* * *
План был принят простой, с подсказки Морсета. На правах старшего Наум утвердил его и принял к действию.
Ровно через час после прибытия пришел радиосигнал – приближались самолеты. Они шли не с северо-востока, со стороны Нарвика, а почти с юга. Это были ТБ.
Четырехмоторные машины почти не были видны за тучами, лишь низкий гул моторов оплывал сверху. На большом лугу здоровенные сыновья Морсета раскатали полотнища, укрепив их камнями в знаке треугольника.
В разрыве туч показался первый ТБ-3. Было видно, как с его широкого крыла посыпались человеческие фигурки. Вскоре над островом раскрылись темно-серые купола, сливаясь с небом и морем.
Один самолет, другой, третий…
Вот уже все небо заполнили плавно оседавшие парашюты, а Наум напряженно следил за небом: не объявятся ли всякие "Мессершмитты"? Но нет, высадка шла гладко, без сюрпризов.
Как там Павел говаривал? "Наглость – второе счастье"?
Похоже…
– Удивительно мерзкое ощущение, – пробурчал Пупков, передергивая плечами. – Словно в тебя со всех сторон целятся! Ночь, называется…
– Вить, я тебя не узнаю, – улыбнулся Эйтингон. – Вспомни Берлин! Если бы немцы верили, будто бы русские способны выбраться в столицу рейха, чтобы шлепнуть Геринга, нам бы ни за что не удалось это сделать. Но мы его таки шлепнули!
– Эт-точно, – взбодрился капитан Пупков.
Десантников вместе с моряками набралось много – целая рота крепких парней, много знающих и умеющих, выстроилась перед Эйтингоном.
Наум подозвал к себе командиров групп и посвятил их в окончательный план.
– Подлодки пускай пока покрутятся в море. Если за "Тирпицем" организуют погоню, "катюши" с "эсками" прикроют. А мы с вами пойдем под парусами!
В маскхалатах, "угонщики" не выделялись на фоне зелени, то свежей, то пожухлой. Пройдя узким ущельем, они вышли на восточный берег острова, где в маленькой бухточке покачивались две шхуны и три рыбацких баркаса.
Те из морячков, кому выпало сыграть рыбарей, переоделись согласно роли и заняли место на палубах, а уделом остальных стало тесниться в трюмах, заметно, скажем так, пахнувших рыбой.
Мартин Хандсен, капитан шхуны "Эйрин", немного владел русским, и Науму было полегче.
Мартин выглядел как истинный "мариман" – кряжистый, с задубелой кожей, с рыжей "шкиперской" бородкой, с трубкой в зубах.
– Карашо! – ухмыльнулся он. – Гитлер капут!
– Капут, – согласился Наум. Полное взаимопонимание…
Рыбацкая "эскадра" затарахтела моторами, покидая бухточку, и потянулась к выходу в залив.
На просторе Вест-фьорда было куда вольней – суденышки подняли паруса и пошли курсом на северо-восток. На норд-ост.
Все было до того спокойно и мирно, что Наума даже посетило странное ощущение отрешенности. Он словно не стоял на мостике рядом с Мартином, а находился где-то совсем в ином месте, вчуже наблюдая за шхуной, за морем и небом.
Шел второй час ночи, когда впереди очертился силуэт огромного корабля, стоявшего на якоре. Неподалеку "отдыхали" эсминцы числом пять. Самый ближний покачивался в паре кабельтовых от линкора, а дальний – в полумиле, причем все эсминцы находились слева, со стороны выхода к морю, так, что правый борт "Тирпица" был невидим с кораблей охранения. Туда и подворачивали рыбаки.
– "Тирпиц"! – сказал Хандсен, указывая трубкой в сторону линкора.
"Тирпиц" и в самом деле был громаден, но поражали даже не размеры корабля, а его способность держаться на плаву. Не верилось просто, что этакая масса стали не тонет.
А когда шхуна, спокойно обогнув эсминец "Рихард Битзен", прошла перед носом линкора, Наум и вовсе головой покачал – "Тирпиц" был широк и сидел в воде так низко, что, чудилось, он уже идет на дно. Еще немного, еще чуть-чуть, и волны схлестнутся на палубе, забурлят вокруг надстроек, медленно уходивших под воду…
…Педер Морсет предложил замечательную вещь – использовать рыбаков. Шхуна Гурнавера Генсена и баркас Усланда Хандсена, брата Мартина, уже давно промышляли тем, что доставляли на "Тирпиц" да на "Адмирал Шеер" местные продукты – ту же треску и баранину. Коллеги смотрели косо на "пособников", но у тех были свои резоны – все, кто сейчас перевозил русских диверсантов, поддерживали движение Сопротивления. А хорошие отношения с оккупантами были залогом успешной борьбы с ними.
"Эйрин" плавно обогнула линкор и спустила паруса, приближаясь к трапу.
Если считать от днища до верхней палубы, "Тирпиц" поднимался на высоту пятиэтажного дома, но колоссальная тяжесть утягивала его вглубь – осадка у линкора была метров десять. Так что борт по миделю – в средней части корпуса – возвышался над волнами всего на три человеческих роста.
Наум старался не слишком проявлять свое любопытство и не шарить глазами по надстройке – на линкоре хватает постов наблюдения, вахтенные следят за морем, за небом, акустики вслушиваются в шумы пучин: не приближается ли английская или русская подлодка?
Рыбаков пропустили потому лишь, что знают их и предупреждены о позднем визите – не ждать же утра, чтобы рыба утратила свежесть?
Старший майор госбезопасности облизал внезапно пересохшие губы. Сердце стучало ровно, гоняя по телу адреналин, будоража азартом и острым чувством опасности.
Наум быстро обшарил взглядом необъятный борт корабля.
Тут главное – попасть в мертвую зону…
Негромко Эйтингон скомандовал:
– Приспустить флажок!
Флажок, повинуясь фалу, сполз вниз – это была команда. Сейчас десятки боевых пловцов ныряли в воду, прикрытые корпусами и парусами.
Наум коротко выдохнул: спокойствие, только спокойствие…
Не сразу, но над фальшбортом возникли два немецких матроса. Заспанные и хмурые, они весьма кисло встретили норвежцев.
– Рыба! – крикнул Мартин, подхватывая за хвост копченую треску. – Мясо!
– Йа, йа! – вяло откликнулись немцы.
Эйтингон, подхватив корзину с треской, шагнул на трап и бодро поднялся на борт корабля.
Один из немецких матросов показал ему, куда поставить груз.
– Яволь! – бодро откликнулся Наум. Понимаем, мол.
Палуба была пуста – два часа ночи! – лишь в десяти метрах маячил вахтенный.
– Битте! – четко произнес Эйтингон заветное слово.
Поставив корзину на палубу, он вытащил из-под рыбы пистолет с глушителем, уже слыша знакомое "Пок! Пок!".
Встречавшие рыбаков матросы попадали на палубу. Наум развернулся, приседая и вытягивая руку с пистолетом. Пок!
Вздрогнув так, словно его ударило током, вахтенный повалился.
Сделав жест "убрать", Эйтингон тут же послал двоих "рыбаков" на охоту за вахтенными. Не один день они корпели над огромными листами ватмана, где были вычерчены лабиринты проходов и отсеков "Тирпица". Конечно, реальный корабль и его чертежи – это "две большие разницы", но хоть что-то…
Появился Турищев, показал – все в порядке, наблюдатели сняты.
Наум выдохнул:
– Битте!
В тот же момент через борт перевалилось трое боевых пловцов во главе с Пупковым. Эйтингон лишь головой покачал – он даже не заметил, как те забросили "кошки" с крючьями, заделанными в каучук. Профессионалы, что тут скажешь…
И еще троица, и еще…
"И тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных…" – припомнил Наум любимого Пушкина.
"Дядька их морской", то бишь Пупков, приблизился к Эйтингону.
– Мы готовы.
– Выдвигаемся! – скомандовал старший майор и дал знак "рыбакам" – высаживаемся!
Вот она, заветная дверца… Наум первым скользнул в узкий проход, ведущий к небронированной части пункта управления.
На капитанском мостике он застал лишь вахтенного офицера и рулевого. Оба мужественно боролись со сном.
Их молниеносно связали и допросили – без пристрастия, чтобы не портить будущие отношения.
Офицер оказался обер-лейтенантом цур зее Альбертом Райнертом, а рулевой – матросом-гауптефрейтором Куртом Ланье.
– Сидите тихо и не рыпайтесь, – сказал им Наум, умудрившись перевести на немецкий даже последнее выражение. Впрочем, это было не удивительно – в числе его учителей числился грузчик из Гамбурга.
Эйтингон покинул капитанский мостик, мысленно возблагодарив умного человека, посоветовавшего использовать мягкую обувь. В самом деле, бегать по стальным полам в башмаках или сапогах означало скомандовать "подъем" экипажу, дрыхнувшему в каютах и кубриках.
Внезапно Наум ощутил приступ робости – ему показалось, что линкор слишком огромен для его роты. Группы просто рассеются по кораблю.
"Ничего, – тут же успокоил себя Эйтингон. – В экипаже всего две тыщи с лишним человек, а "Тирпиц"… Да, он велик, но конечен. Да и деваться им некуда – или они угонят линкор, или…"
"Никаких "или"!" – приказал себе Наум.
Прибежал малорослый, юркий Мишка Бондаренко. Проведя три года в плену у гоминьдановцев, он лишился половины зубов, зато овладел приемами джиу-джитсу и еще каким-то китайским самбо – кулаком кирпичи разбивал!
– Машинное отделение захвачено! – выдохнул Мишка. – Турищев велел передать, что они, если надо, запустят двигатели и без немцев.
– Скажи ему, чтобы без самодеятельности! Запороть движки – это значит не выполнить задание. Заодно и сдохнем все…
– Понял!
Развернувшись, Бондаренко убежал, а Эйтингон вернулся на мостик. Договаривались же, что связные станут являться именно сюда. Наум поморщился – ему чертовски хотелось самому бегать сейчас по отсекам, делать, а не ждать сообщений от тех, кто как раз и занят делом. Судьба…
Прибежал Мюллер, доложил, что кубрики заперты, офицерские каюты изолированы, межпалубные проходы к орудийным башням отрезаны и находятся под контролем.
– Радиорубка? Или как она там называется…
– Заняли! Там Ивернев сейчас.
– А капитан где?
– Спал у себя. Оказал сопротивление. Ну, дали разочек…
– Знаю я вас… – проворчал Наум. – "Разочек"… Поубиваете мне половину экипажа…
– Не-е! – заулыбался Ганс.
– Ладно. Действуем по плану. Доставите на мостик офицеров по списку "А".
– Есть!
Пройдясь по мостику, Эйтингон подуспокоился, повеселел. Хватит и ему переживаний. Захватить линкор – это самое начало.
"Тирпиц" надо еще угнать – провести морем вокруг Норвегии до самого Мурманска, а немцы просто так корабль не отдадут. Придется, скорее всего, сразиться и с теми, кто на самом линкоре, и с теми, кому прикажут вернуть "Тирпиц" – или уничтожить. Весело…
Наум до того задумался, что не сразу расслышал шорох за спиной. Не думая, на рефлексе он развернулся, направляя "Вальтер" с глушителем на обер-лейтенанта.
Райнерт всего лишь попробовал усесться, опираясь на переборку, но тут же замер, завидя черное зияние дула.
– Не стреляйте! – сказал он слабым голосом.
– Не буду, – ответил ему Эйтингон, опуская оружие.
– Кто вы? Зачем вы здесь?
– Зовите меня "Том", – усмехнулся Наум.
– Вы англичанин?
– Нет, русский.
– Русский?!
– Ага… Англичане очень боятся "Тирпица", вот мы и решили его… э-э… изъять из состава Кригсмарине. И ввести в состав РККФ.
– Да вы безумцы!
– В некотором роде – да, но не более чем ваш фюрер.
Презрительная усмешка скривила губы обер-лейтенанта.
– Он – не мой фюрер.
– Рад слышать. Значит, хоть у кого-то на этом корабле мозги не загажены.
В это время из коридора донесся глухой топот, и на мостик провели офицеров, связанных и под охраной.
Как и было задумано, Турищев подошел к Науму своей валкой, но бесшумной поступью, козырнул небрежно и начал докладывать по-русски:
– Товарищ старший майор…
Эйтингон, отыгрывая свою роль, оборвал его:
– Говорите по-немецки!
– Яволь, герр оберштурмбаннфюрер!
Переведя звание Эйтингона в эсэсовское, Турищев не ошибся.
– Докладывайте.
– Старший и средний унтер-офицерский состав, а также матросы заперты в кубриках или согнаны в пустующие отсеки. Машинное отделение, боевая рубка и другие посты заняты, спецы осваивают новую технику. При попытке к сопротивлению убито пятьдесят восемь членов экипажа, все – нижние чины. Наши потери – один убит, двое ранены.
– Кого убили?
– Вахтанга Махарадзе.
– Ясно.
Наум повернулся к немецким офицерам, оглядел их лица – спокойные, усталые, раздраженные, злые. На него смотрели враги.
Лет десять назад вот с этими самыми людьми он мог выпить пивка где-нибудь в Киле или Данциге, поговорить за жизнь, а теперь всякие нехорошие дяди развели их по разные стороны и сделали противниками в войне.
"А что? – подумал Эйтингон. – С этого и начну".
– Бывал я раньше в Германии, – начал он вслух, – бывал в Гамбурге и Кёнигсберге. И вполне мог с кем-то из вас пересечься в баре или ресторане. Мы вполне могли выпить баварского и разговориться. Попрощаться и остаться друзьями. А теперь мы стали врагами. Вернее будет сказать, не стали – нас сделали противниками только потому, что кое-кто счел русских недочеловеками и решил захапать побольше жизненного пространства на востоке…
Наум обвел взглядом офицеров. Одни из них нахмурились, другие усмехались, третьи сохраняли напряжение. Впрочем, страх мелькал в глазах у всех.
– Я не призываю всех вас изменить Рейху и пойти на службу Советской России, – продолжил Эйтингон. – Хотя, если честно, не сочту предательством отказ служить преступному режиму Гитлера. Не буду долго говорить о тех зверствах, которые творили и творят немецкие солдаты в моей стране, скажу только, что не замараться в пролитой крови у вас не получится, пока вы воюете под германским флагом. Сейчас вы все являетесь соучастниками преступления, имя которому – война. Для нас она священна – мы защищаем своих родных, свою землю. Вы же – захватчики, убийцы и грабители – не важно, находитесь ли вы в башне танка или на капитанском мостике. Это была преамбула. Теперь о деле. Я предлагаю вам добровольно помочь перегнать "Тирпиц" в Мурманск. Нас слишком мало, чтобы справиться со всем корабельным хозяйством. Что это вам даст? Во-первых, вам необходимо помнить главное – сейчас вы находитесь в плену. И только от вас зависит, каким он будет, этот самый плен. Вы можете угодить в Норильск – это в Арктике, где загнетесь от холода, голода и непосильного труда…
– Это варварство! – высказался один из офицеров, высокий, сухопарый, бледнолицый.
– Возможно, – холодно согласился Наум, – но не большее, чем то варварство, которое вы позволяете себе в "лагерях смерти". Только в одном концлагере Аушвиц каждые сутки умерщвляют в газовых камерах несколько тысяч узников или ставят над ними бесчеловечные опыты: удаляют, к примеру, какой-либо орган и смотрят, как от этого страдает человек. Выкачивают кровь из детей, чтобы переливать доблестным воинам вермахта, и тому подобное… хотел сказать: "зверство", вот только зачем обижать животных? Они так не поступают с себе подобными.
– Все это клевета! – воскликнул бледнолицый.
Эйтингон шагнул к нему и спокойно спросил:
– Имя? Звание?
Офицер задрал подбородок.
– Меня расстреляют?
– Не слышу ответа, – по-прежнему спокойно сказал Наум.
– Фрегаттен-капитан-инженёр Оскар Штелльмахер!
– Так вот, герр Штелльмахер. Все, что я сказал, – правда. Когда закончится война, я, если хотите, лично проведу вас по баракам Аушвица, когда его несчастных узников освободят наши войска. Покажу вам крематории и гору пепла, в который уже превратились сотни тысяч людей. А насчет расстрела… Не дождетесь. Сейчас вы нужны мне, а позже понадобитесь свободной Германии, которую мы вылечим от "коричневой чумы".
– Каким образом? – усмехнулся пожилой, но справный моряк с очень ясными голубыми глазами. – Занесете "красную заразу"?
Эйтингон не выдержал и рассмеялся – его распирало то блаженное ощущение, которое всегда овладевало им в опасных операциях – в Китае, в Мексике, во Франции, везде.
Ясноглазый, встретив его бестрепетный взгляд, представился сам:
– Фрегаттен-капитан Роберт Вебер, командующий артиллерийской БЧ.
– Герр Вебер, вы ничего не знаете о советской стране. У нас хватает недостатков, согласен, но только в нашей стране люди обращаются друг к другу со словом "товарищ". Лично я не знаю слова лучше этого, и чтобы ощутить драгоценное чувство товарищества, нужно пожить у нас. Кстати, немцы – единственная европейская нация, которая смогла прижиться в России с давних времен. Сейчас в СССР живет несколько миллионов немцев. Поговаривают даже, что Автономная Республика Немцев Поволжья, упраздненная перед войной, будет восстановлена после победы.
Эйтингон говорил, чувствуя, как утекают минуты, но привлечь на свою сторону хотя бы нескольких офицеров из списка "А", то есть самых положительных, не нацистов, было едва ли не самым важным. И он переменил тон.
– Я не собираюсь никого уговаривать, просить и так далее. На войне как на войне. Я буду приказывать, вы – выполнять приказ. Ослушаетесь – будете расстреляны. Поймите меня правильно – я не кровожаден, а просто выполняю задание. Со мной достаточно специалистов, чтобы увести "Тирпиц" без вас. Мы плохо справимся с этим делом, но мы справимся. Будем не спать сутками, работать на износ, но доведем линкор до Мурманска. Выбор за вами. Можете отказаться от сотрудничества и сдохнуть или же проявить хваленую немецкую практичность.
Высокий, стройный мужчина со строгим лицом директора школы вышел из строя.
– Первый помощник командира корабля, фрегаттен-капитан Пауль Дюваль, – отрекомендовался он. – Я подчиняюсь.
Еще один офицер, неуверенно оглянувшись, присоединился к нему.
– Электроинженер, корветтен-капитан Пауль Штайнбихлер!
– Штурман, корветтен-капитан Вернер Кеппе.
– Капитан-лейтенант Вальтер Зоммер, на мне котлы и турбины.
– Командир орудийной башни "Дора", обер-лейтенант Генрих Шмидт!
Четверо оставшихся офицеров переглянулись, потом посмотрели на "угонщиков", поняли, что русские шутить не станут, и примкнули к большинству.
– Главный инженер, корветтен-капитан Альфред Айхлер.
– Зенитчик, капитан-лейтенант Отто Фасбендер.
– Артиллерист, обер-лейтенант Бернхард Шмитц.
– Электроинженер, обер-лейтенант Хайнц Бернштайн.
Эйтингон кивнул и сказал:
– Снимаемся с якорей и выходим в море. Будете действовать под наблюдением моих людей, специалистов и охранников. Все мы говорим по-немецки.
– Я не смогу запустить машины один, – запротестовал Зоммер.
– Кто вам нужен прежде всего?
– Старшие машинисты Остермайер и Тенцер.
– Турищев!
– Есть, товарищ командир! Разрешите доложить: в отсеке, в котором находятся старшие машинисты, бунтуют матросы.
– Пустите очередь и предупредите, что отсек будет затоплен в случае безобразий.
– Есть!
Офицеры опять переглянулись…