"Ну, этих долго упрашивать не придется", – подумал Сашка, хватая наперевес скамью.
Англичане словно только и дожидались этой просьбы о помощи своего коллеги. Кто-то схватил за горлышко тяжелую глиняную бутыль, кто-то достал из-за голенища нож, но безоружным никто не остался. Оставлять угрозу в тылу было неразумно, поэтому первым делом Сашка торцом скамьи вышиб последнего оставшегося на ногах грека на улицу. Перед ним мелькнули бегающие глаза и трясущиеся щеки Трайчо, выглядывающего из-за стойки и причитающего: "Разгромят, вчистую все разгромят чертовы англичане…"
Не выпуская скамьи из рук, Сашка запрыгнул на стол, а толпа английских матросов бросилась на него, как стая сорвавшихся с цепи питбулей. Самый любопытный так и не слез со стола. Размахивая огромным тесаком, он бежал прямо по столу. Его Сашка встретил ударом ноги в живот, одновременно угостив тех, что внизу, ударом скамьи. Удар был хорош, и парни бежали энергично, весело. В результате явственно затрещали чьи-то кости и раздались первые крики страдания и боли. Сашка перепрыгнул на соседний стол и осмотрелся. Восемь человек упорно продолжали лезть на стол. Еще один взмах лавкой, удар ногой и пробежка в противоположный конец стола. В это время Сашка заметил, что в корчму вваливается еще не меньше десятка матросов. Разглядывать их и определять их национальную принадлежность времени уже не было. Следующие десять минут Сашка крутился как волчок, перепрыгивая со стола на стол и отмахиваясь лавкой. Заключительным аккордом он метнул лавку, как снаряд, в двух парней, сбив их с ног, и, не зная, есть ли кто-нибудь у него за спиной, Сашка прыгнул вверх и вперед, ухватившись за потолочную балку. Качнувшись на балке вперед, он спрыгнул с нее на стойку и тут же с разворотом на сто восемьдесят градусов приземлился на пол. Теперь он стоял спиной ко входу в корчму, и весь зал был перед ним как на ладони. Ни один из его противников уже не стоял на ногах.
– Трайчо, вылезай! – позвал Сашка, думая, что тот все это время так и просидел под стойкой. – Все спокойно! Я их всех уложил!
И тут же почувствовал, как в его спину, слегка проколов кожу, уперлись три острия.
– Стоять смирно! Не шевелиться! Городская стража! – проорали с улицы несколько голосов.
Сашка медленно поднял руки, демонстрируя, что у него нет оружия. Осторожно повернув голову назад, он увидел трех городских стражников, уперших свои копья ему в спину.
– Я не преступник, – попробовал объяснить им Сашка. – Я защищал хозяина корчмы от нападения пьяных матросов.
– В суде разберутся, кто кого защищал, – рявкнул один из стражников. – Хозяин корчмы сделал заявление, что какие-то разбойники громят его заведение. Мы видим только одного разбойника. Это ты. Я тебя помню. Ты еще утром на меня мечом замахивался. Давай, поворачивайся и выходи.
Сашка развернулся и три копья тут же уперлись ему в живот. Так они и пошли по городу – двое уткнули в него свои копья сзади, а третий, пятящийся как рак – спереди. Хорошо еще, что до суда идти пришлось недалеко. Впрочем, в Несебре все недалеко.
Хотя Сашка и не думал сопротивляться, стражники, видимо, чувствовали себя втроем против его одного не очень комфортно, поэтому сделали все, чтобы их задержанный попал к судье вне всякой очереди.
– Ваша честь, – начал один из них, обращаясь к судье, – мы получили обращение от честного несебрского горожанина Трайчо о том, что какие-то разбойники громят его корчму. Этот, – он указал на Сашку, – единственный, кто остался цел. Все остальные лежали замертво. Поэтому городская стража предъявляет ему обвинение в нарушении общественного порядка.
– Эй, эй, эй! – запротестовал Сашка. – Пригласите сюда Трайчо! Все наоборот! Ничего я не нарушал. Я лишь защищал Трайчо и его имущество от пьяных матросов.
– Вот. – Стражник шагнул к судейскому столу и положил на него бумажный свиток. – Это обращение Трайчо. Он доверяет городской страже представлять его интересы в уголовном деле о разгроме его корчмы.
– А возмещение убытков? – поинтересовался судья.
– Он не предъявляет претензий. Если он не сумеет договориться с виновным, то потом предъявит имущественный иск.
– Понятно. Так в чем суть дела?
– Этот… – Стражник вновь мотнул головой в Сашкину сторону. – Уложил двадцать восемь безработных матросов и разнес в дым корчму.
– Убитые, покалеченные?
– Они молчат, ваша честь. – Стражник пожал плечами. – Матросы… Вы же знаете, что это за публика.
– Итак… – Судья указал пальцем на Сашку. – Обвиняется в нарушении общественного порядка и приговаривается к штрафу в пользу города Несебра в один золотой флорин! – Он хлопнул ладонью по толстой книге, лежащей перед ним. – До внесения штрафа в городскую казну содержать виновного в городской тюрьме.
– Ого! – в один голос воскликнули стражники. Столь сурового наказания не ожидали даже они.
– Я готов заплатить! – закричал Сашка. – Но все мои деньги остались в корчме! Как же я заплачу, если не вернусь сейчас туда?!
Судья лишь равнодушно пожал плечами и сказал, обращаясь к стражникам:
– Уводите…
"Теперь мне все ясно, – подумал Сашка. – Вот в чем была задумка "рыбасоидов"! Они заставляют меня поселиться на постоялом дворе, где живет лишь одна пьяная матросня. Организация драки – вообще не вопрос. Вовремя появляется городская стража, и судья – свой человек. В результате – я в камере. И, как им кажется, они могут делать со мной, что угодно. А вот хренушки вам. Эти трое клоунов с копьями – не препятствие. Главное – что с Ольгой? Жива ли? И где она?" Все эти мысли пронеслись в его голове буквально за одно мгновение, ибо даже стражники не успели еще среагировать на команду судьи, как приоткрылась дверь и в комнату шагнул монах.
– Чего тебе, святой отец? – раздраженно спросил судья.
– Я заплачу за него штраф. – Монах подошел к столу и положил перед судьей золотую монету.
Судья вновь пожал плечами:
– Можешь забирать его.
Монах взял онемевшего от удивления Сашку за руку и повел из здания суда.
– Ну ты даешь, Гаврила Иванович… – вполголоса сказал великий воевода монаху. – Ты же "рыбасоидам" весь план поломал.
– План им поломал не я, а… Вчера в город явился царь болгарский со своей свитой и такое тут устроил представление…
– Знаю.
– Ну, я так и подумал, Тимофей Васильевич, что ты к этому руку свою приложил.
Безуглый, переодетый монахом, и великий воевода спорым шагом, нигде не задерживаясь и не притормаживая, шли по совершенно незнакомым Сашке улицам и переулкам.
– Куда мы идем, Гаврила Иванович? – оглядываясь по сторонам и не узнавая местности, поинтересовался Сашка.
– А мы уже пришли. К Трайчо, на постоялый двор, – ответил Безуглый. – Только ты заходил через корчму, а это конюшня. Здесь вход с другой улицы.
Он отпер калитку, прорезанную в больших высоких воротах, и нырнул внутрь. Сашка последовал за ним, оказавшись в помещении метров шести высотой, освещавшемся через длинное узкое окно, расположенное почти под самой крышей. Света окно пропускало мало, поэтому в конюшне царил полумрак, особенно приятный в такую жаркую погоду, как сегодня. Справа от себя Сашка разглядел лошадь, подаренную ему царем Шишманом, склонившуюся над полными яслями, а слева – большущий, под крышу, стог сена, к которому была приставлена корявенькая, довольно-таки хлипкого вида лестница.
– Полезай наверх, государь, – распорядился Безуглый тоном, не допускающим никаких возражений.
Сашка с сомнением поставил ногу на первую перекладину, перенес на нее вес всего тела. Перекладина скрипнула, изогнулась, но выдержала. Тогда он, стараясь нигде не задерживаться, стремительно вскарабкался на самый верх и перекатился на сено. Лежа на животе, глянул вниз – лестница цела, и теперь по ней карабкался наверх Безуглый. Наверху, под самым окном было гораздо светлее, чем там, внизу, но внезапно на спину Сашке кто-то навалился, закрыл его глаза своими ладонями и прошептал на ухо:
– Тимоша… Любимый…
Сашка резко перевернулся, подминая под себя закрывшего ему глаза человека. Исхудавшее, почему-то измазанное сажей лицо, коротко, по-мальчишески остриженные волосы, потрескавшиеся, обметанные болячками губы. И только глаза – ее, бездонные глаза-озера.
– Ох… – от избытка чувств, переполнявших его, Сашка только и смог, что облегченно вздохнуть, прежде чем припасть к ее губам.
– Кхе-кхе, – деликатно прокашлялся Безуглый, взобравшийся на самую верхнюю перекладину. Но, видя, что на его деликатности эти двое не обращают никакого внимания, попросил: – Государь, ты бы подвинулся чуть-чуть… Лестница, сам видел, какая. Я хоть и мало вешу, но перекладины тут на ладан дышат. Не ровен час, обломится…
Сашка откатился от края, сел, прижал к себе Ольгу, сграбастав ее в охапку. Она тоже обняла его, прижавшись головой к его широкой груди. Так и сидели они молча – обнявшись и глядя глаза в глаза. Гаврила Иванович перебрался с лестницы на стог и тоже сел. Тоже помолчал чуть-чуть, повздыхал, глядя на нашедших друг друга влюбленных, и даже смахнул что-то со своих редких стариковских ресниц тыльной стороной ладони. Соринку, наверное.
– Полагаю, государь, тебе интересно узнать… – начал он. Сашка утвердительно кивнул. – Ну вот… Пришел я в город и для начала решил все постоялые дворы обойти. Конечно, похитители могли и в частных домах поселиться, но тогда уж мне их за день-два было бы не вычислить. Поэтому оставалось надеяться на удачу и начинать поиски с самого очевидного.
Сразу у городских ворот я выяснил, что в городе имеется три постоялых двора. И первым делом отправился я к Трайчо. Разузнал, что здесь одни моряки квартируют, и понял, что тут "рыбасоидов" быть не может. Они ведь все, как правило, люди состоятельные. Да и неправильно было бы похитителям селиться там же, где они и тебе, государь, место ожидания определили. Посетил я следующий постоялый двор. Публика там, не в пример здешней, вся приличная – купечество вперемешку со служилыми людьми. Но ни одной женщины ни среди постояльцев, ни среди прислуги. А уж на третьем постоялом дворе я сразу же узрел повозку крытую, похожую на ту, про которую Епифаний рассказывал. Навел справки. Выяснил, что весь постоялый двор, все комнаты сурожский купец по имени Геркулес занимает. Поселился он здесь месяц назад. И с тех пор, как какая комната освободится, он ее нанимает. И в комнате селятся его люди. Итого заселилось девяносто шесть душ. Тьфу, прости Господи… Какие могут быть души у дьявольских слуг? – Тяжело вздохнув, Безуглый перекрестился. – А несколько дней назад супруга этого Геркулеса приехала вот на той самой повозке. Вся из себя больная, ходит – еле ноги передвигает. А едут они в город Афины к тамошнему знаменитому врачу. Я еще, помнится, подумал: зачем из Сурожа неведомо сколько тащиться в Афины в тряской повозке, когда на корабле это можно сделать в несколько дней? Одним словом, появились у меня сильные подозрения, что мне удалось установить местообиталище боярыни Ольги. А по поводу Геркулеса я грешным делом подумал, что это лично Некомат явился, ну на крайний случай Кнопфель-Кихтенко.
Меж тем ночь совсем уж наступила.
– Так это ты все за один вечер разузнал? – воскликнул Сашка. – Знал бы я, не втравливал бы в это дело царя Шишмана.
Безуглый пожевал губами, одновременно изобразив руками некую фигуру неопределенности и вопроса.
– Как знать, как знать… Однако, все, что ни делается, все к лучшему. Действия царевых людей все-таки сильно облегчили мою задачу. Но… Вернемся к той ночи. Трайчо (все же он неплохой мужичонка) разрешил мне ночевать в его конюшне. Стоит она по большей части пустая. Конь в ней появился, только когда ты приехал, государь.
Переночевал я, значит, на конюшне, а ранним утром опять отправился на тот постоялый двор. Сижу, милостыню прошу, а сам по сторонам зыркаю. Ну, заранее тебе скажу, Тимофей Васильевич, что ни Некомата, ни Кихтенки там не было.
А тут сумятица в городе поднимается. Толпы людей идут и едут. Слышу, царь болгарский собственной персоной в Несебр приехал.
– А я его встретил во время охоты почти сразу, как с тобой расстался, – пояснил Сашка. – Вот мы с ним и придумали такой план, чтобы весь народ из города в поле вытащить.
– Смотрю, – продолжил Безуглый, – царские слуги на постоялый двор идут. Один ко мне подошел, спросил, кто я и что в городе делаю. Ну, я ему в ответ – свою сказочку. Он мне и говорит: "Иди, святой отец, за городские ворота, там царь всех угощает и деньгами одаривает". Что ж, думаю, это мне на руку. Я и пошел. Только не за ворота, а к Трайчо на конюшню. Пересидел здесь немного и решил на улицу выглянуть – обстановку разведать. Гляжу, бабы идут наряженные как на праздник. И все к городским воротам. Вот тут-то я и подумал, что ты, Тимофей Васильевич, каким-то боком причастен к происходящему.
Я еще подождал недолгое время и направился к тому постоялому двору, за которым наблюдал с самого утра. Отмычки у меня всегда с собой. – Безуглый продемонстрировал связку отмычек различной формы и размера. – Проник внутрь. Стал осматривать все комнаты подряд. Но дверь в одну из комнат оказалась заперта. Слава богу, замок был простой и возиться долго не пришлось. А там… Вот… – Безуглый сделал жест рукой в сторону Ольги. – Чуть жива. Они ее дрянью какой-то, видимо, опаивали. Соображает, смотрю, плохо, но меня все-таки узнала. Давай, говорю я ей, матушка, ноги в руки, и бегом. Ну и поковыляли к Трайчо на конюшню. И вовремя, я тебе скажу. Потому что, только мы добрались сюда, на улице какие-то люди появились. Я уж и не стал разбираться, кто такие. А на следующее утро смотрю, голубка наша оживать начала. Я ее остриг да под мальчишку замаскировал. – Только тут Сашка заметил, что Ольга одета в порты и широкую рубаху из дерюги, подпоясанную веревкой. – Но, пока с ней возился, приезд твой пропустил государь. Ну а дальше уж ты все сам знаешь.
– Так, где сейчас "рыбасоиды"? – спохватился Сашка. – На постоялом дворе?
– Нет, государь. Из них несколько человек вчера вечером на постоялом дворе появились, обнаружили, видимо, пропажу и исчезли. А остальные и не появились даже. Поняли, что проиграли.
– Думаешь, ретировались и никаких каверз больше не строят?
– С ними ни в чем нельзя быть уверенным, государь. Необходимо поосторожничать. Адаш Арцыбашевич с отрядом будет здесь дня через три-четыре. А до его прибытия предлагаю вам обоим спрятаться здесь.
Сашка еще теснее прижал к себе Ольгу, поцеловал ее и сказал:
– Вдвоем я готов жить на конюшне не четыре дня, а четыре года.
XII
Еще один морской переход под парусом заставил Сашку почувствовать себя если уж и не старым морским волком, то опытным путешественником как минимум. Несколько дней они шли при неблагоприятном северо-восточном ветре и не столько продвигались вперед, сколько боролись с силами неумолимой матушки-природы. На пятый день небо прояснилось, яркое солнце засверкало в лазурных водах Черного моря, а холодный шквалистый ветер с северо-востока сменился ласковым бризом с запада. Их пузатый купец, подняв все паруса, теперь весело бежал к скалистым крымским берегам, наверстывая упущенное.
Ольга не то чтобы мучилась морской болезнью, но как человек сугубо сухопутный, чувствовала себя на зыбкой, все время старающейся уйти из-под ног палубе, мягко говоря, некомфортно. Даже теперь, когда погода наладилась, попытки уговорить ее покинуть каюту и совершить прогулку по палубе заканчивались неудачей.
Сашка же, имевший во время путешествия достаточно времени для раздумий, мучился сомнениями и, можно даже сказать, угрызениями совести. Или же, выражаясь иначе, находился в постоянном диалоге со своим внутренним голосом.
– Тебя зачем прислали сюда? Найти Некомата-Рыбаса и убрать его и его людей! – пенял ему внутренний голос ли, совесть ли, Бог знает. – Так?
– Так, – вяло соглашался Сашка.
– Некомата найти сложно, поэтому ты решил ловить его "на живца", выставляя в роли живца самого себя. Так?
– Так…
– Тогда почему в тот самый момент, когда задумка твоя сработала, когда щука заглотила "живца", ты сделал все, чтобы избежать встречи с людьми Некомата? А может быть, и с самим Некоматом… Значит, ты никого и не собирался ловить… Так кого ты хочешь обмануть? Лобова? Себя?
– Никого я не обманываю! Я сам согласен быть "живцом". Но не позволю делать "живца" из Ольги!
– Опомнись! Этой женщины давно нет. Она умерла шестьсот с лишним лет назад!
– Как же нет? Вот она, в двух шагах отсюда, достаточно лишь спуститься с палубы. Живая и любящая меня, между прочим.
– Не обманывай себя. Она любит Тимофея Вельяминова! И, в конце концов, какое имеет значение, кто кого любит?! Ты прислан сюда с боевым заданием, а то, как ты к нему относишься, называется одним словом.
– Каким?
– Предательство!
– Да как ты смеешь… Я… Я…
И Сашка начинал длинно и путано объясняться, оправдываясь и приводя какие-то доказательства в свою защиту. Внутренний голос ненадолго умолкал, но через какое-то время все повторялось вновь.
Вельяминовскому отряду пришлось отправляться из Несебра в несколько очередей – найти сразу нужное количество кораблей, способных вместить всех людей и лошадей, было невозможно, поэтому процесс отправки растянулся больше чем на две недели. Во главе каждой, возвращавшейся домой партии Сашка ставил опытного, доверенного человека, а воинам выдавал в награду за службу поистине царское жалованье – по четыре золотых на брата. С одним из кораблей ушел старшим Гаврила Иванович Безуглый. Последней на большой торговый корабль загрузилась вельяминовская домашняя сотня. А вместе с ними отправлялись домой великий воевода, Адаш и Ольга со своим дворецким Епифанием.
Капитаном корабля был старый грек – худой, скрюченный годами и, видимо, болезнями, с лицом, кожа которого походила на дубовую кору, и голосом надтреснутым и сиплым из-за постоянных попыток перекричать стихию. Не один десяток лет бороздил он моря, водя корабли из порта в порт, и если уж кого и называть старым морским волком, то именно его. По крайней мере, так показалось Сашке после знакомства с этим человеком. Одного взгляда на старого капитана ему было достаточно, чтобы почувствовать – должно произойти нечто невозможное, чтобы помешать им благополучно добраться до Кафы.
Сашка в очередной раз спустился в каюту к Ольге, стараясь развлечь ее, но ей не хотелось, чтобы он видел ее такую – испуганную, измученную, изжелта-зеленую, и она вновь прогнала его, заверив, что чувствует себя неплохо и просто хочет пока побыть в одиночестве. Сашка поднялся на палубу, где почти сразу же столкнулся с Адашем.
– Государь, – сообщил тот, – капитан говорит, что уже виден крымский берег.
– Отлично, – обрадовался Сашка. Значит, скоро конец Ольгиным страданиям. – Пойдем на нос, поглядим сами.
Они прошли по палубе вперед, но, как ни вглядывались в горизонт из-под приставленных ко лбу ладоней, даже намека на берег не увидели.
– Не вижу я никакого берега, – недовольно пробурчал Адаш.
– Капитану видней, у него впередсмотрящий на мачте сидит, – философски заметил Сашка. – Я берега тоже не вижу, хотя две какие-то точки прямо по курсу разглядел.
– Какие еще точки? Где? – вновь буркнул Адаш.
– Ну вот же, гляди… Как две маленькие мошки прямо перед нами.