Я стоял и тупо глазел на свою могилу. Здесь, под двухметровой толщей земли покоится Калгин Алексей Владимирович, скончавшийся три года назад от сердечного приступа. "Хорошо… Тогда – кто я? Я… Неужто в самом деле служащий пятой категории Отдела Внутреннего Сыска Департамента Безопасности. Умник? Который и в церковь-то зайти не может".
Ощутил, как из глубины естества поднимается волна ярости. Еще мгновенье и захлестнет с головой! Пытаясь сдержаться, сильно сжал кулаки…
– Шеф! Шеф! Что с Вами?
Я увидел, что земля на могиле, куда вперил невидящий взгляд – горит! Вспучивается, бурлит, распространяя резкий запах гари и сизый дым.
"Похоже, моя работа! Только этого еще не хватало – воспламенять взглядом".
Впервые за долгое время захотелось курить.
– Константин, наведи здесь порядок, чтоб и оградка и памятники, и цветы… В общем все, как положено у людей… аборигенов.
Чувствую – покраснел. Хоть и стыдно, а сказал!
– Хорошо, шеф!
– А сейчас – в центр. Хочу пройтись по городу. Машину припаркуй там, где обычно оставлял Фарадей.
Пока ехали, немного пришел в себя. Попробовал думать о приятном: о Шарлотте, о Марго с ее неизменными сапфирами и ароматом персидской сирени. О том, что обязательно сегодня оставлю ее на ночь. Настроение немного улучшилось. Только тоска, глубоко засевшая в душе, никак не желала отпускать.
Выйдя из машины, поднял голову вверх и с удивлением понял, что не узнаю знакомое место. Передо мной четырехзвездный отель "Палаццо". Что было здесь раньше? Не вспомню. Ах да! Вареничная. Захаживали мы сюда, захаживали… Кушали на втором этаже общепитовские вареники. Но куда им до тех, что сегодня подавала Марго…
Кафе "Княжий келих", угловой гастроном – на своих местах. Кинотеатр "Колос", аллея, ведущая к памятнику Гоголю.
А это что за каменные истуканы вдоль дорожки? Неужели перетянули со двора краеведческого музея скифских баб? Кто же додумался? Нет! Это не наследие веков, а новые творения по мотивам произведений Гоголя. С трудом догадался, кто есть кто.
Ну аборигены, ну дают! Не думаю, что подобные "ваяния" порадовали бы Николая Васильевича. Не зря повернулся к ним спиной. Хотя… какой из меня искусствовед? Ценитель пре-красного… Далек… весьма далек… и к тому же дремуче глуп. Одним словом – Умник.
Неспешно прошелся по Октябрьской, спустился в сверкающий витринами и огнями подземный переход "Злато місто". Красиво. Помню, спорили – строить не строить. По гранитным ступенькам поднялся вверх. Увидел памятник Славы.
"Вот она, живая история, смотрит свысока, широко раскинув золотые крылья. Решетом времени просеяв зерна Истины от шелухи амбиций и политической конъюнктуры".
Пристально вглядываюсь в лица и глаза прохожих: молодых и не очень, веселых и грустных, счастливых и несчастных – читаю мысли, вижу желания, понимаю цели… "У каждого свой путь, своя судьба. Но всякий… всякий – несет в себе клеймо Мира-Паука и со временем ощутит его коготки, а то и жало. Не отпустит… никого! Не вырваться из липкой паутины…
В мире Мерли тоже не мед, но все равно – не так. У него есть будущее… Не то, что здесь! Как бы хотелось, чтобы я ошибся! Как бы хотелось!…"
Поймал гонимый легким ветерком желтый листочек. Разгладил на ладони, ощутил шероховатость, прохладу отмирающей зелени.
Осень – в небе жгут корабли,
Осень – мне бы прочь от земли…
Вновь накатила волна тоски, словно я не служащий пятой категории Умник, а простой смертный – Калгин Алексей Владимирович, 1963 года рождения, и предстоит мне барахтаться в липкой паутине Мира-Паука еще долгие годы. Пока он не высосет до конца все мои соки, не оставит пустую хитиновую оболочку…
На обратном пути сам сел за руль. Чтобы освоиться, хватило десяти минут. Машина отзывчива и послушна, словно старый добрый конь. Такого жаль гнать или без толку трепать по бездорожью. Вот и ехал, как Константин, не спеша, выбирая дорогу, объезжая бугры и ямы. Он же, съежившись, потупив взор, молча сидел рядом.
Миновав мост через Ворсклу, остановился, спустился вниз к воде, обмакнул руки: прозрачная, холодная, словно живая – гладит ладони. Зачерпнул в пригоршни. Умиротворенно смотрел, как она тонкими струйками стекает между пальцев. Неподалеку вынырнул зеленый лягушонок и уставился на меня выпученными глазами. Шутя, брызнул в него. Испугавшись, он нырнул и, быстро перебирая лапками, поплыл в глубину, не понимая, что именно там его поджидает опасность.
Вверху раздалось едва слышное курлыканье. Поднял голову. Высоко в небе – журавлиный ключ. Да и не ключ вовсе! Один журавлик сбоку и пять в ряд. Неужто и для них Мать-Земля стала злее мачехи? В детстве, помню, все было по-иному. Летел ключ за ключом. Птиц было не счесть.
А курлыканье! Весной радостное и счастливое, осенью – грустное, прощальное, но всякий раз неимоверно родное и прекрасное. С ним, с теплыми шершавыми губами матери, с белыми благоухающими ландышами да рассветной трелью соловья – в сердце поселилось понятие Родина. А "они" – "уродина"!
Неспешно вернулся к машине, что, словно прирученный зверь, ожидала, приготовившись к прыжку.
"Водитель-консультант после моего "бенефиса" на кладбище и вовсе приуныл. Похоже, я таки здорово его "достал". Интересно, каким был его бывший шеф?"
– Константин, расскажи мне о Фарадее? Каким он был? Высоким? Низким? Грубым? Злым? Жестким или добрым?
Константин вздрогнул, бросил тоскливо-затравленный взгляд. Душевная мука!… Но всего лишь на мгновение, дальше вновь напускное безразличие.
– Шеф, я Вам уже говорил… Ничего не помню. Эту часть памяти при допросах… удалили. А с ней – двадцать лет жизни! Забрал "Mercedes" на стоянке возле "Палаццо"… Все! Вспоминать больше нечего. Жутко болит голова. Да и незачем.
"Вот тебе и весь сказ! Нужно оставить Константина в покое".
При въезде в Зону перехода вновь не ощутил. Выйдя из машины, отметил, насколько здесь теплее.
У двери – очаровательно улыбающаяся Маргарита. Но взгляд тревожный.
– Марго, что-то случилось?
– У нас гостья, господин.
– Я никого не приглашал!
– Зона – Ваш дом и чужих не пропустит. Но для избранных – гостиная доступна.
– Только гостиная?
– Да, и только для избранных!
– И кто эти избранные?
– Те, кто могут войти без приглашения.
Круг замкнулся.
– Хорошо, сейчас поглядим.
Гостиная удивила: цвет лазури сменился на свежую зелень. Появилась мягкая мебель: велюровый диван, два кресла, ореховый журнальный столик, на нем хрустальный графин и два фужера удлиненной формы. Под потолком цветным стеклом мерцала люстра. Прежними остались лишь серый с красными прожилками мраморный камин и медные ворота, да еще экзотические фигурки животных. Мой двойник смотрел с портрета, словно предупреждая: "Мол, держи, браток, с гостями ухо востро!"
Дама сидела ко мне вполоборота. Аккуратная короткая стрижка, крашенные в золотистый цвет волосы. Медленно обернулась – бледное с легкой желтизной лицо, знакомые до боли черты.
"Марина! Как? Откуда? Почему? Константин сказал, что работает за границей. Она избранная?" – галопом скакали мысли.
Тонкие сжатые губы, чуть курносый носик, глаза…
"Все! Не она! Глаза не ее! Маскарад! Но ведь знали же! Знали! Не случайно… Не постеснялись покопаться в грязном белье".
В душе поднялась волна раздражения и злости.
– Чем обязан? – прошипел, подходя к столику.
Меня пронзил насмешливый взгляд зеленовато-золотистых глаз.
– Как мило! Искренние эмоции… огонь в глазах… Люблю только что обращенных. Будто свежим ветерком пахнуло. Ну… не хмурься, злючка! Это что-то вроде детской прививки. Не-приятно, однако для будущего полезно. Фарадей был добрее.
"Смотри, знакома с Фарадеем. И, наверно, знает много такого, о чем я и не подозреваю. И, скорее всего, никогда не узнаю. Играет, словно с малым, пушистым котенком".
– Простите, но Вы приняли обличье некогда близкого мне человека.
– Да полноте! Этот человек никогда близок Вам не был. Признайтесь! Ведь так?
"Несомненно, гостья права. Мы с Мариной так и не смогли понять друг друга. Пережили массу взаимных обид и унижений. Собирали, копили их, как ростовщик золотые монеты. Привычка терпеть породила неприязнь, а потом и ненависть с ее стороны. А с моей? Наверное, горькую обиду! Теперь я прекрасно понимаю бессмысленность перенесенных мучений. Терпеть, ждать милости и надеяться – путь, ведущий в тупик безысходности. Прямо в когти "мохнатого паука", всегда готового пустить в ход ядовитое жало".
– Верно, никогда не была. Ну и что? Это все равно не дает вам права…
– Во-первых, лишь простенькая маска. Глаза-то мои. Вы сразу догадались. Во-вторых, каждый из нас вправе принимать любые обличья… кроме одного. Возможно, вам пока трудно понять, но со временем,… если очень повезет…
И вновь насмешливый взгляд.
– Вы ко мне в гости… или по делу?
– По делу, и познакомиться интересно. Вот приглашение привезла на ежегодный осенний бал-маскарад у Цезаря. Со-стоится он завтра, ровно в полночь. Опаздывать не советую! Костюмчик подберите… и гордыню поумерьте. Она не только опасна, но и смешна.
На журнальный столик тяжело легла игральная карта "рубашкой" кверху, сделанная из червонного золота, она сверкала и переливалась, завораживала узором. На ней проступил выгравированный профиль – лик Цезаря с лавровым венком на голове.
Я смотрел на карту, как завороженный. Когда оторвал от нее взгляд, моей гостьи уже и след простыл. Остался лишь запах расцветающих ранним утром роз да еще чувство неудовлетворенности.
"Зря я не сдержался! Так всегда – сначала нахамишь, а потом жалеешь. Подумаешь, явилась в личине Марины. Да хоть черта лысого! Лишь бы рассказала да посоветовала… Какой костюм надеть, где взять, куда ехать… А так осталось уравнение с одними неизвестными. Поди угадай… Сам виноват!"
Прикоснулся к карте – теплая, словно живая. Аккуратно перевернул. Валет пик, одетый в черный бархатный костюм и красный берет со страусиным пером. Юноша, державший под уздцы двух оседланных арабских скакунов, словно приглашал в дорогу. "Уж не на них ли поедем?"
Саркастически хмыкнув, перевернул карту обратно. Откинув голову, закрыл глаза. Похоже, и тут мне скучать не придется. Чувствую, как пружина сжимается… "Прямо, как у Булгакова – на бал Сатаны. Мог ли подумать, представить? Сумасшествие или реальность? И в качестве кого? Жертвенного барана? Шута? Во всяком случае, не Маргариты".
Облизал пересохшие губы.
– Господин, не помешала? Мне показалось, что Вы звали.
Маргарита! Моя красавица Марго… Встревоженное лицо, участливый взгляд черных глаз, сияние сапфиров и уже привычный запах сирени.
– Нет, Марго! Разве ты можешь помешать? Давно я тут?
– Больше трех часов. Уже вечер. Ужинать будете?
– Нет, пока не хочу. Пойду в спальню. Ты поднимешься?
– Сочту за честь, господин.
Снял костюм, наскоро принял горячий душ и почистил зубы, развалился на кровати.
Сегодняшний день пронесся мгновенно. Полный событий и новостей, оставил двоякое впечатление, а еще больше неизвестности. Зато вечер обещал быть весьма приятным.
Вальс-бостон
Задумавшись, не сразу заметил происходившие вокруг перемены. Спальня преобразилась, окрасилась в золотые и багровые тона. Лишь теперь обратил внимание на хрустальную люстру, сиявшую, искрившуюся золотыми огнями. Медленно вращаясь, она отбрасывала на стены бегущие один за другим блики. В воздухе, очевидно созданные с помощью голо-графии, печально кружились и падали на пол желтые и красные листья. Вдруг легкий порыв ветерка подхватил их и, шурша, завертел в вальсе. Легкий запах дымка и грибного леса наполнил комнату.
Знакомая мелодия, знакомый голос… Светлая грусть, печаль и доброта…
На ковре из желтых листьев
В платьице простом,
Из подаренного ветром крепдешина,
Танцевала в подворотне осень вальс-бостон,
Отлетал теплый день и хрипло пел саксофон…
Сама "королева Осень" в полупрозрачных вуалях с венком из желтых листьев на голове, босая, кружилась предо мной в волшебном танце. Я без труда угадывал изгибы ее тела: тонкую талию, округлость бедер и ягодиц, чуть вздрагивающий в такт движений божественный бюст. Игривый ветерок то и дело шаловливо приподнимал призрачные покровы, оголяя человеческую плоть и небольшой татуаж масти пик под пупком.
И со всей округи люди приходили к нам,
И со всех окрестных крыш слетались птицы,
Танцовщице золотой захлопав крыльями,
Как давно, как давно звучала музыка там…
Среди листьев появились птицы, вившиеся над Маргаритой, аплодируя ей крыльями. Они-то и унесли одну из немногих вуалей.
Как часто вижу я сон, мой удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон.
Там листья падают вниз, пластинки крутится диск,
Не уходи, побудь со мной, ты мой каприз.
Как часто вижу я сон, мой удивительный сон,
В котором осень нам танцует вальс-бостон…
"Прекрасный, удивительный сон! Нет, прошу тебя, не уходи! Побудь со мной, ты мой каприз! Мне так холодно и одиноко! Словно я бездушный зомби, словно живое сердце больше не бьется! С тобой я забудусь пусть на мгновенье, на час, на ночь…"
Исчезла еще одна вуаль. Скоро "Осень" останется во всей своей истинной нагой красоте.
Опьянев от наслажденья, о годах забыв,
Старый дом, давно влюбленный в свою юность,
Всеми стенами качался, окна отворив,
И всем тем, кто в нем жил, он это чудо дарил…
Похоже, и мой дом тоже ожил! Распахнул навстречу осени окна и качался в такт стенами. Чудеса, да и только…
А когда затихли звуки в сумраке ночном,
Все имеет свой конец, свое начало,
Загрустив, всплакнула осень маленьким дождем,
Ах, как жаль этот вальс, как хорошо было в нем.
Последняя вуаль пала, и Марго в одном венке из желтых листьев очутилась в моих объятиях. На ее порозовевших щеках сверкали бриллианты слезинок.
– Что случилось, радость моя? Отчего слезы? Тебе неприятно быть рядом?
– Что Вы, господин! Все так красиво,… будто в сказке. Эта песня… чья она?
– Ты не знаешь? – Александр Розенбаум. Хм… Абориген. Тогда как же ты могла так тонко почувствовать и так прекрасно танцевать? Ведь ты поняла ее печаль… ощутила душу осени…
Маргарита смутилась, опустила глаза.
– Это не я… Вы, господин! Это Вы ее чувствуете… Я только, как зеркало – лишь отражаю… Немного прикоснулась, вкусила дивный позабытый нектар. О, простите, я не должна,… не должна…
– Да за что же тебя прощать, милая? За красоту, внимание, ласку, заботу? Да ты ведь просто чудо!
Наши губы уже искали друг друга. Найдя, слились в поцелуе. Долгом, как сама вечность, кратком, как украденный миг счастья… Ко мне прижалась горячая упругая женская грудь. Я слышал, как часто бьется сердечко, видел просящие, полные надежды глаза. Голову дурманил густой запах персидской сирени, источаемый мягкими, шелковистыми, черными, как смоль, волосами, легонько щекотавшими мою шею и плечи. Марго вцепилась в меня, словно утопающая в спасателя, как в свою последнюю надежду. Я, наслаждаясь нежной, бархатистой кожей, целовал ее лицо, шею, плечи, грудь. Она же, изогнув спину, наподобие дикой кошки, откинулась назад. Венок упал, по белоснежной простыне рассыпались желтые и красные листья. Глубоко дыша, она жадно ловила каждый поцелуй, боялась пропустить мгновенья ласки. Словно ждала от меня чего-то, иль искала в себе давно забытое и утерянное, совсем как ее "сестрица" прошлой ночью. Когда же я опустился ниже и, целуя живот, прикоснулся языком к татуажу – девушка вскрикнула. То ли от наслаждения, то ли от боли. Не желая испытывать судьбу, оставил масть пик в покое. Словно в благодарность, Маргарита приняла мою любовь податливо и нежно…
Теперь вальс-бостон закружил нас обоих. Все быстрее и быстрее… Уносил все выше в небеса, к наивысшей точке…
"Не уходи, побудь со мной, ты мой каприз…" Чувство свободного полета… безбрежный океан наслаждения… – нирвана…
Когда я уже немного пришел в себя, Марго все еще лежала с закрытыми глазами. Нежно погладил ее грудь, поцеловал в плечо. Пушистые ресницы чуть дрогнули, а по щеке вновь скатилась печальная росинка.
А когда затихли звуки в сумраке ночном,
Все имеет свой конец, свое начало,
Загрустив, всплакнула осень маленьким дождем,
Ах, как жаль этот вальс, как хорошо было в нем!
Да, хорошо было в нем, в этом волшебном танце с "Осенью"! Но в то же время я чувствовал, что не оправдал ее надежд. Марго, Шарлотта – сестрицы из карточной колоды похожи друг на друга, как две капли воды. Божественные фигуры, идеальные лица, но внутри, в душе… Здесь скрывается какая-то тайна, которую мне сейчас не разгадать.
Вздохнув и сладко зевнув, я обессилено повернулся на бок. Нега еще владела телом. Оставим все загадки мира на завтра… А сейчас… сейчас пусть мне приснится добрый осенний вальс-бостон…