II
Во всем немалом хозяйстве Вельяминовых с самого утра царила суета, обычно присущая приготовлениям к большому празднику. Хотя, если судить по календарю, время для этого выбрано не самое обычное. Пасху уже отгуляли, до Троицы еще далеко, но Манефа-ключница, всем своим видом утверждая истину, что порой врут и календари, появляется тут и там, гремит ключами, грозным голосом раздает указания и рассылает посыльных. На скотном дворе в смертельном ужасе визжат отобранные для забоя поросята, птичницы среди гогота, кряканья и хлопанья крыльев отлавливают обреченных на заклание курочек, уток и гусочек. Ватага дворовых мужиков с двумя бреднями отправлена Манефой на пруды за свежими карпами, а дед Брунок распечатывает уже третий кувшин с многолетним медом и снимает с него пробу. Дворня носится туда и сюда по делу и не по делу, и по всему обширному поместью Воронцовых-Вельяминовых ползет шепоток: "Великий воевода вернулся".
Всем конечно же известно, что великий воевода никуда не уезжал, а жил все это время в родительском доме, на женской половине, чтобы не попасться ненароком на глаза случайным людям да болтливой дворне. Порой он даже выезжал покататься на бричке в сопровождении Манефиной помощницы Фленушки. Покататься, посмотреть на растущий, как грибы после дождя, град Москву, себя показать. На козлах обычно восседал дед Брунок – правил лошадьми, а сопровождали бричку шестеро конных казаков. Ох и люты казаченьки! И на десять шагов не давали никому к бричке приблизиться – попросить чего-нибудь у великого воеводы либо поглазеть на него за просто так.
Но все-то свои все равно знают, что великий воевода не в себе – слова разумного толком сказать не может. Только зря боярыня Марья развела такую опаску и осторожность. На Москву возить – показывать люду живого и здорового великого воеводу – это понятно, это правильно. Но из своих, из дворовых нешто кто когда кому чужому скажет, что великий воевода умом ослабел? Да ни в жисть!
И вот настал неурочный день, и боярыня Марья объявила великий праздник, и пошла Манефа-ключница по всему хозяйству, раздавая указания, и захлопотала то тут, то там Манефина помощница Фленушка. И пополз по двору шепоток: "Великий воевода вернулся". А великий воевода в это самое время сидел в комнате своей матушки и безуспешно пытался с ней поссориться.
Сашка, раздраженный и злой, добрался до комнаты боярыни Марьи Ивановны первым, но она каким-то непостижимым образом уже знала главную новость сегодняшнего утра.
– Матушка, зачем же вы… – начал было Сашка, но боярыня Воронцова, не давая ему договорить, подошла, расцеловала, притянула к себе, прижала голову сына к своему плечу, заставив того согнуться в полупоклоне.
– Здравствуй, сыночек. А я ведь знала, я чувствовала, что скоро… Ну спасибо Пресвятой Деве да Николе Угоднику. – Одной рукой она прижимала Тимофееву голову к себе, а второй размашисто крестилась на образа.
– Матушка… – издал полузадушенный всхлип Сашка.
– Фу-ты, чуть не задушила на радостях сыночка своего ненаглядного, – спохватилась Марья Ивановна. – Садись, Тимоша, садись, побеседуем.
– Матушка, – вновь начал он, усевшись на стул, – зачем вы меня…
– Ах, Тимоша, – прервала она его, – ты, наверное, расстроен тем, что я тебя домой забрала? А как мне было не забрать? Ты же знаешь, я сынов без своего пригляда стараюсь не оставлять. А тут из Тушина известие получаю, что Тимоша мой опять… заболел. Ну, понятное дело, отправилась я в гости к боярыне Тютчевой – сыночка своего проведать. А ты и в самом деле плох. Очень плох. А Ольга твоя и не знает, что с тобой делать. А я знаю! – Здесь Марья Ивановна возвысила голос и пристукнула кулаком по столу: – Вот я тебя домой и забрала!
– Но, матушка…
– Кто лучше матери знает, что сыну ее нужно? – Этот вопрос даже не успел повиснуть в воздухе. Сашка едва лишь открыл рот, как Марья Ивановна уже ответила сама себе: – Никто. Ты прошлый раз как с Фленушкой закрутил, так сразу и в разум вошел. Вот я и сообразила, что тебе нужно, каким лекарством болезнь твою лечить. Поэтому домой тебя и забрала. А уж Фленушка расстаралась. Пузо видел?
Сашка растерянно кивнул.
– А…
– Надеюсь, еще одного сыночка тебе родит.
– К-как еще одного? – Наконец-то Сашке удалось вымолвить законченную фразу.
Марья Ивановна поднялась, прошла к двери в другую комнату, приоткрыла ее и что-то кому-то там сказала. Из-за двери появился мальчишечка лет четырех и, испуганно уставившись на Сашку, ухватился за бабкину юбку.
– Поди, поздоровайся с тятенькой, – сказала Марья Ивановна, склонившись к нему.
Мальчишка, отпустив бабкин подол, подошел к Сашке и смело забрался к нему на колени:
– Тятя, тятя, а на лошади научишь?
Глядя на это белобрысое, васильковоглазое, хлопающее пушистыми ресницами существо, Сашка буквально потерял дар речи, совершенно не зная, что ему ответить на столь простой вопрос.
– Научит, конечно, научит, Василек, – ответила за растерявшегося Сашку Марья Ивановна. Она подошла к сыну, ловко подхватила на руки внука и отнесла его к двери. Опустив на пол, ласково хлопнула по попе, напутствовав словами: – Поиграйся пока с няньками, пусть они тебя на деревянной лошадке покатают, а тятенька после с тобой поиграет.
– Не хочу с няньками, не хочу на деревянной, – захныкал малыш, но Марья Ивановна уже прикрыла дверь и, вернувшись к Сашке, вновь расположилась в своем кресле.
Встреча с маленьким незнакомцем, назвавшим его тятей, буквально потрясла Сашку. Нет, естественно, он представлял, что шутки шутками, но могут быть и дети. Однако представлял, можно сказать, чисто теоретически. Вдруг ни с того ни с сего оказаться отцом некоего чудесного создания, которое надо кормить, растить, заботиться, воспитывать – нет, к такому повороту он был не готов. Мало ему сегодня Фленушкиной беременности, которой она обязана, как говорят, именно ему, так оказывается, что у него уже имеется сын Василек четырех лет от роду. "Нет, это не я, – воспротивился происходящему Сашка. – Я ни при чем. Это все дурачок Тимофей. А я… А мне… Мне не нужны никакие дети! Я не планировал никаких детей! Я ни за что не отвечаю! Я и не контролировал этого безумного Тимошу, когда он тут направо и налево…" Но тут вдруг у него прорезался внутренний голос и этак гаденько проскрипел: "Сейчас не контролировал, согласен. А пять лет назад кто Фленушку соблазнил? А она ведь еще совсем девчонкой была, несовершеннолетней еще. По законам твоего времени знаешь, что за это полагается? Здесь же законы не так строги, нравы зато гораздо строже, чем у нас". "Да ты что, статью мне шьешь? – возмутился Сашка. – Да она сама, если хочешь знать…"
Он настолько увлекся этим диалогом с собственным внутренним голосом, что принялся даже жестикулировать. Марья Ивановна, с испугом глядя на сына, воскликнула:
– Тимоша! Что с тобой? Уж не вернулась ли опять болезнь?
– А?.. Нет, нет, матушка, это я так…
Она внимательно взглянула на сына и, заметив, что его взгляд вновь стал осмысленным, продолжила:
– А Микулин сыночек помер этой зимой. А ведь большенький уже был, десятый годок ему шел. Простыл, видимо, с мальчишками играючи. Недосмотрела я. – Боярыня Вельяминова, похоже, чувствовала ответственность за все, что происходит в этом доме. То, что у мальчика была еще и мать, дела нисколько не меняло. – Две недели в жару ребенок метался. Уж чего только наш лекарь не делал! Все без толку. И по окрестным селам всех лекарей да бабок-знахарок собрали. Ничего не помогло. Сгорел мальчишечка. Фленушка твоя…
– Она не моя, матушка! – с истеричной ноткой в голосе перебил ее Сашка.
– Фленушка твоя даже умудрилась в Москве немчина-лекаря отыскать. Все одно – не помогло. – Она тяжело вздохнула. – Один ты остался, Тимофей, мужчина в нашем роду. Мамай да Микула ушли – сыновей после себя не оставили. Ты – все никак жениться не хочешь. А ведь все под Богом ходим. Ты же, Тимофей, – человек военный. Сколько раз на волосок от смерти был, сам знаешь. А как в следующий раз будет? То нам знать не дано. Смотри, пресечется наш великий род, засохнет старшая ветвь воронцовского дерева. – Она перевела дух, сурово взглянув на Сашку. – И в том не моя вина и не отца твоего. Мы трех сынов родили и выпестовали, а вы… – От огорчения она даже махнула рукой. – Нет, ты как хочешь, Тимофей, а я признаю Василька своим внуком и наследником. Пусть он и незаконнорожденный и от крестьянки рожден. И второго, если Фленушка сына родит, тоже признаю. (Сашка на эти слова лишь пожал плечами. Да пусть делает, что хочет, ему-то что?) Она, Фленушка, вообще-то неплохая бабенка. Была б она благородных кровей, пусть хоть из самого захудалого рода – женила б тебя на ней. – Сашка лишь протестующее всплеснул руками, но Марья Ивановна ничего не дала ему сказать. – Ты уехал тогда в Кострому, к князю Димитрию, а она тяжела от тебя осталась. Ну, мы с Манефой и выдали ее замуж. Муж неплохой, работящий. Крестьянин из нашего Воронцова. Я же ей вольную дала. А как родила она, так я опять ее к себе забрала, помощницей к Манефе определила. А мужика ее ты в прошлом году в ополчение забрал. Так он и остался там, на Кулишках.
– Значит, и Фленушка, и ребенок все эти годы жили здесь, в доме? Почему же я раньше их не видел? – удивился Сашка.
– А ты дома-то бывал толком? Ведь все в делах, все в делах, а потом, как времени свободного стало больше, так ты его все с Ольгой Тютчевой проводил.
– Матушка, я насчет Ольги хотел…
– А что Ольга? – вновь перебила его суровым тоном Марья Ивановна. – Я ей отдала здорового сына, умника, великого воеводу, окольничего, а кого получила? Тимошу-убогого!
– Матушка! Да при чем тут Ольга?! – взорвался Сашка.
– Не знаю я, кто здесь при чем. Знаю лишь, что Фленушка, благодаря любви своей беззаветной, уже второй раз твой разум из темноты беспросветной на свет Божий выводит. И ведь простая дворовая девка, из смердов самых что ни на есть, а такое большое, высокое чувство ей Пречистая Дева подарила… Если б эта Ольга тебя так любила, ничего плохого с тобой бы не приключилось.
Не выдержав, Сашка вскочил на ноги.
– Я…
– Сядь! – рявкнула боярыня так устрашающе, что Сашка на мгновение вновь почувствовал себя зеленым новобранцем, стоящим в строю перед грозным комбатом подполковником Кубасовым. – Я все понимаю, Тимоша, – сменила она гнев на милость. – Поедешь к ней завтра. А сегодня у меня праздник. Да и… Ты уж не серчай на меня, сынок, но дела-то, с которыми только тебе и разбираться, поднакопились. Ох поднакопились… Восьмой месяц уже идет, как я тебя от Ольги забрала да от людей прячу. Так что нет у тебя особо времени-то в Тушине прохлаждаться. Князь Димитрий в Орду собирался – за тобой прислал. Я сказала, что ты сильно болен, уже одной ногой на том свете, считай, стоишь. Посланный боярин Федор Кошка уж как добивался на тебя посмотреть, но я его к тебе не допустила. Одно дело, когда человек выздоровел после тяжкой телесной болезни, а другое – когда он впал в убожество, а потом вдруг вновь в разум вошел. Нет такому человеку полного доверия. Но я-то знала, была уверена, что Фленушка тебе разум вернет. Зачем же буду я тебя позорить перед каким-то боярином Кошкой? А он все великому князю доложит да присным его. Да приврет еще, да приукрасит… Кто ж после этого великого воеводу всерьез воспринимать будет? Так и не показала ему тебя. Князь Димитрий небось зол и обижен. Боюсь, видит он с нашей стороны большую каверзу. А тут еще Москва растет как на дрожжах. Улица за улицей, слобода за слободой. Сбегаются отовсюду людишки, строятся, ремесло свое заводят, торговлишку какую-нибудь. И ведь это все беглецы от податей государственных. А среди них, не дай бог, и смерды беглые небось есть. И все у нас в захребетниках числят себя. Землица-то наша. А как с нас князь Димитрий спросит? А он точно спросит, как увидит, какой город здесь вырос? – Она сделала небольшую паузу, размышляя. На этот раз Сашка даже и не подумал воспользоваться возникшей паузой, чтобы попробовать в очередной раз выкрикнуть о своей любви к Ольге Тютчевой. – Самое простое, конечно, было – запретить вновь селиться, и тех, кто уже поселился, гнать поганой метлой. Но так поступить я не могла. Ведь сын мой основал сей город не с бухты-барахты. О чем-то он думал в тот час, о чем-то мечтал, чего-то хотел… – "Слишком хорошего мнения вы обо мне, Марья Ивановна", – отметил про себя Сашка. – Да и город этот, Москва, растет сам собою не просто так. Ведь никто в него людей не зазывал, никто никого пряником не заманивал. А люди все селятся и селятся. Значит, на то есть причины особые и Божья воля. Как же я против Божьей воли-то пойду? – "Большого государственного ума женщина. Не нам, сопливым обормотам, чета. Вот бы кому быть великим князем Владимирским", – подумалось Сашке. – Надо с Москвой что-то делать, сынок. Как-то в законное русло направить. Я уж не говорю про то, чтоб в наших владениях суд рядить, да хозяйство вести, да оброк да подати собирать – с этим сама справлюсь. – Она хитро улыбнулась. – Ну что? Нагрузила я тебя? Ничего. Глаза боятся, а руки делают. Вот отгуляем сегодня, а завтра начнем дела делать. – И без всякого перехода вдруг сообщила: – А у нас Остей гостит.
– Какой еще Остей? – удивился Сашка.
– Ну как же, ты ж с ним знаком. Сын дядьки Федора Воронца.
– Иван?
– Ну да. Крестное имя у него Иван, а я все по старой привычке семейным именем его зову Остей да Остей, чтоб со своим Иваном не путать. Он из своего черниговского имения ехал в Кострому, ко двору великого князя. Заехал к нам погостить, а я его чуток подзадержала.
– Здорово! Надо будет с ним потолковать. – У Сашки моментально родилась идея. Ему самому с Москвой возиться неохота да и недосуг. А что, если попробовать, говоря современным языком, повесить этот вопрос на ближайшего родственника, на Ивана Воронца? Идея Сашке понравилась, и он тут же поспешил поделиться ею с Марьей Ивановной. – Матушка, а может быть, предложить ему стать московским головой? Все ж таки свой человек.
– Что ж, поговори с ним, сынок, – соглашаясь, кивнула она и вновь улыбнулась. – Но Остей не единственный, кто тебя дожидается.
– Кто ж еще?
– Адаш. Неделя уже как приехал. – Вот это новость так новость! Уж никак Сашка не ожидал встретить старого друга и наставника, покинувшего московские места вроде бы навсегда. Обрадовавшись, он уже вскочил на ноги, готовый бежать, но Марья Ивановна остановила его жестом. – Погоди, сынок. Адаш с женой приехал.
– Ну?! Все-таки разыскал свою Куницу старый черт!
– И дочь-невеста с ними. Хороша девка, но… Одно плохо.
– Что?
– То, что замуж-то ее никто не возьмет.
– Почему?
– Потому что, похоже, у ее отца и гроша ломаного за душой нет. – Марья Ивановна неодобрительно покачала головой. Оставалось только догадываться, что именно она не одобряет: то ли то, что Адаш нищ, то ли то, что, будучи нищим, он посмел приехать к своим бывшим сюзеренам. – Адаш мне поклонился, тебя спросил. Но я к тебе никого не допускала, вот и Адаша не допустила. Он расстроился, уезжать хотел. Но я чувствовала, что ты вот-вот выздоровеешь, материнское-то сердце – вещун, и говорю ему: "Ты подожди, Адаш, несколько дней, я чую, знаю, что сынок мой со дня на день поправиться должен". Вот он и гостит пока у нас. – Она заметила, что сын вновь собрался сорваться с места, и остановила его. – Погоди, погоди… Не знаю я, о чем он хотел говорить с тобой, но я тебе свое мнение скажу. Нехорошо это, когда наш старый слуга, не один десяток лет за наш род пот свой и кровь проливавший, на пороге старости нищим остается. Еще тогда, когда он в Орду возвращаться надумал, я тебе говорила, что не дело это. Нехорошо.
– Так и я то же самое ему говорил, – поддержал ее Сашка.
– Поэтому хочу с тобой сейчас это дело решить. А то потом закрутимся в праздничных хлопотах, а завтра ты к Ольге своей улепетнешь… Я тут приготовила список деревень… Деревни все недалеко. Я так полагаю, что ты не хотел бы его далеко от себя отпускать. – Она открыла ящик своего рабочего стола, вытащила из него бумагу и протянула ее Сашке. – Выбирай. Вот и будет жалованье нашему Адашу.
На листе значились четыре названия. Под каждым из них находилась информация о количестве пахотной земли, количестве дворов и наличии тягла и прочей скотины в каждом дворе. Хозяева дворов были записаны поименно, а рядом – приписка о количестве детей и их возрасте. После этой информации данные об урожаях за последние три года смотрелись совсем уж обыденно. Сашке оставалось только в очередной раз удивиться организационным способностям этой женщины и восхититься ею. Он выбрал деревню, где сумма всех трех урожаев была наивысшей, и спросил:
– Путилки… Где это?
– Самую дальнюю выбрал, верст двадцать от нас, – прокомментировала Марья Ивановна. – Есть и поближе.
– Зато урожаи самые богатые, – объяснил свой выбор Сашка. – Так как туда ехать?
– Сейчас, чертеж достану. – Марья Ивановна вновь полезла в свой стол, покопалась там и извлекла сложенную в несколько раз карту. Развернула, расстелила ее на столе. Отстранясь назад и подслеповато щурясь, принялась водить пальцем по карте. – Подойди погляди сам, я что-то не разберу – мелковато написано. – (Сашка подошел и стал сбоку от стола, следя за ее пальцем.) – Надо ехать по Волоколамскому тракту. Тушино проезжаешь и… – Тут она оторвала взгляд от карты и, поворотившись к сыну, подняла голову вверх: – Так ты знал, негодник, да? Потому и выбрал? Опять, значит, собираешься у Тютчевых в имении пропадать?
– Как Бог свят! – Сашка перекрестился. – Ничего я не знал, матушка. Так где эти самые Путилки?
– Вот! – Она ткнула пальцем в карту. – А я, дура, все-таки надеялась, что ты в родном доме жить будешь.
Деревня Путилки находилась на берегу Сходни, примерно на том же расстоянии от Сходненского ковша, где река делала сотни петель и зигзагов, что и Ольгино Тушино, но выше по течению. То есть эти места находились довольно-таки недалеко друг от друга. То, что Адаш будет с ним теперь, когда самым наиплотнейшим образом надо браться за портал, через который шныряют "рыбасоиды", обрадовало Сашку до чрезвычайности. Адаш и плечо подставит, и прикроет, когда нужно, да и совет толковый дать может.
В связи с пресловутым порталом пожалеть оставалось лишь об одном – о том, что рядом нет дьяка Безуглого с его сыскарями. Больше его о Сходненском ковше и портале, в нем открывающемся, не знал, пожалуй, никто. Но где теперь искать старого мастера интриг и тайных дел? Наверняка великий князь не обошел своим вниманием столь полезного человека. Такими кадрами не бросаются. Руководит, наверное, у Дмитрия разведкой или иностранными делами. А может, и еще чем-нибудь.
Сашка склонился к Марье Ивановне, обнял за плечи и поцеловал в висок.
– Матушка, я и дома буду бывать. Понимаете, дело не только в Ольге, хотя и в Ольге, конечно, тоже… – Он несколько замялся, соображая, как ей сказать о портале и своем интересе к нему. – Вот здесь… – Сашка показал пальцем на карте, – находится такая штука…
– "Чертово окно", – уверенно сказала Марья Ивановна, разрешив тем самым Сашкины сомнения. – Через него и Некомат от вас сбежал.
– О-откуда вы знаете? – Сашкиному изумлению не было предела.
– Гаврила Иванович мне по секрету рассказал.