Пашков недоумевал, почему я с ходу затребовал сведения о малозначительной, по его мнению, ярмарке на Кагальнике.
– Егор Иваныч, мы с Григорием Чернышевым шесть лет назад, сей торг устраивая, отнюдь не о наполнении казны хлопотали. Вернее, не в первую очередь. И не о купецких прибытках. И уж тем паче – не о бездельной корысти твоих мытарей. Дело о том шло, как бы кочевых ногаев от хана оторвать и привязать к России. Чтоб ихние мурзы предпочли торговлю набегам, на место лука и сабли ходили к нам с овчинами и бараньей шерстью, да конские табуны гоняли. А если ты, друг любезный…
– Напраслина, Ваше Высокопревосходительство. Сроду из таможенных денег копейки не брал.
– Не брал, так не брал. Если Вашего Высокородия подчиненные, утратив страх Божий, дерут неуказные поборы в свой карман с любого, кто на торгу явится, и всех инородцев распугали… Не спорь, Егор Иваныч, у меня доношения о том не первый год копятся. В казну из сих денег меньше попадает, нежели на содержание таможни идет – так что прямой резон торговлю учинить вольной, а чиновников… Чиновников лишних найду, куда деть. Сенат я уведомил, в резолюции не сомневаюсь.
– Господин генерал, не по-христиански как-то, люди все же… Дети у всех…
– Так и я не зверь. Живота лишать не намерен. Даже суд заводить не стану, ибо досугом на сию волокиту не располагаю. Просто переведу в другие края, с понижением в чине.
– Куда, коль не секрет?
– В Охотский острог. Дивное местечко. Тоже на берегу моря. В общем, лишних у тебя заберу.
Борьба с казнокрадством подобна прополке огорода: столь же скучна и столь же нескончаема. Совершенно искоренить плевелы невозможно, они прорастают вновь и вновь. Стоит ослабить усилия – и самые мудрые замыслы не принесут плодов. Подобно сему, ленивый земледелец вырастит вместо полезного урожая трехаршинный бурьян. В промежутках меж показательными экзекуциями, утомившись от разбора дел, я езжал к флоту, в Белосарайскую крепость или в Троицкую у Таганьего рога.
Моряков назойливое внимание начальства (к тому ж не своего, адмиралтейского, а сухопутного) отнюдь не радовало. Тем более, начальство совало свой длинный нос в такие дыры, куда не склонны заглядывать адмиралы.
– … … мать! У тебя нужник плавучий, а не корабль! Воняет, как на турецкой галере!.. – Срамил я капитана, лазая вместе с ним в глубинах трюма. – Что, матросам до гальюна не дойти?!
– Много с поносом, Ваше Высокопревосходительство. В гошпиталь отправляем, когда на целую шлюпку наберется.
– Устрой корабельный лазарет, отдели больных от здоровых – иначе вся команда сляжет. В гарнизонах и ландмилиции с гастрическими лихорадками бороться умеют. Средства известны: питье кипяченое или кислое, мытье рук с мылом, баня. Так чего же флот отстает?! Ждете, пока начнут взыскивать за неоправданные потери? Регламент о сбережении здоровья до вас довели? Так исполняйте, бесово племя!
– Слушаюсь, Ваш-шпр-с-ство!
По роже видно, что сие послушание – до тех пор, пока генерал не уедет. Когда-то в бутурлинской дивизии правила здоровой жизни вбивались шпицрутенами. Не только солдат и унтеров – пришлось и офицеров иных посечь. Но вбили крепко. Здесь так не сделаешь: уже потому, что начинать пришлось бы с капитанов. Приличия не позволяют. А по-хорошему не доходит. Может, вычеты из жалованья ввести за чрезмерную смертность в командах? Так для этого надо жалованье хотя бы платить, вовремя и полностью, – о чем морские офицеры уже мечтать забыли. Через капитан-командора новые порядки не ввести. Козенц хорош как инженер и корабельный архитектор, однако не одарен силой принуждения и начальственной въедливостью. К тому же, наша с ним дружба имеет предел прочности, который я чуть не перешел недавно, назначив ему в помощь своих приказчиков. Старик обиделся и пришел ругаться со мною.
– Если, Александр Иванович, ваши люди лучше меня знают, как корабли строить, так не лучше ли им сие и поручить?!
– Помилуйте, сэр Ричард: они совсем по другой части, хотя и бывали на верфях Дептфорда. Разве вы не считаете полезным точный учет всех расходов, с последующим рассмотрением, на чем возможно сэкономить? Есть у них и еще умение: выжать из работников гораздо больше труда, нежели обыкновенно. Без кнута, за счет маневра деньгами. Известно же, что урочная работа идет намного веселей, чем поденная.
– Если корабельные плотники начнут спешить, ничего доброго из этого не выйдет.
– Голландские и английские работают втрое скорее здешних, а результат, согласитесь, не так уж плох. Насчет разницы в инструменте – знаю. Обеспечу самым лучшим.
Безукоризненная почтительность новых помощников и неплохое знание английского языка, обретенное за время учебы в Лондоне, постепенно примирили главного мастера с присутствием соглядатаев. Но малейшее давление на него (неважно, по какой части) могло вновь пробудить задремавшую обиду. Ввести в чужой епархии свои порядки – дело совсем не простое. Тем более, распоряжения мои касательно предохранения от болезней плохо сходились с привычками моряков, как русских, так и британских. Англия издавна оплачивает свое богатство и морское могущество матросскими жизнями – щедро, не торгуясь. Даже торговых шкиперов не смущает утрата четверти команды за одно плавание в западные или восточные Индии. На военных кораблях, где теснота больше, а кормежка хуже, к переходу в иной мир относятся еще более философски. Взять, к примеру, недавнюю блокаду Порто Белло, когда вице-адмирал Хозьер потерял две трети своих людей от морового поветрия и сам разделил их участь. В том же двадцать шестом году Чарльз Уоджер, крейсируя с эскадрой в виду Ревеля, досыта накормил эстляндских раков английскою мертвечиной: каждый день дюжины длинных, наспех зашитых парусиновых мешков спускали за борт под торопливую скороговорку корабельных священников.
У нас в России традиция наплевательского отношения к жизни и смерти нижних чинов примерно такова ж. Но вот беда: что сходит с рук Royal Navy, для русского флота губительно. Нет у него неисчерпаемого резерва опытных моряков. Здесь каждого матроса надлежит долго и трудно учить, а выученного – беречь, ибо замены ему взять негде. Будучи сам судовладельцем, я в полной мере прочувствовал сию трудность, и на своих кораблях отчасти оную преодолел. Гастрические лихорадки удалось победить; только второй бич моряков, цинга, по-прежнему собирала свои жертвы.
Кое-какие успехи в борьбе с нею имелись. Главный доктор московской гошпитали Николай Бидлоо всю прошлую зиму испытывал на пациентах всевозможные снадобья, рекомендованные коллегами (разве что купоросной кислотой, как иные мудрецы учили, больных не поил) – и некоторые лекарства дали результат. Сначала открылось, что облегчение скорбутным больным приносит особое пиво, сваренное по немецкому рецепту на осиновой коре, сосновых шишках и можжевельнике; еще лучше действует свежая телячья кровь; и наконец, сильнее всего – трава, у поморов так и называемая "скорбутной". Вот только эффект этих средств оказался неустойчивым: сегодня помогает, а завтра – нет. Травку мне аж в Мезенском уезде из-под снега выкопали, потом целый месяц до Москвы везли. Вначале она показалась прямо-таки чудодейственной, но при первой оттепели, оттаяв и малость полежав, лечебную силу разом утратила. То же самое с кровью: оную нужно пить еще теплой. Похоже, что лекарственная субстанция весьма нежна, и получить какие-нибудь декокты или пилюли, годные к продолжительному хранению, навряд ли удастся. Что в сем случае прикажете делать морякам, путешествующим в южных морях? Аптекарский огород на палубе развести или в трюме хлев устроить?
Можно, конечно, и устроить. Живой скот моряки частенько берут в плавание, не довольствуясь солониной. Но быстро пускают в суп: дело хлопотное. А чтоб иметь средство от цинги на всем протяжении пути в Камчатку – надо держать телят живыми, елико возможно. Кровь выцеживать малыми порциями, знакомым каждому лекарю способом флеботомии. Резать – только при повальной болезни команды. Скорбутную, иначе ложечную, траву хорошо бы высадить на островах в южном океане, климат которых близок к беломорскому: Тристан-да-Кунья, Новый Амстердам или Святого Павла… Более гостеприимные места европейские державы, к сожалению, уже расхватали. Россия на сей пир явилась к шапочному разбору. Мы уступаем первопроходцам по всем статьям, и чтобы попытаться встать наравне – должны значительно лучше соперников использовать наши скудные ресурсы, денежные и человеческие.
Сия задача не выходила у меня из ума, даже во время иных занятий. Я готовил коммерческие баталии с голландцами и англичанами, и не брал в расчет внутренних интриг (считая свою победу в оных окончательною). Но вскоре письма из Москвы принесли тревожные вести.
"Сибирские караванщики", во главе с Ягужинским, воспользовались моим удалением (оплошность с кораблями тоже припомнили) и взяли частичный реванш, заключив противоестественный союз с Адмиралтейством. Наверно, неосторожно было оставлять адмиралов за бортом новоучрежденной компании. В отместку Гордон и Сиверс, позабыв на время вражду, стали действовать вместе – и добились, что снаряжение "Святой Анны" в Камчатку императрица передала их ведомству. Новая экспедиция капитан-командора Беринга тоже осталась за ними. Доставку припасов для оной разделили между морем и сушей, на случай неудачи первого компанейского плавания.
Должен сознаться, определенный резон в такой предосторожности был. Наши датские соперники только что потерпели сокрушительное фиаско. Судно Азиатской компании "Золотой Лев", вышедшее из Копенгагена в Транкебар, шторм выбросил на западный берег Ирландии. Серебро, предназначенное для закупки восточных товаров, удалось спасти, но… Пока тянулась неспешная юридическая процедура признания датчан законными владельцами денег – двенадцать тяжеленных сундуков, сложенных в замке лендлорда, жители вынесли и раздуванили. Явная причастность к похищению знатнейших фамилий графства: Кросби, Фицджеральдов, Бленнерхассетов и прочих, вкупе с открытой враждебностью британцев к чужой торговле, лишала судебное разбирательство благоприятной перспективы.
У других соседей тоже не все пошло гладко. Корабль "Фредерик король Швеции" перехватили в проливе между Явой и Суматрой голландцы и отвели в Батавию. После долгих переговоров отпустили – дождавшись, однако, пока сезонные ветры станут неблагоприятными. Из-за нерасчетной задержки в пути перемерла половина команды "Фредерика", а остальные вернулись в Гетеборг едва живыми. Мнится, лишь боязнь репрессалий короля против голландской коммерции помешала батавским властям честно пустить шведов на корм акулам.
Не имелось причин полагать, что русский корабль в тех краях встретят любезней. Как только "Менелай" проскочил?! Разве за счет внезапности. Но если хозяева настороже, то узкий пролив скрытно миновать невозможно. Ночью он опасен из-за многочисленных островов и подводных скал, а днем просматривается насквозь. И до столицы нидерландской Ост-Индии – всего лишь восемьдесят верст. По рассказам знающих людей, в Батавии и близ нее всегда найдется с полдюжины кораблей, боевою силой равных фрегату. Без пушек нельзя вести прибыльную торговлю в морях, изобилующих китайскими и магометанскими пиратами.
Учитывая обстоятельства, мы с Лукою Капрани сочинили иной маршрут для "Святой Анны". Если не подходить к берегам Китая на пути в Камчатку (а нам это делать незачем), то шлейф островов, тянущийся от Азии к зюйд-осту, лучше пересечь на тысячу миль восточнее, где голландское влияние уравновешивается португальским. Ничейная полоса, не имеющая четких границ, служит пристанищем народу, с коим неплохо было бы подружиться. Именуют сих людей топасцами.
Происходя от сожительства португальцев с туземными женщинами, топасцы исповедуют христианство и считают себя белыми. Как большинство бастардов, они щедро одарены здоровьем, силой и храбростью. Внутреннее устройство сообщества напоминает русский казачий круг. На острове Тимор эти своевольники совершенно покорили туземцев, отразили ряд голландских экспедиций и выгнали португальского губернатора; их атаман Гаспар да Коста находится буквально в шаге от превращения во владетельного князя. Так почему бы не помочь ему сей шаг сделать?! Наверняка он располагает запасами провианта и нуждается в оружии: нам бы такой союзник весьма пригодился.
Теперь далеко идущие планы повисли в воздухе. Капитан майорского ранга Шпанберг, по рекомендации Адмиралтейства назначенный Ее Величеством на "Святую Анну", следовать моим предначертаниям не обязан. Лука, оскорбленный предложением пойти к Шпанбергу в лейтенанты, наотрез отказался от участия в плавании, и половина команды – следом. Самонадеянный капитан только рад был избавиться от "читтановцев", с коими отношения у него взаимно не сложились. Он восполнил некомплект военными моряками до полного фрегатского штата и доложил о готовности. Протесты мои опоздали: пока курьеры скакали по бескрайним степям, "Анна", покинув архангельский порт, растаяла в осенних туманах.
Достигнет ли она вожделенной Камчатки? Душу омрачали предчувствия грядущих бед. Не только грозящих кораблю. Если государыне внушили, будто восточную коммерцию можно устроить без меня – это дурной признак. Очень дурной.
Глава 7
Танцы над пропастью
Андрей Иванович Ушаков смолоду был дворянином почти бездушным. У него находился в нераздельном обладании с братьями – смешно сказать – один крепостной мужик. На пятерых-то помещиков! Двадцати лет отроду взятый Петром Великим в гвардейцы, крепкий и смышленый юноша сделал неплохую карьеру. Он выучился грамоте, чтобы писать доносы, и в должности тайного фискала употреблялся государем для самых сокровенных дел. После Петра, быв замешан в интриги Толстого, имел достаточно ловкости и политического такта, чтоб избежать отправки на Соловки либо в Низовой корпус. При Анне вышел в генерал-аншефы и подполковники Семеновского полка (лет двадцать допрежь не видавши вооруженного неприятеля). А с возобновлением Тайной канцелярии приобрел значение исключительное.
Незадолго до возвращения моего с юга генерал-лейтенант принц Гессен-Гомбургский, молодой человек с бараньими глазами, доложил о поносительных словах фельдмаршала Долгорукова в адрес императрицы. Смертный приговор, в знак особой милости замененный заточением в Шлиссельбурге, и вечная каторга нескольким молодым офицерам за недоношение окончательно дали понять, что неприкосновенных у нас нет. Жаждущие вскочить на чужое место или отомстить личному врагу за обиду строчили доносы – и вся эта грязь стекалась в Канцелярию. Глава оной, обладая правом решать, что почесть пустяками, а что – государственным преступлением, и соответственно докладывать императрице, сделался вершителем судеб. Невзирая на малое число подчиненных служителей, он вошел в узкий круг персон, наиболее приближенных к Ее Величеству. Все знали: Андрей Иванович служит верно и взяток не берет – что не помешало ему, при скромном и нерегулярном жалованьи, стать одним из богатейших людей России. Как собаке, чтоб не теряла азарта, умный охотник бросает шматок мяса с кровью, отрезанный от добычи, так генералу-от-застенка монархи, начиная с Петра, жаловали часть достояния жертв. Или же просто дозволяли к присвоению.
На бабьем страхе и неуверенности Ушаков вырос в колоссальную фигуру – единым часом, будто поганый гриб в лесу. Наряду с ним, от опалы князя Василия Владимировича выиграл Миних. Ставши президентом Военной коллегии, он открылся с невидимой дотоле стороны. Прежде ольденбуржец изображал из себя деятельного администратора, чуждого политических амбиций; теперь в нем пробудились таланты придворного угодника. Императрица встретила Рождество в Москве, а на Святках возглавила великое переселение в северную столицу. Пышная встреча, с потешной баталией – взятием снежной крепости, выстроенной на льду Невы – властительнице России чрезвычайно понравилась. Генерал-губернатор не зря старался: не всякий настоящий штурм вознаграждается так щедро. Как только правительство утвердилось в Санкт-Петербурге, ему был пожалован генерал-фельдмаршальский чин.
На новоявленного соперника стали с опаскою поглядывать Бирон с Остерманом, лишь недавно сбывшие с рук Ягужинского. Буйный (особенно во хмелю) генерал-прокурор имел неоспоримые заслуги перед Анной и претендовал на первенство при дворе, сталкиваясь с обоими так, что искры летели. На фаворита даже, по рассказам, обнажил шпагу. Помня важную роль Павла Иваныча при восстановлении самодержавства, царица наказала его не слишком сурово – всего лишь отправила послом в Берлин. Исчезновение с политической сцены сего актера (в амплуа то ли героя, то ли шута) для меня имело двойственный смысл. С одной стороны, как глава Сибирского приказа, он яростно выступал против морской торговли с Китаем – с другой, служил элементом равновесия. Кому генерал-прокурор был враг, тому обер-камергер и вице-канцлер оборачивались друзьями. По крайней мере, в условном смысле, коий сохраняет это слово в политике. С поражением Ягужинского, союзники против него больше не требовались, и заинтересованность во мне двух первостепенных дельцов аннинского царствования исчезла. Вступить с ними в альянс против Миниха? Нельзя: вражда с президентом коллегии поставит крест на всех долговременных планах обустройства южных рубежей. Пусть лучше мое значение при дворе пострадает, чем турок в грядущей войне стращать голым задом!
Нет, с Минихом нужен союз. Хоть его чины не шпагой добыты – он, по крайней мере, толковый инженер и управитель. Какой из него полководец, бой покажет. Война всех расставит по своим местам. Ждать недолго.
Укрощение собственных амбиций оказалось верным тактическим приемом. Бурхард-Кристоф, конечно, честолюбец, и со всяким возможным соперником готов грызться волком – но когда предполагаемый соперник добровольно смиряется и принимает второе место при нем, он охотно прячет клыки. Начинает воспринимать советы и прислушиваться к разумным доводам. А если генералитет, в пределах своей компетенции, выступает единым строем… Кто сможет сопротивляться?! Даже пропозиции по флоту прошли без сучка, без задоринки. Сиверса сковырнули легко: слишком много грехов за ним накопилось. С назначением на его место не спешили, важнейшие вопросы все равно решались в комиссии Остермана. Вице-канцлер, считая морские дела своей вотчиной, вторжение в них Военной коллегии принял за личную обиду – но не решился встать в заведомо проигрышное положение и спорить против разумных, обдуманных мер. Всё утвердили: и перенос верфей, и белосарайский порт, и новые школы. По кораблестроительным планам прения затянулись, но двигались в верном направлении.
Главной моей морской викторией стало возвращение в Азов Змаевича. Единственный адмирал, который на опыте убедился в насущной необходимости мер по сбережению здоровья нижних чинов – и способен вбить сие убеждение даже в самые тупые умы. Характер у него для этого достаточно тверд, и кулак достаточно крепок. В Астрахани столь высокий начальник стал лишним: после заключения Рештского трактата, вернувшего персам Гилянь, флот на Каспийском море сократили вполовину.