Ага, вот… Не далее как перед Рождеством я самолично отставил господина Кулибина от места в Академии наук и повелел выматываться из славного города Санкт-Петербурга ко всем чертям собачьим. Нет, формулировка помягче, конечно, но смысл именно таков. А за что? Вот этого в бумаге не указано, просто предписывалось отбыть в Нижний Новгород, в Подновскую Слободу, и сидеть там до особого на то распоряжения. Лихо… ладно еще в Сибирь земляка не законопатил.
Земляка? А ведь точно! Там, в виденном мною будущем, я родился в Подновье. Или только буду рожден? Впрочем, неважно… Но хорошо помню и место, где стоял когда-то его дом, и школу, построенную заботами и хлопотами Ивана Петровича. Вот забавно - церкви в слободе нет и не было никогда, а школа есть.
- Ну и стоило так горячиться, господин Кулибин? - Бумага летит в растопленный по случаю холодной погоды камин.
- Так ведь приказ, Ваше Императорское Величество? - Тон более вопросительный, чем оправдывающийся.
- И что с того? А самому немного подумать? Коварный враг, пробравшийся к самому подножию престола, способен на любую подлость, дабы ослабить Государство Российское! В том числе и подобным образом - удаляя светлые головы, способствующие укреплению и процветанию державы. Но сейчас, когда заговор изменников раскрыт и обезглавлен - да, обезглавлен! - не время лелеять старые обиды и верить клевете.
А ведь проникся Иван Петрович серьезностью текущего момента, даже пытается встать во фрунт, копируя манеры бравого гвардейского прапорщика. И одновременно польщен званием светлой головы.
- Акимов!
- Я здесь, Ваше Императорское Величество!
- Передай полковнику Бенкендорфу, чтобы виновный в подложном приказе граф Пален был непременно найден, арестован и наказан.
- Так ведь убит!
- Кто, Бенкендорф?
- Никак нет, граф Пален.
- Хм… ну мало ли в России графов Паленов?
Наконец-то до прапорщика доходит смысл моего подмигивания, и он с готовностью восклицает:
- Будет сделано, Ваше Императорское Величество! Дело государственное! Непременно подвергнем мерзавца арестованию! Разрешите исполнять?
- Ступай, братец. Да, и еще… распорядись там насчет… - Красноречивый жест понятен без дополнительных уточнений.
- Сию же минуту, государь!
Наврал, дверь распахнулась только через три минуты, и дежурный офицер торжественно провозгласил:
- Наркомовская чарка Его Императорского Величества!
Хм, и когда я успел такое ляпнуть? И вот поди ж ты, услышали и ввели в обиход.
- Заноси, - киваю и показываю на стол. - Только в следующий раз так не кричи, царя заикой сделаешь.
Лакеи, первыми уловившие новые веяния моды, все до одного сменили ливреи на вышитые рубахи, полосатые штаны и смазанные сапоги, немилосердно воняющие дегтем, и стали похожими на половых из трактиров моего будущего детства. Приходилось бывать с отцом на ярмарке у Макария, насмотрелся. И то, что они принесли на серебряных подносах, вполне соответствовало внешнему виду. Их и моему.
- Поставили? Все, проваливайте.
Кулибин улыбается с умилением. Ну да, по его староверским представлениям, именно так и должен вести себя природный царь-батюшка, изволивший захотеть жить по старине, без бесовских заграничных привычек и ужимок. Суров, но справедлив! Да, это про меня…
- Наливай, Иван Петрович.
Он взял графинчик, чуть помедлил и признался нерешительно:
- Я непьющий, Ваше Императорское Величество.
- Что, совсем? Грех-то какой…
- Совсем. - Кулибин с опаской перекрестился двумя перстами. - Тонкая механика не терпит дрожания рук.
- Вот как? - Я с некоторым сомнением оглядел тарелки с тонко порезанным окороком, ломтиками семги, крохотными, меньше мизинца, солеными огурчиками. В одиночестве пить не хотелось. - И не куришь?
- Человеку от Господа питания дымом не положено.
- А нюхать табак?
- И носом питания не положено.
- Ладно, неволить не буду. - Так и придется пить одному, как горькому пьянице. Эх, где наша не пропадала!
Не пропала и на этот раз - чистейшая хлебная слеза взбодрила, подстегнула утомленный бессонной ночью организм и заставила вспомнить о загадочном ларце английского посланника.
- Вот, Иван Петрович, взгляни. Гвардейцы мои опасаются заложенного взрывающегося механизма, если он там есть, конечно. Вот ты и должен определить. Ну и открыть, разумеется.
Механик, увидев вышеозначенный предмет, сразу подобрался, живо напомнив кота, засевшего в засаду у мышиной норки. Разве что коты не облизываются в предвкушении и не потирают радостно лапы.
- Забавная конструкция, забавная. - С этими словами Кулибин раскрыл принесенный с собой кожаный сундучок. - И очень напоминает польский подарок князю Шуйскому.
- Не слышал про такой.
- Давно было, еще во времена Иоанна Васильевича.
- И?
- И прислали они во Псков похожий ларец, а в нем пуд пороха да десяток заряженных пистолей.
- Сволочи.
- Не то слово, государь! - Иван Петрович извлек из сундучка что-то, напоминающее половинку бинокля. - Только у них не получилось. Ага, и сейчас им хрен на рыло.
- Что?
- Простите, Ваше Императорское Величество! Извольте глянуть.
- Куда?
- Вот, - протягивает свой хитрый агрегат. - Это ночезрительная труба господина Ломоносова, слегка мной усовершенствованная и приспособленная к разглядыванию мельчайших деталей. Ежели вот тут покрутить…
Будет он мне объяснять. Я что, в школе микроскопом не пользовался? Там, правда, поудобнее самую малость.
- Видите?
- Ничего не вижу. А чего там?
- Так вот же… - тычет пальцем в одну из печатей. - Она закрывает отверстие, из которого вылетает пуля.
- Зачем?
- Чтобы убить того, кто попытается открыть, - голос у механика мягкий, выказывающий многолетнюю привычку объяснять великосветским идиотам прописные истины.
- Да я не об этом. - Теперь бы самому набраться терпения. - Как сам посол собирался открывать ларец?
- По всей видимости, никак не собирался, государь. Заметили крупинки пороха, застрявшие в завитушках? Вот!
Саперы-самоучки, мать их за ногу! И что самое обидное - у покойников уже ничего не спросишь. А хотелось бы… Если только… если только ларец не предназначался для расплаты с заговорщиками. В этом случае все сходится - весу в нем, будто и впрямь золотом набит.
- Конечно, большой "бум", и концы в воду!
- Вы гений, Ваше Императорское Величество! Действительно, зачем изощряться, когда можно опустить в воду для смачивания порохового заряда.
Льстит. Спишем на слишком долгое пребывание при мамашином дворе, когда без целования сиятельных задниц вовсе никак.
- Ну так займись.
Неожиданно образовавшаяся бездельная минутка оказалась весьма кстати. Все бегают, суетятся, а я сижу себе в мягком кресле, закинув усталые ноги на низенький столик, и осматриваю преподнесенные прапорщиком Акимовым пистолеты. Забавные игрушки, и, что удивительно, без всяких украшений. Такое ощущение, что большинство деталей отштамповано, а красота принесена в жертву простоте и скорости изготовления. И тем не менее считаются лучшими. С чего бы это? И на какое захолустье рассчитывает неизвестный мне Симон Норч, выпуская сей куриоз?
Зарядил. Немного подумав, попытался разрядить. Не получилось: то ли привычки нет, то ли руки кривые. Ничего, вернется Кулибин, попрошу его о помощи, чай, не откажет императору. Кстати, а сундучок так и остался стоять на полу, ненавязчиво так маня откинутой крышкой. Хм… одним только глазком гляну, и все. А что, он бы и сам мне все показал, не так ли? Ничего же брать не буду, просто интересно.
Так… микроскоп ночезрительный я уже видел, а это что такое? На немецкую гранату-толкушку похожа, может, она и есть? Потом спрошу. Пузырьки какие-то… так он еще и лекарь?
- Осторожнее, государь!
Ну вот, кто просил говорить под руку? От неожиданности пузырек выскальзывает из пальцев и падает мне на колени. И чего орет?
- Не двигайтесь!
Кулибин бледный, с выпученными безумными глазами, кажется, даже борода дыбом встала. Бросается к злополучной склянке, схватил, прижал к груди, отпрянул, закрывая ее всем телом.
- Иван Петрович, какой бес в тебя вселился?
Долго не отвечал, только было видно, как вздрагивают его плечи. Наконец обернулся, держа руку за спиной, и попытался объясниться, сильно притом заикаясь:
- Это… это… опасно. В-в-взрыв!
- Чего нахимичил? - Ой, беда прям с этими учеными! - Философский камень добыл?
- Нет, Ва… Ва… нет, государь. Это ртутный порох.
Мать! Если это то самое, о чем я подумал… да мне бы оторвало все напрочь…
- Ну-ка поподробнее.
Объяснил. Примерно это же нам рассказывал капитан Алымов на занятиях, но почему-то утверждал, что гремучую ртуть придумали англичане. Украли изобретение? А чего, с них станется. У-р-р-роды!
- И что теперь с тобой делать?
- В Сибирь? - Иван Петрович заглядывал в глаза с некоторой надеждой на положительный ответ.
- Слишком легко хочешь отделаться. - Грустное молчание, сопровождаемое тяжелыми вздохами. - А работать кто будет, Пушкин?
- Нельзя в пушки! - Механик явно неправильно понял окончание фразы. - Ствол разрывает сразу.
- Так ты еще и вредитель?
- Но…
- Никаких "но"! Какие есть предложения по использованию изобретения в военных целях?
- Значит…
- Иван Петрович, не зли государя императора, то есть меня. Сроку тебе - неделя. Вопросы?
- А что с золотом делать?
- С каким золотом?
- Из ларца аглицкого посла.
- И много там?
- Еще не подсчитывали, но пуда полтора будет. И пороха столько же.
Да, Иудина доля в последнее время изрядно выросла. Интересно, могу я считать эти деньги своей законной добычей или в глазах просвещенной Европы буду выглядеть обычным грабителем? Для необычного сумма слишком маловата, честно признаться. А если поступить по-рыцарски, как подобает особе благородного происхождения, и вернуть ларец англичанам? Вроде как намек - мол, чужого не надобно, но и своего не отдадим. А не жирно ли им будет?
- Пойдем-ка, Иван Петрович, посмотрим. На месте и определимся.
Вот оно, вражье золото. Оно же - презренный металл, кровь войны и ее вечный двигатель. Даже гвинейских монет не пожалели за мою бедную голову. И несколько толстенных промокших пачек банкнот, похожих на обвязанные веревочкой кирпичи. И аккуратные пакетики из навощенной бумаги. Сам заряд остался цел, пострадала лишь затравка на полках замков, что должны были сработать при открывании крышки. И никаких пистолетов. Экономят, что ли?
Кулибин показывает на предохранительный механизм:
- Все же можно было открыть.
Ясен пень, чай не дураки англичане, чтобы бомбу золотой картечью снаряжать. Ладно, мы ведь тоже не лаптем щи хлебаем.
- А не сделать ли нам, Иван Петрович, некий финт ушами?
- Это как?
- Сейчас расскажу.
Документ 6
"Петербургские ведомости".
- Выключенному из Великолуцкого мушкетерского полку, прапорщику Шафоростову, просившему определения в полки московской дивизии, по высочайшему повелению объявляется, что он, будучи один раз выключен из службы за лень, более никуда определен быть не может.
- Отставному прапорщику Марцынкевичу, просившему об определении паки в службу, объявляется, что он, будучи отставлен по его собственному прошению, должен оставаться в том состоянии, какое сам себе добровольно избрал.
- Могилевскому купцу еврею Бениовичу, приносившему жалобу на жителей города Галаца, ограбивших его в прошлом году, объявляется, что как город Галац находится под владением турецким, то и предоставляется самому ему искать своего удовлетворения у турецкого правительства.
- Отставному капитану Вельяминову, просившему позволения носить мундир, объявляется, что как оного ему при отставке не дано, то при том и остаться он долженствует.
- Выключенному из Тамбовского мушкетерского полку подпоручику Волкову, просившему об определении в Малороссийский гренадерский полк, отказано за прихоть.
- Выключенному за лень и нерадение из службы прапорщику Оглоблину, который просил о принятии его по-прежнему в службу, отказано для того, что в оной ленивые и нерадивые терпимы быть не могут.
- В пансионе Августа Вицмана, в Погенполевом доме близь Синего моста под № 106, продается новая книга под названием "Золотая книжка или собрание новых, доказанных, легких, редких и любопытных хозяйственных опытов и искусных действий к пользе и удовольствию каждого… № 55. Узнать, сколько весу в быке, не свесивши его. № 56. Способ выращивать морковь толщиною в руку, а длиною в аршин. Выучить кошку в одну минуту писать на 3-х или на 4-х языках". Сия книжка продается по 5 руб., и кто купит ее по 1-е мая сего года, тот 2-ю часть получит безденежно; для чего при покупке 1-й части будут розданы билеты. Кто же до истечения сего времени ее не купит, тот не прогневается, если и за вторую часть принужден будет заплатить столь же дорого.
- Издана книга под названием: "Любовь - книжка золотая. Люби меня хотя слегка, но долго". Творение сие вообще такого рода, какового еще на нашем языке поныне не было. Так отозвались, и при той назвали "золотой книжкой" в одно слово, как бы согласясь, двое знатоки словесности, читавшие оную в рукописи до издания. Книжка сия почти вся, а паче первые листки ее состоят из притчей (иносказательного содержания). И так, дабы уразуметь прямой смысл, который, впрочем, весьма забавен и любопытен, необходимо нужно читать ее не скорохватом, не борзясь, как обыкновенно читаются романцы, или как некоторые мелют дьячки, что ни сами себя, ни слушатели их не понимают. И так, читай и внимай. Впрочем, любо - читай, а не любо - не читай. Ты и сам, читатель, думаю, той веры, что на всех угодить и критики избежать - мудрено. Человек есть такое животное, которое любит над другими смеяться, и само подвержено равно насмешкам.
Документ 7
Из дела осужденного мещанина Радищева:
…Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро,
Будешь проклято вовек, ввек удивлением всех,
Крови - в твоей колыбели, припевание - громы сраженьев,
Ах, омоченно в крови ты ниспадаешь во гроб;
Но зри, две вознеслися скалы во среде струй кровавых:
Екатерина и Петр, вечности чада! и росс.
Мрачные тени созади, впреди их солнце;
Блеск лучезарный его твердой скалой отражен.
Там многотысячнолетны растаяли льды заблужденья,
Но зри, стоит еще там льдяный хребет, теремясь;
Так и они - се воля господня - исчезнут, растая,
Да человечество в хлябь льдяну, трясясь, не падет.
О незабвенно столетие! радостным смертным даруешь
Истину, вольность и свет, ясно созвездье вовек;
Мудрости смертных столпы разрушив, ты их паки создало;
Царства погибли тобой, как раздробленный корабль;
Царства ты зиждешь; они расцветут и низринутся паки;
Смертный что зиждет, все то рушится, будет все прах…
ГЛАВА 5
Холодное месиво под ногами, состоящее из снеговой каши пополам с конским навозом, вылетало из-под растоптанных сапог на таких же товарищей по несчастью, идущих в строю рядом. И чавкало в такт:
- Ду-рак, ду-рак, ду-рак…
А кто же еще, как не он? Как назвать человека, человеком с недавних пор не считающимся? Бывшие… так их всех две недели назад окрестил командир батальона, званием всего лишь прапорщик, но называемый исключительно по имени-отчеству. Александр Павлович был краток и немногословен, перед строем он сказал лишь одно:
- Мы все бывшие. Выхода два - умереть с честью… - Тут сделал паузу. - Или без нее. Желающие сделать это могут начать прямо сейчас.
Тогда еще никто не понимал, для чего унтер-офицеры из "постоянного", как их назвали, состава выдали каждому по крепкому шелковому шнурку. Осознание пришло на следующее утро, когда после марша в семьдесят верст сразу шестеро были найдены повесившимися. Второй выход - вот он. Александр Павлович запретил снимать удавленников - они так и остались покачиваться на ветру в безвестной деревушке, определенной батальону на ночлег. Остались, а под ноги им были брошены обломки их собственных когда-то шпаг. Отчего их не сломали еще при лишении дворянского звания? То неизвестно, разве что государь Павел Петрович всегда слыл бережливым и экономным даже в мелочах?
А могли ли унтер-офицеры воспрепятствовать самоубийствам, продолжившимся и в последующие ночи? Наверное, могли. Но не сделали этого.
- Привал! Привал, господа штраф-баталлионцы! - донеслась из головы колонны долгожданная команда.
Отдых. Значит, позади остались пройденные с утра версты, и впереди ждет горячий обед из новомодных изобретений господина Кулибина - походных кухонь, поставленных на сани. Пышущие жаром и дымом луженные изнутри железные бочки не позволили протянуть ноги в пути от бескормицы, исправно снабжая пищей, но они же и заставляли выдерживать непомерную скорость марша - не приведи Господь оттепель, и тогда… Что будет тогда - представлять не хочется. Никому.
Александр сидел на брошенной в снег охапке соломы и вяло ковырял деревянной ложкой в котелке, вылавливая из постных, несмотря на пасхальную неделю, щей кусочки осетровых молок. На жалобы штраф-баталлионцев о невозможности справить даже Светлое Христово Воскресение назначенный в батальон священник, похожий на недоброй памяти Емельку Пугачева, только ухмыльнулся и изрек:
- Поститься да разговляться живым положено, мертвые вообще ничего не едят, мы же - посредине.
Как он сам сюда попал, батюшка не рассказывал, но увидев, как однажды на привале успокаивал штрафников, за неимением оружия затеявших дуэлирование на кулаках, можно было догадаться. Уж больно ловко орудовал выскользнувшим из рукава кистенем, что наводило на некоторые мысли, в основном грустные. Покалечить, правда, никого не покалечил. Вот и сейчас коршуном кружит… миротворец.
- Васька, скоро там?
- Сей момент, Ва…
- Смотри у меня! - опальный великий князь погрозил кулаком нерасторопному, как показалось, денщику и вновь погрузился в раздумья, лишавшие аппетита.
И зачем отец все это устроил? К чему бешеная гонка, после которой из двадцати двух генералов в живых осталось только шестеро? Кто недавно сам попрекал за погубленный цвет армии? И не проще ли было просто казнить заговорщиков, не подвергая излишним мукам? И для чего в тянущемся позади обозе везут шпаги? Ну, насчет последнего высказано недвусмысленно, но вот на остальные вопросы ответов просто нет.
- Кофей готов, Ваше Высочество! - добровольно отправившийся с Александром денщик продолжал упорно титуловать, как и прежде, опуская, однако, запрещенное "Императорское".
- Спасибо, братец, - с благодарным наклоном головы принял дымящуюся кружку.
Поднес к лицу. Запах дома и запах былой свободы. Кофе - это единственное послабление, которое себе позволил прапорщик Романов, отказываясь от остальных.
- Портянки вот еще сухие. - Солдат достал из-за пазухи сверток. - Тяжко ведь…
- А тебе?