Под ручку, как лучшие друзья, выползаем наружу. Малость подозрительно, при такой разности чинов. Впридачу, от одного воняет порохом – ну и что, а чем еще пахнуть боевому генералу? От другого, несмотря на обмывание, дерьмом – так не розами же благоухать при такой должности…
Караульный офицер заикнулся было о запросе на перевод арестанта по надлежащей форме, но был с ходу опрокинут:
– Тебе что, государыня императрица уже не указ?! – Потрясал я фальшивой грамотой. – О Персии возмечтал, али о Камчатке? Молись, чтобы только переводом в армию отделаться!
Илью здесь уважали. Отдельный каземат, два солдата прямо внутри, ручные и ножные железа. Грубая хламида пропиталась на спине сочащейся кровью, левая рука обмотана тряпкой. Ногти вырвали, я уже знал из протокола. Верный слуга упирался, как старовер, и пока не успел сказать ничего важного. Лицо, искаженное мучительной гримасой, вспыхнуло внезапным счастьем:
– Ваше Сиятельство… Век за вас буду Бога молить!
– Цыть! За Ея Императорское Величество моли – да не радуйся прежде времени. Может, по разбору дела, еще и голову отрубят. Велено пред высочайшие очи представить.
Оборотившись к офицеру, я скомандовал:
– Расковать, вымыть, переодеть, привести в божеский вид! Полчаса на все, ТАМ ждать не будут! Бегом!!!
Явившийся в разгар кутерьмы подканцелярист Набоков заставил на мгновение сжаться мое сердце: парень был умный. Однако ж, и он не усомнился в натуральности происходящего. Все походило на то, как если б генерал Читтанов пробился-таки к императрице, и та возжелала сама разобраться, кто прав, кто виноват. Бывает с нею такое. Тогда нервозность секретаря вполне понятна: высшее начальство, как всегда, выкрутится, а подчиненных обратит в козлов отпущения, принудив отвечать за мнимое своевольство. Беда, словом!
И вот золоченая карета шестериком хромает по неровным, разбитым улицам северной столицы. Рядом со мною – дрожащий секретарь Возгряев. Напротив – Илюха, с кровожадной мечтой во взоре: лишь мое присутствие мешает ему вцепиться здоровой рукою в глотку своему vis-a-vis. На запятках – два гвардейских солдата. Совсем не взять охраны было бы подозрительно.
Так. Вот она, церковь Успения. Через протоку, на островке, пороховой магазин. В затоне у берега – крутобокая морская лодка с шестью гребцами и рулевым. Если бы мимо проходил какой-нибудь чиновник из Коммерц-коллегии, изрядно удивился б: чего это ради компанейские приказчики, шкиперы торговых судов и ученые инженеры оделись по-простому и взялись за весла? Но шляться в присутственное время не положено, да и кому какое дело?! Я генерал! Пожелаю – майоров и полковников на весла посажу, и никуда не денутся! Мои люди: хочу – с кашей ем, хочу – масло пахтаю!
– Ступайте в бот. Иван, отдельно их рассади, чтоб не загрызли друг друга. Служивые, вот вам на водку.
– Премного благодарны, Ваше Высокопревосходительство!
– Панфил, домой! На завтра держи коней в готовности!
– Слушаюсь, Ваша Милость!
По-юношески резво прыгаю через борт. Удивительная, давно забытая легкость звенит во всех членах – словно бы лет двадцать упало с плеч. Как воин, скинувший тяжкую броню: подпрыгну – улечу. Воля! Счастье жить по правде, не оглядываясь на власть и закон. Какие еще сомненья, что я казацкого роду?! Суденышко выплывает в Неву.
– Вперед!
Последняя преграда – наплавной мост с полицейской заставой в проходе для лодок. Ловят беспаспортных и не очищенные таможней товары. Однако генералу, путешествующему по казенной надобности, полиция препятствовать не смеет. Только спросят, как регламент велит, куда моя милость изволит следовать.
– В Кронштадт!
– Счастливого пути, Ваше Высокопревосходительство!
Титул неправильный. Он мне уже не принадлежит: брошен, как ненужный хлам при выступлении армии из квартир. И черт с ним!
– Прибавить ходу! Веселей греби!
Весла пенят Неву. Идем отлично: галерные матросы позавидуют. Мои люди и кормлены получше, и в застенок очень уж не хотят. Здесь только те, кто слишком много знает – и кого круто взяли бы в оборот, если б я бросил их в России. Все пошли со мной добровольно; семьи спрятали по глухим деревням или переправили заранее на корабль. Какой корабль, спросите? Какой надо! Который ждет в финских шхерах, в условленном месте.
Выходим в залив. Ветер встречный. Плевать! Все равно ставим мачту: высоченную, составную из двух частей. Натягиваем штаги. Опускаем тяжелый шверт. Узкие треугольные паруса дают преимущество в лавировке перед любым судном. И скорость неплоха. Котлин миновать – потом уже никто не догонит!
Кое-где по сторонам виднеются рыбачьи лодки; навстречу ползет груженый плашкоут из Кронштадта. Не опасны. Бояться надо будет, если быстрая скампавея выскочит из галерной гавани и помчится по нашему следу. Обнаружили "тайные", что их одурачили, или еще нет? Иметь фору до утра было бы чудесно, однако сильно рассчитывать на нее не стоит. Впрочем, ищеек Ушакова ожидает еще одно препятствие.
Отношения между армией, флотом и Тайной канцелярией представляют некий треугольник – отнюдь не любовный! Оставим в стороне гвардию, чтобы не усложнять; так вот, сухопутные и морские служители смотрят друг на друга с неприязнью и пренебрежительной ревностью. Единственно, в чем они сходятся – это в сокрытой ненависти к "тайным". Бог весть, с чего: вроде, не так уж много офицеров и нижних чинов прошло через застенок. Но если в галерную гавань прискачут ушаковцы и потребуют немедля предоставить им судно – можно быть уверену, что веские причины не позволят выйти в море не то что галере, а и крохотному ялику! До тех пор, пока с самого верху не прозвучит громогласный приказ, грозящий за неисполнение тяжкими карами. А это опять же время, время…
Меняются галсы. Минуты слагаются в часы. Погони все нет! Когда бесконечный северный летний вечер плавно переходит в синюю полночь, кронштадтские узости остаются далеко за кормой. Ветер отходит на четыре румба. Идем без лавировки, почти в галфвинд. Есть компас, карты и опытные моряки: так что ж не уступить расслабленности, после напряженного дня? На правой скуле слабо тлеет у горизонта ночная заря, слева плещут в борт нестрашные волны – вроде бы, совсем не похоже на бегство из Африки. Там была бесконечно чужая страна. Здесь – родина, потерянная отцом и вновь обретенная мною, через непомерные труды и пролитую за нее кровь. Но есть общее. Обе земли стоят на рабстве. В конечном счете, все мои несчастья, начиная от ссоры с Петром, берут начало в этом ядовитом источнике. Русское государство устроено просто и логично. Как крепостной мужик – раб своего помещика, так сей последний – раб государя. От пяток до макушки, до высших сановников – один принцип. Почему-то всевозможные немцы прекрасно в эту систему вписываются, а меня она отторгает, как чужеродное тело. Сколько ни притворяйся покорным, наметанный хозяйский глаз рано или поздно разглядит: другие слуги его (или ее), а этот хрен знает чей. Или вовсе ничей: сам себе хозяин, и делает, что считает нужным! Опасный человек! Если сия чума распространится – не окажется ли, что им и царь не надобен?!
На другой день, ближе к вечеру, добрались до пункта рандеву. Старик "Менелай" на якоре, дружелюбная разбойничья рожа Луки Капрани, приветственные крики, объятья. Снялись немедля: сейчас фельдъегери скачут, загоняя лошадей, с приказами для ревельской эскадры. Как бы не перехватили в горле залива! Только миновали траверз Гангута, и стих азарт парусной гонки – подкрался украденный в Петербурге секретарь Тайной канцелярии.
– Ваше Сиятельство, спасите!
– В чем дело, Степа?!
– Они меня утопят! Прямо посреди моря за борт скинуть грозятся! Про рыб рассказывают…
– Каких еще рыб?!
– Ну, этих… С бабьим именем… Акулины, вот!
– Аккулы, что ли? Так они тут не водятся.
– Слава те, Господи! Меня им обещались скормить. Дескать, как доплывем до места, где они есть, так и бросят…
– Не верь. Просто пугают. А чтоб тебе спокойней было, могу под замок посадить, в штурманскую каюту…
– Сделайте Божескую милость, что хотите для вас…
– Хочу. Знаешь, что хочу? Напиши-ка мне, покуда плывем, обо всех делах Канцелярии. О некоторых я знаю – по ним и проверю твою правдивость. И еще, отдельно – соображения о моем деле. Кому и зачем оно понадобилось.
– Ваше Сиятельство, я токмо сполнял, что прикажут. А в сих высоких материях ни сном, ни духом…
– Что слышал, о чем догадывался, все возможные хипотезы. Пиши! Не то в общем кубрике оставлю!
По усердию и добросовестности страдальца видно было: генерал Читтанов явил себя достаточно властным и жестоким, чтоб совершенно вытеснить в его сердце генерала Ушакова. Да и сказки о зубастых "акулинах" произвели впечатление. Однако… Он написал, я прочел – и понял, зачем собратья Возгряева по дознавательному ремеслу скрывают свои подвиги во мраке ночи. При беспощадном свете Божьего дня, таинственная и ужасная Канцелярия предстала смешной и убогой. Действительно, тут без тайны нельзя: срамно тратить казенные деньги на жалкий вздор, коим в ней занимаются. Ни одного подлинного заговора, ни малейшего признака действительных злоумышлений! Сплошь "второй пункт": сказанные спьяну или сдуру слова, которые с большей или меньшей натяжкой можно почесть оскорбительными. Мнительная бабья обидчивость – ничего больше!
С "читтановским делом" – еще хуже. Все корни и нити скрыты; даже чиновник, занимавший одну из ближайших позиций при Ушакове, правды не знал и мог только строить догадки. Одна из них показалась мне любопытной.
– Давай-ка, братец, соображения о зависти обер-камергера Бирона к моим доходам от промыслов и торговли разверни подробней. И о значении Липмана в сей интриге – тоже. А опасения двора касательно царевны Елизаветы поминать не надо: это пустое. Об интересе петербургских англичан Шифнера и Вульфа войти в торговлю русским железом тоже пока умолчи. С ними по суду не разобраться.
Попытки с четвертой или пятой, Возгряев сочинил годный к употреблению документ. Я собственноручно перевел написанное на латынь, а по прибытии в Амстердам не пожалел драгоценного времени, чтобы посетить нотариуса и заверить у него сию эпическую поэму. Баталии за европейское имущество моих компаний неизбежны; надо заранее озаботиться наличием боевых припасов.
Остановка в Голландии, собственно, затем и нужна была, чтобы крепко взять в свои руки склады железа и сбытовые конторы в Амстердаме и Льеже, усилив правления последних привезенными с собою людьми. Бристоль и Ливорно, бывши и так достаточно верны, опасений не вызывали. Одновременно начались поиски покупателей на сии активы: находясь во вражде с императрицей, торговать русским металлом невозможно. Укрепление за собою как можно большей части корабельной флотилии стало еще одним первоочередным делом. Беда в том, что наиболее ценную часть оной составляли отнюдь не корабли, а заботливо выпестованные команды. Те моряки, кто имел семьи в отечестве, большей частью стремились вернуться – и у меня не было ни юридических, ни моральных оснований им препятствовать. Следовать куда угодно за хозяином соглашались либо оторванные от корней бродяги, либо неженатая молодятина.
На фоне сих тяжких потерь блестящий успех возымели лондонские встречи, куда главным уговаривателем отправился Илья Васильев. Живые впечатления застенка и свежие следы пыток на теле служили сильными аргументами; к тому же, изрядную часть моих людей в Англии составляли зеленые юнцы, посланные для обучения в навигационные школы либо на железные заводы Кроули. Благодаря Илье, одних только русских у меня под командой оказалось сотни полторы, а вместе с неаполитанцами, венецианцами, немцами и прочими народами – две с лишним! Вроде, не так уж много для генерала, привыкшего распоряжаться тысячами и десятками тысяч. Но (переводя на военные ранги) в этом скромном числе непропорционально большую долю составляли, так сказать, офицеры и унтер-офицеры от торговли и промыслов. Добавь рекрут – получишь из роты полк.
Где б еще их взять, этих рекрут. Вербовщики-староверы, засланные в слободы на Ветке, рапортовали о полном провале миссии. Меня подвело слабое знание религиозных нюансов: оказывается, старообрядчество расколото еще и внутри на враждебные толки; поповец с беспоповцем общего языка не найдут. Веткинские жители во всем слушались настоятеля Феодосия – а с ним договориться не удалось. Похоже, крепостные бегут за границу только для того, чтобы сменить помещичью кабалу на иную, добровольную. Резервный план, предполагавший сманивание на мой английский завод белорусцев, малороссиян и свежих беглецов из России в Литву, тоже не сработал: польские евреи, коим отводилась в нем ключевая должность, пронюхали о неудаче с раскольниками и безбожно задрали цену на свои услуги. Чем втридорога платить евреям за вербовку русских, дешевле вышло бы нанять англичан.
Или похерить старые предначертания? Выстроить коммерцию, соразмерную наличным силам. Разумеется, не сходя с утоптанной площадки: в Европе любое дело, на коем возможно заработать, давным-давно подгребли под себя местные хитрецы и чужих в него не пускают. Обработка металлов, мореходство – тут у меня имеется маленький, с трудом отвоеванный плацдарм. Однако прежние прожекты стали трудноисполнимы: хотя бы потому, что тайбольский завод не в моих руках. Поставки с него возможны лишь через перекупщиков, на невыгодных условиях. Создать же в Британии нечто подобное… Пупок развяжется! И соперничать по ценам все равно не удастся: с тем расчетом Тайбола и задумана.
От грустных коммерческих размышлений меня отвлекла проснувшаяся наконец-то российская дипломатия. Борьба за собственность началась. Правда, чрезвычайный и полномочный посол в Гааге Александр Головкин, сын канцлера, действовал весьма нерешительно, на каждый шаг испрашивая у отца указаний; зато юный Антиох Кантемир, лишь за полгода до сего назначенный резидентом ко двору Георга Второго, оказался сильным противником. Наложение секвестра на спорное имущество казалось весьма вероятным. Пришлось вступить в бой самому и срочно отплыть в Лондон.
Членство в Королевском обществе формально не дает привилегий. На деле, это один из немногих способов сделаться своим в закрытом для посторонних кругу. Если вы удостоены такой чести, общеизвестное британское высокомерие уступает место предупредительной любезности. Министры, судьи, высшая знать королевства… Многие из них становятся вам "fellows": ежели не друзьями, то коллегами и товарищами по ученым занятиям.
Впрочем, сэр Роберт Эйр, главный судья королевства по гражданским делам, натуральной философией не увлекался; да если б и увлекался, она бы вряд ли его подвигнула к искажению закона. Все, на что хватило знакомств и связей – ускорить слушания, дабы избежать волокиты.
Мой двадцатитрехлетний оппонент почти не владел местным языком. Сие упущение нисколько не затрудняло молодого князя, понеже суд в Англии со времен Вильгельма Завоевателя велся по-французски. Не на легкомысленном языке парижских салонов: на тяжелом и старомодном нормандском диалекте, унаследованном от давно минувших веков. Билль о переводе судопроизводства на английский как раз обсуждался парламентом, и похоже было, что ветхая традиция доживает последние дни. Нам ее, однако, еще хватило.
Кантемира я слушал с большим интересом: главным образом потому, что резиденту в сей инвективе принадлежали одни словесные украшения. Аргументы (если это так можно назвать) были, несомненно, формулированы Остерманом с одобрения Анны. Доверчивый человек пришел бы в ужас: государственный преступник… злоумышления против царствующей особы… оскорбление величества… подлый и коварный заговор… надежные свидетели единодушно подтверждают… Что за чудовище этот граф Читтанов! Ну прямо Брут какой-то! Гармодий и Аристогитон в одном лице!
Сочинитель сатир, враг врагов просвещения, переводчик Фонтенеля, – князь Антиох по духу и умственным симпатиям мог бы сделаться моим вернейшим союзником, если б неумолимые обстоятельства не развели нас на разные стороны в сокрытой войне. Обвинительная речь его блистала подлинным красноречием – но увы, в гражданском процессе нет обвиняемого! Одутловатое, кажущееся добродушным, лицо судьи почти ничего не выражало. Только брезгливая складка губ с каждою риторической фигурой становилась тверже.
Сэр Роберт дотерпел до конца.
– Уважаемый граф, а вы что скажете по существу спора?
– Ваша честь, перечень моего имущества я подал секретарю суда, он должен быть в деле.
Судья заглянул в бумаги и кивнул. Его явно ободрило, что хотя бы один из тяжущихся намерен обойтись без упражнений в элоквенции.
– С вашего позволения, продолжу. Из представленного вам списка часть, находящаяся в России, конфискована указом императрицы. Справедливо или нет, неважно: подобная практика полностью соответствует тому, что в Российской империи считают законом. Но, поскольку мой оппонент желает распространить конфискацию на корабли, находящиеся в портах королевства Великой Британии, а также на собственность моих торговых партнеров, которую ошибочно считает моею, возникает вопрос о соответствии такой меры британскому праву. Готов подтвердить под присягой, что никакой суд ни в какой стране не принимал определений по этой части. Что же касается мнимых мятежей и заговоров…
– Полагаете, эти обвинения имеют отношение к делу?
– По крайней мере, мой юный соперник придает им значение первостепенное. Посему считаю своим долгом ответить, хотя бы вкратце.
– Извольте, граф. Только недолго!
– Все, что сказано о моих преступлениях – ложь и оговор.
Мгновенно воспламенившийся Кантемир вскочил с места:
– Вы назвали меня лжецом?!
Однако судья тяжелым взглядом так и придавил его к жесткой скамье.
– Я не позволял вам говорить, сударь. Сядьте! Вы уже имели возможность высказаться. – Он повернул голову ко мне. – Продолжайте.
– Князь горячится напрасно, потому что сам он виновен разве что в неопытности и простодушии. Показания, на которых выстроены сии обвинения, не могут считаться достоверными. В России принято пытать при дознании не только подозреваемых в преступлениях, но и свидетелей. В политических делах – обязательно! Между тем, давно известно: etiam innocentes cogit mentiri dolor. Боль заставляет лгать даже невинных. Отдайте любого человека в руки умелому палачу – и через неделю бедняга сознается в чем угодно. Подтвердит, что именно он убил Цезаря или предал Христа. Или устроил Пороховой заговор, а Гай Фокс пострадал невинно. Оговорит хоть самого себя, хоть отца родного. Уж тем более не станет щадить графа Читтанова, находящегося в безопасности за границей. Здесь присутствует бывший служитель тайной полиции, способный пролить свет на истинные причины постигшей меня немилости.
Сидящий рядом Возгряев угодливо привстал и поклонился. Однако сэр Роберт лишь равнодушно скользнул по нему взглядом. Видно было, что он уже все решил и не чувствует нужды вытаскивать на свет Божий грязные тайны санкт-петербургского двора. Через полчаса процесс завершился: Кантемир и те, кто стоял за ним, получили немалый афронт. Я тоже удержал за собой не все, что хотел. Флотилию железоторговой компании судья предписал разделить с Демидовыми. Бог с нею, и на половину-то моряков не хватит. Кинув пенни уличному мальчишке за то, что привел наемную карету, отправился со своими спутниками в гостиницу.