* * *
Я стоял у высокого окна своего кабинета, давно ставшего мне привычным и даже родным - столько времени в нем я проводил. Держалась безветренная морозная погода, и медленно падающие с неба, кружащиеся в беспорядочном хороводе снежинки навевали на меня чувство легкой хандры.
Шел первый день февраля 1864 года от Рождества Христова по новому, недавно принятому в Российской империи новоюлианскому календарю. Моим монаршим указом 19 декабря стал последним днем 1863 года. Ложившиеся спать в тот день балагуры шутили, что империя как один косолапый зверь, с которым ее постоянно олицетворяют, на две недельки завалится в спячку. Что, впрочем, не помешало им отметить Новый год, исправно празднующийся еще со времен Петра Великого. Причины, побудившие меня принять именно новоюлианский календарь, были так же просты и очевидцы, как очевидна нужда устранения разрыва в датах по григорианскому календарю во многих западных странах и юлианскому в России. Новый же календарь удовлетворял всем требованиям, которые можно было бы пожелать. Он был еще более точен, чем григорианский, являясь продолжением нашего "родного", православного календаря. Таким образом, меня трудно было обвинить в бездумном преклонении и копировании всего европейского, а результат был достигнут. Правда, лет через 400 разрыв между календарями снова появится… но уже не по вине нашего более точного календаря.
Я стоял и вспоминал два прошедших месяца, с трудом подавляя чувство глухого раздражения, постоянно сопутствующее этим неприятным для меня воспоминаниям. Я, наивный, думал, что после того как сильно меня торопили с выбором невесты, считай со свадьбой, сборы в поездку к нелюбимым мной островам будут начаты сразу же после оглашения родными моего выбора. Как же я ошибался! Мгновенно выяснилось, что честь и достоинство русского императорского дома могут пострадать из-за такой спешки. Так что готовиться начали по всем правилам, долго и с расстановкой, слава богу, я в этом почти не участвовал. Но этого "почти" вполне хватило мне, чтобы осатанеть от приготовлений, и, что самое главное - я был практически не в состоянии заниматься своими делами. Меня постоянно дергали, мое мнение спрашивалось буквально по любому вопросу, а после его оглашения тут же оспаривалось, что доводило меня до медленного закипания. Неужели они не понимают, что мне полностью все равно даже, на каком именно корабле я поплыву, не говоря уже о том, во что именно я буду одет, сойдя на берег, или какой мундир будет на мне на балу, непременно организованном в честь моего приезда…
Но вот, наконец, последние приготовления к моему отплытию подходили к концу. Вещи были уложены, корабль готов, все необходимые распоряжения отданы. Даже матушка, наконец, кажется, определилась со всеми своими платьями.
Оставалась только одна нерешенная проблема. Висела она надо мной дамокловым мечом аж с ноября прошлого года. С памятного дня представления Манифеста об удельных крестьянах в Совете министров. Признаться, меня поразила тогда та поддержка, которую я получил со стороны Николая Карловича Краббе. Морской министр, казалось бы, человек очень далекий от земледельческой тематики, с неожиданным знанием дела и незаурядным талантом оратора выступил в защиту моей идеи с освобождением крестьян без выкупа. Более того, свои аргументы он представил так ловко и умно, что не согласиться с ними было нельзя. Мне этот эпизод запомнился, и после заседания я хотел встретиться с Николаем Карловичем наедине - поблагодарить его за оказанное содействие. Меня снедало любопытство, откуда адмирал так хорошо знаком с этой темой. Однако вскоре после заседания министр заболел, и нашу встречу пришлось отменить. Позднее, занятый более насущными проблемами, я и вовсе и думать забыл про этот случай, списав все случившееся на энциклопедическую эрудированность адмирала, благо Николай Карлович действительно славился как человек глубокого ума и обширных знаний. Но вопросы, вопросы-то остались…
Откуда все-таки у Краббе такие познания в крестьянской проблеме, причем не профанские, которые можно выудить из газет и светских сплетен, а вполне конкретные и чрезвычайно глубокие? Почему у меня возникло такое чувство, что его речь и аргументы, представленные в Совете, давно продуманы и отрепетированы? Наконец, по какой причине Николай Карлович поддержал мою точку зрения и, по сути, помог продавить Манифест, когда я заколебался под возражениями других министров? Он вполне мог этого не делать и не сделал бы, был я уверен, если бы это не было ему выгодно.
И чем больше я думал над этим, тем больше приходил ко мнению, что мне надо лично пообщаться с морским министром по этому вопросу. К несчастью, загрузив себя другими делами, я длительное время не находил время, чтобы встретиться с адмиралом и поговорить по душам. Когда же я наконец это сделал, Николай Карлович не стал ничего скрывать. На мой прямой вопрос он, в своей привычно невозмутимой манере, неспешно ответствовал:
- Ваше величество, ваш дядя, великий князь Константин Николаевич, уже давно продвигал в правительстве проект, аналогичный вашему Манифесту. Не далее как 4 года назад, еще перед крестьянской реформой, он, насколько мне известно, лично пытался убедить его величество принять освобождение крестьян без выкупа. Ему это не удалось, государь предпочел пойти на компромисс с помещичеством. Будучи долгое время сподвижником вашего дяди в бытность его на посту морского министра и, что скрывать, его давним другом, я лично вносил подготовленный им проект на рассмотрение Государственного совета. Несмотря на то что проект не прошел, я хорошо помнил его и, когда вы только начали свое представление Манифеста, был убежден, что вы обратили внимание на проект Константина и решили провести его через Совет.
Я, признаться, был ошарашен, однако объяснение адмирала все сразу ставило на свои места. Вопросы относительно Манифеста ушли сами собой. Зная о проекте дяди и участии в нем Краббе, стоит ли мне удивляться, что морской министр в нужное время оказался, как говорится, "в материале" и не только поддержал, но даже дополнил мои соображения по крестьянскому вопросу? Однако сама ситуация мне категорически не нравилась. И Краббе, и Рейтерн были ставленниками дяди Константина и, как я убедился, до сих пор поддерживали с ним весьма тесные связи. Конечно, замечательно, что наши интересы совпали и Николай Карлович оказал мне содействие в нужный момент. Но если эти интересы будут противоположными? Чью сторону займут мои министры? Мою? Или дяди Константина?
Тут надо отдельно рассказать о моем дяде. С самого детства великому князю Константину была предречена морская карьера. Такова была традиция российского непотизма: все важнейшие посты распределялись среди членов императорской фамилии. Он принимал самое деятельное участие в преобразовании русского парусного флота в пароходный. Он пересмотрел уставы флота, привлекая к этому лучших людей флота, сам лично рассматривал все поступавшие замечания, и сам написал несколько глав. Среди его ставленников были такие знаменитые люди, как Краббе, Головин, Рейтерн, Гончаров, Писемский, Григорович, Максимов. И многие, многие другие.
В последние годы влияние великого князя сильно возросло. В деле освобождения крестьян ему принадлежала видная и почетная роль: он отстаивал в Главном комитете как принцип освобождения, так и вообще интересы крестьян против крепостнической партии. Яркие речи и либеральные настроения быстро выдвинули Константина Николаевича на первый план, заставив потесниться даже его брата-государя.
Вершины своей карьеры великий князь достиг в 1861 году. Будучи назначенным наместником Царства Польского, Константин должен был успокоить разгорающееся волнение и замирить поляков. Но не смог, за что чуть не поплатился жизнью во время покушения. Великий князь был вынужден сдать свой пост и уйти в отставку.
Константин принял свое поражение тяжело и винил в нем не столько себя, сколько глупую и недальновидную, по его мнению, политику брата. Причем винил не в кулуарах, а прямо в центральной прессе. Понятно, что это так же не способствовало сближению братьев. Этим и объяснялась холодность в их отношениях в последние годы.
Возможно, конечно, причины были глубже… Детская борьба за родительское внимание, обоюдное болезненное честолюбие или же просто братья не сошлись характерами, не знаю. Я не копал так глубоко. Для меня это так и осталось тайной.
Важно было то, что пропасть, разделившая двух братьев, досталась по наследству и мне. На наших редких встречах дядя был безукоризненно вежлив, но в нем так и сквозила холодность, проскальзывая то во взгляде, то в голосе. В итоге, сложилась сложная, да и что скрывать, опасная ситуация - рядом с собой я имел сильную личность, весомую в обществе, обладавшую значительными связями и мне не подконтрольную.
Так и образовалась проблема, к которой я долгое время не знал даже, как подобраться. Откладывая ее на "потом", я в итоге дотянул до самого своего отъезда. Отплытие было назначено уже на следующий день, когда понял: если я хочу поговорить со своим дядей в обозримом будущем, нужно сделать это сейчас. В общем, давно намечающийся разговор с дядей, великим князем Константином Николаевичем, состоялся в ночь перед моим отъездом на Туманные Острова.
Дядюшка встречал меня в парадной. После традиционных приветствий и объятий с поцелуями, как это заведено у близких родственников, он пригласил меня пройти в его кабинет, дабы не беспокоить супругу. Александра Иосифовна крайне тяжело перенесла последнюю беременность и все еще была весьма слаба здоровьем.
Согласившись, я проследовал за великим князем через первый зал Приемной в Парадный кабинет Константина Николаевича. Несмотря на бушующую за стенами дворца вьюгу, в кабинете было на редкость тепло и уютно. Массивный стол с аккуратными стопками бумаг. Книжные шкафы с избранными книгами из библиотеки князя. Несколько картин маринистов на стенах. Не сговариваясь, мы одновременно заняли два кресла у потрескивающего дровами камина.
- О чем ты хотел поговорить, Николай? - начал разговор Константин, вольготно расположившись напротив меня. Он не спеша поглаживал свои роскошные бакенбарды, глядя на меня с легким прищуром.
- О подготовленном мной новом проекте крестьянской реформы. Он весьма перекликается с вашим старым проектом, тем самым, который вы отстаивали в 61-м, в Комитете, - сделал я первый ход.
- Вот как, - удивленно протянул князь, делая вид, что ему сей факт неизвестен. Я же, напротив, абсолютно точно знал, что Константин имеет полную информацию обо всем, что происходит во дворе, благодаря своим связям. Это подтверждала и информация Игнатьева, который выяснил, что многие члены Кабинета весьма часто посещают Мраморный дворец.
- Я бы хотел, чтобы вы с ним ознакомились, дядюшка, - вынул я из принесенного саквояжа стопку плотных листов бумаги, прошитых бечевой. - Мне интересно будет услышать ваше мнение и оценку.
Князь настороженно посмотрел на меня, словно пытался прочитать по лицу мои мысли. Взяв со стола рукопись, он надолго погрузился в чтение.
Временами он недовольно хмыкал, часто надолго останавливался, видимо задумываясь. Я не мешал ему, терпеливо ожидая, когда он закончит. Только тихое потрескивание углей в камине и вьюга за окном не давали комнате утонуть в полной тишине.
Наконец великий князь отложил документы и устало откинулся на спинку кресла.
- Я не понимаю тебя, Николай, - сказал он наконец, тарабаня кончиками пальцев по подлокотнику кресла, - я разделяю твое стремление к переменам, но не слишком ли быстро ты начал?
- У меня мало времени, дядя. Даже нет, не так. У России мало времени, - искренне ответил я. Признаться, Константин угодил в больную точку, я и сам сомневался, не излишне ли гоню лошадей. Но я прекрасно понимал, что без первых решительных шагов не смогу сдвинуть с места неповоротливую государственную машину.
- Быстро только кошки родятся, - отрезал великий князь, недовольно поглядывая на меня. - Ты посягаешь на основы, на основы нашего общества! Своими идеями ты уже разворошил осиное гнездо, в которое не решались лезть ни твой отец, ни дед.
- Не преувеличивайте, дядя, я пока не сделал ничего, - начал оправдываться я.
- Не тешь себя иллюзиями, - прервал меня дядя и, резко наклонившись вперед, пристально посмотрел мне прямо в глаза. - Среди помещиков УЖЕ бурлит недовольство. Неужели ты не понимаешь тех рисков, которые несут твои начинания?
- Понимаю, - спокойно ответил я, выдерживая его взгляд, - освобождение наших крестьян без выкупа приведет к неизбежным бунтам среди помещичьих. Будут гореть родовые гнезда, дворяне будут пытаться привлекать войска для подавления восстаний.
- Что значит "будут пытаться"? - мгновенно вычленил нужный подтекст из фразы великий князь.
- То, что карательства, подобного польскому, я не допущу, - жестко ответил я. - Если помещики не довольны - это их проблемы. Войска, чтобы давить крестьянские волнения, я не дам. Крепостные должны быть и будут свободными. Бунты - да, их мы будем усмирять, но пока крестьяне не поднимают никого на вилы, трогать их я не позволю.
- Вот оно что, - откинулся на спинку кресла Константин, задумчиво оценивая меня взглядом. - А ты понимаешь, что это значит? - тихо спросил он.
- Против меня будет вся аристократия. Меня попытаются сместить или убить. Возможно, попробуют объявить сумасшедшим, дабы иметь повод отменить мои решения.
- Значит, понимаешь, - великий князь отвел взгляд и задумчиво посмотрел в пол. - Знаешь, Николай, - начал он, не поднимая взора, - я всегда думал, что знаю тебя. "Умный, послушный мальчик. Он будет хорошим императором". Таким тебя всегда видел твой отец, таким видел я и остальные родственники… - здесь Константин снова замолчал, задумавшись.
Спустя пару минут он поднял взгляд и пристально посмотрел на меня:
- А теперь выясняется, что ни черта мы не знали и не понимали. Расскажи, чего ты хочешь?
- Чего я хочу? - тут был мой черед задуматься. - Я хочу, чтобы в страну вернулась справедливость. Разве справедливо, что несколько сотен тысяч живут в роскоши, а миллионы голодают из-за этого? - я развернул здесь заранее заготовленную и даже отрепетированную речь. Надеюсь, она не звучала слишком пафосно и по-мальчишески горячо. Суть же речи сводилась к попытке хотя бы немного уменьшить разрыв между дворянством и крестьянством, ну и хоть как-то облегчить тяжелую жизнь последних. Закончив свое пламенное выступление, я откинулся на спинку кресла и, схватившись за стакан с глинтвейном, принялся пить, внимательно наблюдая за дядиной реакцией.
- Слышится мне в твоей речи сильное влияние французской коммуны, - задумчиво заметил великий князь. - И еще этих немцев, Маркса и Штейна.
- А что в том плохого, дядюшка, - улыбнулся я, - немцев мы еще со времен Петра стали привечать и слушать. Да и что уж скрывать, немецкой крови в нас с вами куда больше, чем русской, разве не так?
- Так-то оно так, Николай, - с недовольством посмотрел на меня дядя. Видимо, я задел не слишком приятную для него тему. - Но ты не забывай, что мы есть и будем семьей русской, царской. По духу и по вере мы люди русские, православные.
- Я не это имел в виду, - увел я разговор в сторону от скользкого национального вопроса, - суть моих слов в том, что идея здравая, подлежит рассмотрению, неважно, откуда ее почерпнули. Немцы говорят правильно. В любом обществе есть борьба сословий и классов. Лишь положение государя столь высоко, что ему чужды интересы любого сословия. Его ноша тяжелее и тягло больше, чем у любого другого. Он ответственен за все, что происходит в стране. Только государь может быть источником высшей власти и высшего суда - он беспристрастен и потому справедлив. В России же, к моей глубокой скорби, царь стал лишь primus inter pares среди дворянства. Скажите, дядюшка, вы ведь тоже считаете себя принадлежащим к этому сословию?
- Пожалуй… да! - кивнул Константин. Похоже, с такой точки зрения он ситуацию не рассматривал.
- А ведь на самом деле, как представитель императорской семьи, к ним не принадлежите, - убеждал его я. - Ваше положение настолько же выше дворянского, насколько их - выше крестьянского и мещанского. Нам с вами надлежит заботиться о стране в целом, а не принимать навязанное нам представление о необходимости служения дворянскому сословию и защиты его интересов.
- Ладно говоришь, - усмехнулся князь. Чувствовалось, что моя позиция ему понравилась.
- Считаю, - ринулся я ковать железо, пока горячо, - что жалованная бабушкой нашей Екатериной Великой грамота дворянству от 1745 года развратила служивое сословие. Оглянитесь, дядюшка, оглянитесь, - с жаром продолжал я. - Разве вы не видите, что правит сейчас в России отнюдь не императорская фамилия? Чиновники имеют больше весу и силы, чем мы с вами. Получая чины и титулы, они служат уже не за совесть, нет. Они служат за деньги. Слова же "верность", "честь", "бескорыстие" им, как мне кажется, и вовсе не свойственны. Этакое обязательно условие для продвижения по службе - полное отсутствие совести.
- Положим, я тоже не в восторге от чиновной братии, - поморщился князь, - но ты, мой мальчик, все же преувеличиваешь. Не так уж они и плохи. Да и заменить их некем.
- Отнюдь, - с жаром возразил я, - можно заменить, можно и нужно. Потому и готовится сейчас указ о земских собраниях.
- Слышал, батюшка твой пестовал сию идею, - заинтересовался Константин, - говоришь, уже указ подготовлен?
- Да, - гордо кивнул я, - и указ, и порядок избрания земских собраний и управ. Однако, - тут я замялся, дабы подобрать нужное сравнение, - чиновничество, как чующий загонщиков дикий зверь, стремится избежать этого. Оттягивают, разными уловками, все далее и далее момент принятия решения.
- Вот как, - задумчиво молвил великий князь. - Меня это не удивляет. Но вижу я, ты большие надежды на земское представительство возлагаешь?
- Да, - кивнул я, - земство, будучи введено в империи, способно разрушить два мифа, на которых и держится вся чиновная братия. Первый в том, что чиновники хорошо работают, а второй в том, что им не сыскать замену.
Константин заулыбался в ответ на это замечание. Мифы про чиновничество его развлекли.
- Дядя, скажу вам честно, у меня нет уверенности, что мне удастся продавить необходимые для империи законы в одиночку, - подошел я к главной части разговора. - Признаюсь честно, уже сейчас мои начинания вызывают сплетни в коридорах власти. Почти в открытую говорят о моей молодости и незрелости как о главном недостатке. Мне необходимы союзники, разделяющие мои взгляды и обладающие мудростью и зрелым взглядом, которого мне, признаться, недостает. И на данный момент единственный, к кому я могу обратиться, - это вы.
Константин ничего не сказал, однако я почувствовал, что такое мнение ему лестно. Тем временем я продолжал свою пылкую речь.
- Только сообща мы, представители царской фамилии, сможем преодолеть сопротивление закостеневших в своем отсталом консерватизме чинуш. Я обращаюсь к вам не только как к родственнику, не только как к уважаемому мной, умному и талантливому человеку, искренне верящему в Россию и ее будущее, но и как к опытному царедворцу и председателю Государственного совета. Мне необходима ваша помощь, дядя!