заявил, что в дальнейшем он может работать с нами только за деньги… Как нам быть? На развертывание работы, оплату лиц, которых мы используем, на содержание "Б" и его связей нам нужно 500 тысяч рублей. Всего мы хотели бы получить 800 тысяч рублей, ценности и материалы для пропаганды… And"
Германский разведцентр ответил в тот же вечер – немцы были согласны на выдвинутые условия, лишь посетовав, что за один раз требуемую сумму не отправить, нужно будет отправлять две "посылки"…
* * *
…Александр Петрович прошел на кухню и согрел себе чаю. Особенных разносолов не было, но имелся колотый сахар, а не сахарин, и вчерашние блинчики. Жить можно…
Тишину нарушил резкий звонок телефона. Испытывая, по старой памяти, легкий холодок, Демьянов поднял трубку.
– Алло?
Звонил тестюшка.
– Привет, зятек! – хохотнул профессор, хотя и немного нервно. – Только что у меня побывали двое… э-э… пациентов. Скоро заявятся к тебе. Жди.
– Понял. Спасибо, встретим.
Александр медленно опустил трубку. Признаться, ему не слишком хотелось видеть людей оттуда. Но что делать – служба.
И Демьянов унял расходившиеся нервы.
Что и говорить, сотрудничество с НКВД далось ему нелегко – не пускало старое, отжившее, но притягательное. Память детства.
Но стыдно взрослому мужчине цепляться за младенческие впечатления, да и не пришлось Александру Петровичу долго искать некую точку опоры, она была всегда, а звали ее – Россия.
Стала она Советской? И что же? Это та самая страна, та земля, где он живет. Родина.
Иногда прошлое вносило разлад в настоящее, терялся некий баланс в душе, стрелка "зыбкого сердца весов" металась в стороны от покоя, но постепенно все приходило в равновесие.
И вот условный стук в дверь.
Татьяна сильно вздрогнула. Прижав ладони к щекам, она обернулась к мужу и прошептала, кругля глаза:
– Саша, это они!
А Демьянов быстро пришел в норму. Не хватало еще волноваться из-за немцев у себя дома!
– Успокойся, – мягко сказал он. – Поди, сядь с книгой.
Татьяна послушалась. Накинув шаль на плечи, устроилась в кресле с томиком Достоевского.
Александр Петрович открыл дверь и впустил парочку в форме комсостава РККА. Впрочем, мундиры СС им подошли бы не хуже.
– Чем могу? – церемонно спросил Демьянов.
Старший из офицеров, мгновенно его "срисовав", сказал приглушенным голосом:
– Мы из деревни от дедушки, гостинцы хотим передать.
Услыхав пароль, Александр Петрович улыбнулся и выдал отзыв:
– Не забывает нас старик! Милости просим.
Сняв фуражки, курьеры переступили порог "явочной" квартиры, затащив туго набитые "сидоры".
– Не разувайтесь, проходите.
Гости, оглядываясь по привычке, прошли в комнату. Поклонившись Татьяне, выложили на стол деньги – десять тысяч рублей, продукты, шифровальные блокноты.
– Рация в брошенной квартире на Арбате, вот адрес и ключ.
– Отлично, – кивнул Демьянов. – Отобедаете с нами?
– Спасибо за приглашение, но – дела!
– Может, чаю? С вареньем?
Курьеры заколебались.
– Ну, ладно, уговорили!
От чая "гости" осоловели (еще бы, такую дозу снотворного выглотать!), и обоих уложили на диване. Минут через пять, когда стало ясно, что оба в отключке, Александр Петрович сфотографировал курьеров. Татьяна в это время повынимала боевые патроны из их револьверов, заменив их холостыми.
– Все! – шепнула она.
– Не бойся, – усмехнулся Демьянов, – не услышат.
Где-то через час один из курьеров проснулся.
– Ох, что-то меня развезло… – пробормотал он.
– Устали, – понимающе кивнул Александр Петрович.
– Это – да… Вставай! Эй!
Второй курьер не сразу, но пришел в себя.
– Может, останетесь? – продолжил Демьянов разыгрывать гостеприимного хозяина.
– Нет, нет, спасибо! Пойдем мы.
– Ну, что ж, в таком случае – до свидания.
– Будьте осторожны, – подала голос Татьяна.
Оба офицера поклонились женщине и удалились.
– Ну, вот и все, – выдохнул Александр Петрович. – А ты молодец, подыграла в лучших театральных традициях!
Женщина смешливо фыркнула.
– Забыл, что ли, где я работаю?
Демьянов, продолжая улыбаться, набрал номер Эйтингона.
– Алло? Наум Исаакович? Здравствуйте. Узнали?
– А то! Проводили гостей? Двое их было?
– Да, двое. Только что ушли.
– Мы их опознали, это Станкевич и Шакуров, предатели-перебежчики. Брать мы их не будем пока, пускай погуляют дней десять, чтобы их арест не связали с вами, а потом… Сделаем так. Станкевича мы перевербуем, он мужчинка податливый. Будет передавать радиограммы немцам по второй рации.
– А Шакурова?
– Сделаем так. Передадите немцам, что Шакуров трусит, много пьет и становится для нас опасным. Разумеется, передадите не сейчас, а лучше к концу недели. И вот еще что. Сегодня сообщите немцам, что курьеры прибыли, все хорошо, и добавьте, что вас по знакомству устроили младшим офицером в Генштаб.
– Ого! Понятно. Хорошо, Наум Исаакович.
Александр Петрович положил трубку и обернулся к жене.
– Эйтингон позволит этим двум погулять по Москве десять дней, чтобы отвести от меня подозрения.
– Но потом их все равно схватят?
– Ну, конечно. Немцев это не насторожит, курьеры – расходный материал, их редко хватает на две, так сказать, ходки. Ладно, к черту Канариса, Гитлера и прочую шушеру! Лучше скажи мне, Танечка-Танюша, что у нас сегодня на обед?
– Вареники! – ослепительно улыбнулась Танечка-Танюша.
– Вареники… – плотоядно застонал Демьянов. – А с чем?
– С капустой! И с мясом. "Колдуны" называются.
– Богиня! – искренне прошептал Александр Петрович. – Так чего же мы ждем? Вперед, на кухню! "Колдуны" ждут нас!
Он бодро прошагал на жаркую кухню, лапая хихикавшую Татьяну, а сам думал в это время, скоро ли ему передадут текст радиограммы. Его сочиняли в Генштабе и Разведупре, под личным контролем генерала Штеменко. Только подпись теперь ставили другую – "Престол".
На пороге кухни Демьянов нежно приобнял жену.
Господи, да какому нелегалу были созданы подобные райские условия? Бороться с врагом, не покидая родного дома, родных тебе людей, родную страну!
"Нет, тевтоны сраные, – весело подумал Александр Петрович, – я этот бой не проиграю!"
Из записок П. А. Судоплатова:
"Эмиграция и Деникин в январе 1940 года первыми оценили реалии советской внешней политики, указав на то, что "великодержавные, геополитические соображения защиты глобальных российских интересов доминируют над принципами большевистского интернационализма и поддержки мирового революционного движения".
Для нас эта информация имела очень важное значение. Из нее мы не только узнали ход мыслей противника, но и увидели (хотя мной это воспринималось совершенно естественно), что в записке Деникина четко формулировались общие установки Сталина и Молотова по внешнеполитическим вопросам, в частности о том, что мировое коммунистическое движение должно прежде всего действовать в направлении поддержки СССР, а не классового противостояния в капиталистическим мире.
Но самым важным было то обстоятельство, что мировое коммунистическое движение, деятельность компартий Европы, опора на наших зарубежных друзей и источников – все это было подчинено главной цели советской внешней политики – утверждению СССР как ведущей державы на международной арене. Таким образом идеологические соображения в практической деятельности Коминтерна со второй половины 30-х годов были отодвинуты на второй план. Коммунистические партии зарубежья мы рассматривали как свой боевой резерв в будущем военном противостоянии".
Глава 12
Синий вариант
Украина, Захидный партизанский край. 12 июня 1942 года
После полного провала карательной экспедиции немецкое командование в Ровно оказалось в щекотливой ситуации – партизаны потребовали освободить их товарищей из тюрем и концлагерей – 1200 человек, подпольщиков, партизан, пленных красноармейцев, не пожелавших служить рейху.
В ином случае 1200 пленных эсэсовцев ждал расстрел.
Вся пикантность заключалась в нежелании признаться перед берлинским руководством в собственном поражении, а решать вопрос с заложниками нужно было именно в Берлине.
Осторожное зондирование показало, что фюрер крайне нервно реагирует на любые переговоры с партизанами, поскольку считает это проявлением слабости. Ответ получался категоричным: разговор с преступниками (то бишь с партизанами) возможен только один – с позиции силы.
Короче говоря, эсэсовцы были приговорены.
И партизаны, не мешкая, привели приговор в исполнение.
Совесть Судоплатова молчала – никаких конвенций он не подписывал, а его 1-я партизанская армия – не регулярные войска. Да и о чем спорить? Можно ли относиться к эсэсовцам так же, как они относятся к пленным где-нибудь в Освенциме?
Это в будущем для европейских либералов жизнь преступника будет священна, а вот Павла и тогда, и теперь больше интересовали жертвы преступлений. А жертвы имеют право на справедливость.
Карателей расстреляли все в той же Гнилой балке, после чего пригнали "тыловиков", засевших в танках и блиндажах на линии рассечения, – нате вам лопаты, и копайте. Погребайте сослуживцев.
С танками справились часа за два – подогнали ПТО, да и расстреляли полузакопанную бронетехнику в упор.
Что интересно, страхи нового ровенского гауляйтера Хельмута Квитцрау, бывшего генерального комиссара округа Киев, были напрасны. В Берлине попросту отмахнулись от карателей, от промахов и провалов, ибо восточнее, под Харьковом, на Донбассе, у берега Азовского моря гибла группа армий "Юг".
Несокрушимый вермахт терпел поражение, его танки, его роты безжалостно перемалывались, унавоживая и без того плодородный чернозем.
В начале июня немцы отступили где на сто, где на сто пятьдесят, даже на двести километров, после чего фронт стабилизировался на линии Ахтырка – Днепропетровск – Мелитополь.
То есть уничтожить ГА "Юг" у РККА не получилось, повторилась примерно та же ситуация, что в битве под Москвой, – враг был отброшен, сильно потрепан, но не разбит. С другой стороны, немцам тоже не удалось достичь желаемого – вместо того, чтобы прорваться к Волге и на Кавказ, они откатились чуть ли не к берегу Днепра.
В советской печати было много торжества и песнопений, вплоть до того, что объявлялся скорый конец войне. Однако реальное положение дел было куда более угрожающим.
Немцы понесли огромные потери, это правда, но и Красная Армия пострадала не меньше. Фронт держался, узкие места латались, строилась, углублялась оборона, подчас доходя до девяти линий эшелонирования, но, несмотря ни на что, за люфтваффе по-прежнему оставался перевес. РККА и вермахт сравнялись в танках и живой силе, но если немцы не могли в ближайшее время вести наступление, то и советские войска были лишены этой возможности.
В полную силу заработали эвакуированные за Волгу, на Урал и в Сибирь оборонные заводы. Новые танки, самолеты, орудия шли нескончаемым потоком. Все для фронта, все для победы!
Немцы тоже изыскивали резервы. 6-я армия Паулюса, сократившаяся более чем наполовину и вышедшая из окружения лишь при поддержке 4-й танковой армии Гота и группы Манштейна, спешно пополнялась.
Командование снимало целые дивизии с тех участков фронта, где положение считалось устойчивым, и перебрасывало их на юг. В результате группа армий "Центр", и особенно ГА "Север", оказались обескровлены.
Генерал-фельдмаршал фон Кюхлер, командующий "северянами", попробовал выразить свое негодование, за что был отчитан и буквально оплеван Гитлером. В результате генерал-фельдмаршал подал в отставку, а его место занял Вальтер Модель, не зря прозванный "пожарным фюрера".
Чувствуя поддержку вождя, Модель не стал дожидаться наступления русских, а отвел части изрядно поредевших 16-й и 18-й армий вермахта, что снимало блокаду Ленинграда. Ставка Верховного Главнокомандования не замедлила воспользоваться слабостью противника и заняла рубежи, укрепила оборону.
Ленинградцы вздохнули с облегчением, а вслед за ними и многие производственники по всей стране – город на Неве был важнейшим индустриальным центром.
Надо сказать, что снять дивизии было самым легким, а вот доставить их к месту назначения являлось делом крайне трудным и опасным – железные дороги проходили по территории партизанских краев, начиная с Ленинградского, и просто так отправить эшелон с техникой и людьми не получалось. Мангруппы 2-й ОМСБОН дежурили постоянно, подрывая пути и мосты, отправляя составы под откос.
Немцы выкручивались, как могли, посылая саперов, выстраивая охрану вдоль перегонов. Тогда в дело пошли радиомины.