Вряд ли находился человек, кто в присутствии Танкреда де Отвиля чувствовал себя хорошо. Сельджуки считали, что в нем сидит шайтан, и возможно, были правы. Не было в Крестовых походах другой руки, что пролила больше крови, чем рука де Отвиля. Танкред убивал - убивал всех: турок, арабов, евреев, резал крестьян-христиан. Без разбору - мужчин, женщин, подростков или грудных детей. Говорят, в дни, когда не случалось убить человека, Танкред становился мрачен и зол. Современники считали его героем, ну, и разве что - наглецом. Это был тот самый Танкред, чей отряд разорил Вифлием и Тарс, тот самый Танкред, кто догнал, и за шиворот приволок обратно, дезертировавшего Пустынника Пьера. Тот самый Танкред - "именитый мужлан" как прозвали его византийцы, который нагло присел отдохнуть на трон императора Алексия. Тот самый, что с разгону атаковал Иерусалим, имея всего одну лестницу из осадных орудий. Тот самый, кто был в центре скандалов и бросил Раймонда, потому что граф де Бульон больше заплатил. Да, глава профессионального отряда - пятьсот рыцарей, не считая слуг, с именем Христа на губах торговал своей помощью.
В конце концов, он был племянником Боэдмунда Тарентского, с которым Раймуд ска открыто враждовал из-за завоеванных земель. Кстати сам князь Боэдмунд давно утратил интерес к главной цели похода и развернул свое войско.
Оттого Раймунд Тулузский исподлобья поглядывал на Танкреда.
Несмотря на то, что была пятница, постный день, на столе лежало жареное мясо и сыр. Рыцари заботились о своих силах. Лишь епископы скромно ели финики и хлеб с оливковым маслом.
- Положение критично. Египетский флот разбил генуэзцев. Прорвалось только шесть кораблей - и всё! Порт блокирован, помощи больше не будет.
- Если затягивать осаду, жара и болезни расправятся с нами раньше копий сельджуков. И да поможет нам Бог!
- В городе не сельджуки, - раздраженно поправил Танкред. - Если бы мы не тянули, то год назад Иерусалим стал бы для нас легкой добычей. Сейчас Гроб Господень держат в своих руках фатимиды - грязные мавры, разрази их Господь. И это вам не степная свора турок-сельджуков, а настоящая мощь.
- Да, мессиры, - грустно добавил Готфрид Бульонский, - упаси нас Господь, но сведения, что из Египта движется армия фатимидов, снова подтверждены. Мы пытали двух пленных мавров, и они сознались во всем. Халифат не сдаст нам город, оттого эмир держится так хорошо.
- Эмир Ифтикар эд-Даула держится так хорошо, потому что водохранилища в городе наполнены до краев, а житницы ломятся от припасов. У них есть еда и питье. А мы еще до прихода мавров высохнем, как мумии из гробниц. Я не святая Мария Египетская - Танкред возвел глаза к потолку и перекрестился, - чтобы питаться три года одной лепешкой.
- Сеньор Танкред, - граф Раймунд сухо усмехнулся в бородку, - что с колодцем в долине? Кто именно там - сарацины-мавры? Сельджуки? Мои люди ходят за десять верст, чтобы принести воды. Мы всех быков извели на шкуры, чтобы пошить бурдюки…
Танкред на мгновение вспыхнул, и его щека задрожала. Несколько колодцев в долине были либо испорчены, либо укреплены и ожесточенно охранялись маврами, отбить их крестоносцам не удавалось.
- Нельзя больше ждать, - Танкред шагнул к столу и ударил по нему ладонью, - только за вчерашний день от кровавого поноса я потерял пять человек.
- Танкред прав, - отозвался Готфрид Бульонский. - Мы же не хотим, чтобы простолюдины снова стали есть мясо людей.
- Я не вижу ничего плохого в том, что некоторые крестоносцы ели мясо неверных. Они - наши солдаты и должны быть сильны. В отличие от германцев, что жрали нечистых собак и пили мочу из стоков.
- У меня за неделю умерло полсотни человек, упокой Святой Господь их бедные души. - Раймунд Тулузский осенил грудь крестом. - Но строительство осадных башен еще не закончено. Инструментов, прибывших на кораблях, удручающе мало. Думаю, сами корабли придется пустить на постройку берфруа. Иначе нас ждет провал, как и при первой атаке. С нами Господь, но и Он не даст нашим коням крылья, чтобы перелететь через городские стены и ров.
- Кстати, стоит попытаться этот ров засыпать, иначе осадные башни не подогнать.
- Да, это верно.
- Дух войска падает, господа. Мне уже приходится вешать дезертиров.
- Ха, еще немного и мне придется снова ловить по всей пустыне кукушек, - засмеялся Танкред. Безусловно, он намекал на Пустынника Пьера. Кукушкой его прозвала византийская принцесса Анна.
- Решением Клермонского собора всякого, кто решит повернуть назад, убежать и больше не пытаться освободить Гроб Господень, постигнет анафема и отлучение от Католической церкви, - впервые в разговор вмешался епископ. - Господин граф Раймунд, говорят, в Вашем лагере произошло чудо?
- Ваше преосвященство, извольте…
Тут всеобщее внимание, наконец, переключилось к мявшемуся в дверях брату Сезару.
- Frater Сезар, подойдите. - Епископ поманил пальцем: - Вероятно, Вы столь благочестивы, богобоязненны и чисты, что Всеблагой Господь избрал Вас для откровения свыше.
Брат Сезар поспешно закивал головой. Только сейчас он догадался, что перед ним Пьер Нарбоннский - епископ Альбары.
- Frater Сезар, правда ли, что этой ночью к Вам явился епископ Ле-Пюи Адемар де Монтейль? Упокой Господь его душу в обителях Своих со всеми святыми.
Все присутствующие опустили голову и скорбно перекрестились.
- Правда, Ваше преосвященство, правда.
- Вот видите, господа, благословение Божие со всеми нами. Frater Сезар, поведайте благочестивым мессирам, как и когда случился Ваш сон?
Брат Сезар вышел вперед, от волнения подергивая взъерошенной головой, которую он склонил набок.
- Д-да, господа, случилось…
Похотливое видение юной турчанки в мозгу брата Сезара вмиг улетучилось, как исчезает туман, стоит пригреть солнцу. Вместо него мысли все больше заполнял образ покойного Адемара. Умерший епископ сиял всё ярче, а белые его одежды заполняли горизонт. Он милостиво улыбался монаху и указывал дубинкой на Иерусалим. От этого торжественным трепетанием и необъяснимым восторгом наполнялось сердце, и с каждой секундой брат Сезар сам все больше верил в то, что он избран и благочестив.
- Да, да! Его преосвященство, наш возлюбленный епископ Адемар де Монтейль, сегодня снизошел до моих снов.
- Ну? - нетерпеливо переспросил Танкред.
- Что он говорил Вам? - ласково добавил священник.
- Он говорил… Он говорил: "Брат Сезар, ты забыл для чего здесь?"
- Вот видите, господа, - Танкред опять взвился и заходил вдоль стола. - Сами небеса напоминают вам. Чтоб я, как сельджук, ездил всю жизнь на кобылах! Нужно наступать - немедленно и сейчас же!
- Сейчас наступать нельзя, башни еще не готовы, - Раймунд Тулузкий покачал головой: - Брат Сезар, может его преосвященство, еще что-то указал Вам? Ну, дату штурма… чудесный путь избавления?
Врожденная проницательность быстро подсказала Сезару, что каждый хочет слышать от него. Танкреда Таренского он боялся, а графу Тулузскому верно служил.
- Его преосвященство епископ Адемар де Монтейль, - смиренно добавил брат Сезар, - призывал к воздержанию плоти, чтобы дух был трезв.
- Вот именно! - взволновался епископ Пьер и вскочил из-за стола: - Мы должны уподобиться царю Ираклию! Этот доблестный воин постился, чтобы победить нечестивого князя Хозроя - и победил!
Он сгреб финики из плоской чаши, подошел к брату Сезару, высыпал ему в ладони и благословил:
- Иди, сын мой, проповедуй народу, что мой предшественник, легат папы, епископ Адемар де Монтейль, заступник бедных и советчик богатых, и после смерти ведет нас. Что его преосвященство вновь с нами и призывает к посту. Будем бдеть неделю. Нет, дольше - дней девять! - архиепископ обернулся к военачальникам и поклонился. - Молебны, молитвы и по окончанию совершим крестный ход! Да будет так. Amen, господа!
- Господин де Пейен, - священник повернулся к стоящему позади рыцарю Гуго де Пейену, - проводите этого благочестивого монаха и прикажите ему дать вина. И… frater Сезар, побрейте свою тонзуру. А то вы стали походить на мирского бродягу.
Рыцарь и монах удалились.
Епископ благостно посмотрел им вслед и его глаза увлажнились:
- Как радостно видеть, сеньоры, искреннюю веру в сердцах. Взгляните на этих двоих… Особенно, шевалье Гуго де Пейен. Сей благодетельный муж есть истинный образец рыцарства и подлинной веры. Бедность рода его полностью искуплена храбростью и честью. И… мнится мне, господа, что он еще прославит свое доброе имя.
После этого лирического отступления было принято решение собрать общий военный совет. Были посланы гонцы с приглашениями к Роберту Нормандскому, чье войско разбило лагерь с северной стороны около церкви Святого Стефана и к Роберту Фландрскому, расположившемуся с армией к востоку от Иерусалимских стен.
Глава вторая. В лагере
Шевалье Гуго де Пейен, "образец рыцарства и подлинной веры", как назвал его епископ Пьер Нарбоннский, вывел монаха Сезара и передал графским слугам, распорядившись выдать вина. Пока они шли по дому, на лестнице, ведущей на второй этаж, мелькнуло белое платье. Граф Раймунд, недавно женившийся в третий раз, путешествовал со своей новоиспеченной супругой - Эльвирой Кастильской, внебрачной дочерью короля Альфонсо. Может, стареющий граф навсегда хотел обосноваться в новых землях, а, может, попросту не смог вырваться из жарких объятий молоденькой новобрачной, но Эльвиру он прихватил с собой. Рискованное решение. Впрочем, граф Раймунд знал, на что шел. Он уже побывал паломником в Иерусалиме четверть века назад, когда лишился одного глаза. Как написали потом летописцы Айястана в своих хрониках - "тачики выкололи в Ершалемаиме глаз князю Жинчилю…"
Гуго вышел на улицу и зажмурился от яркого солнца. Обдало жаром от горячих камней, и кольчуга в момент нагрелась. Де Пейен подошел к коновязи и похлопал по шее своего жеребца. Вороному, как смола, нормандцу иерусалимская жара тоже была в тягость. Не спасала даже белая попона с нашитым красным крестом. Мистраль, так звали коня, прошел весь путь от родной Шампани до Иерусалима. Не всякий рыцарь мог похвастаться тем, что сберег боевого друга за три года похода. Большинство давно ездили на легких турецких скакунах и выносливых берберийских. А немало было и тех, кто пересел на простых ослов и местных крестьянских мулов. Впрочем, обычных верховых лошадей, на которых приходилось ездить во время переходов, Гуго и сам сменил за это время не меньше десятка. Двух из них он загнал, троих пустили на мясо, одну во время охоты покалечил лев, остальные пали от ран и истощения. Но боевой рыцарский конь - это святыня и немалый вложенный капитал. Таких седлали только для турниров, парадов и сражений. За пятилетнего Мистраля Гуго отдал восемьдесят золотых безантов - почти двухлетний доход его небольшого поместья. А боевые жеребцы принцев Готфрида Бульонского и Роберта Нормандского, говорят, стоили в три раза дороже.
Гуго пошарил в кармане и протянул Мистралю сухой финик. Бархатные влажные губы мягко схватили сладость с ладони. Трудно было поверить, что в сражениях с этих губ летели клочья пены, окрашенные кровью врагов - как хороший боевой конь, Мистраль был обучен кусаться. Жеребец фыркнул и закивал, выпрашивая добавки. На потертом оголовье был завязан выцветший грязно-серый узелок, бывший когда-то алой лентой. У Гуго сжалось сердце. Эту ленту на уздечку завязал Тибо, его сын, провожая в дальние страны.
- Тоскуешь по дому? - Окликнул знакомый голос, и на плечо шевалье легла чья-то рука.
Гуго обернулся. Перед ним стоял рыцарь Годфруа де Сент-Омер, сын шательена из Сент-Омера. Он приходился дальним родственником семье де Пейен, но главное не это. Подобное притягивает подобное, и за время похода отличавшиеся набожностью и благочестием рыцари очень сдружились. Более того, оба воевали под штандартом графа Этьена де Блуа и сегодня сопровождали его к графу Раймунду.
- Да, сеньор Годфруа.
Гуго поскреб ногтями шкуру коня:
- Смотри, у Мистраля появились седые волосы в гриве. Ему уже девять. Столько же, сколько моему сыну Тибо. Смогу ли я узнать сына, когда… если вернусь домой?
- Вернешься! Главное, - подмигнул Годфруа, - нам узнать своих женщин. Пойдем, расскажешь про этого монашка. К нему, правда, пришел Адемар?
Бароны вышли от Раймонда Тулузского, когда солнце коснулось холмов, и жара спала. А вечереет в Святой Земле быстро. Солнце на глазах ныряет за горизонт и вокруг стремительно темнеет.
К своему лагерю Готфрид Бульонский со свитой, в числе которой был граф Этьен де Блуа с вассалами Гуго де Пейеном и Годфруа де Сент-Омером, подъехал уже в полной темноте.
Гуго получил разрешение идти отдыхать.
Где-то кричала сова, и жалобно тявкали шакалы. Сразу ударило в нос запахом нечистот, грязной одежды и немытого тела. Залаяли собаки. Тут и там потрескивали и дымили костры, выхватывая красным светом уставшие изможденные лица. Кто-то густым приятным баритоном пел:
Горный король на далеком пути,
Скучно в чужой стороне,
Деву-красавицу хочет найти,
Ты не вернешься ко мне.
Видит усадьбу на мшистой горе,
Скучно в чужой стороне,
Кирстен-малютка стоит во дворе
Ты не вернешься ко мне.
- Эй, бездельник! - раздалось из темноты откуда-то слева. - Помяни слова святого псалмопевца Давида: "Posui ori meo custodiam" - "Я удерживал свой язык, чтобы не произносить дурного".
Густой приятный голос затих. И через несколько мгновений кто-то прокашлялся, взял первые ноты, и люди у костра нестройным хором затянули псалом:
Venite, exultemus Domino…
Мистраль шел осторожно, чтобы не споткнуться о камни и спящие на земле тела. Гуго отпустил поводья, и жеребец сам отыскал их стоянку. Крестоносец спешился и передал коня оруженосцу-сквайру. Роже, так звали подручного, ловко расседлал лошадь, накинул веревочный недоуздок и увел утомленное дневным зноем животное куда-то в темноту. Немного похолодало.
Гуго вспомнил, как выезжал из родного замка Пейен. Три года назад, осенью 1096 года от Рождества Христова. На поход его благословил сюзерен граф Гуго Шампанский. Сам граф почему-то отказался от миража далеких Палестин и штурма Гроба Господня, однако приказал выступить под начальством своего брата - пфальцграфа Шампани Этьена де Блуа, которому Гуго де Пейен тоже присягнул на верность.
Зрел виноград, и рыжела листва буков. Тогда с ним был отряд из двух обозов, груженных продовольствием, оружием, всяческим барахлом и даже клетками с двумя соколами. Еще полсотни ездовых и вьючных лошадей, не считая боевого Мистраля, свора охотничьих собак и двадцать человек подчиненных - сквайры, лучники, сокольничий и вооруженные сервы-крестьяне. Были еще две воодушевленные набожные девицы, которые вызвались кашеварить и перевязывать раны. Но через неделю пути они почему-то смутились и благоразумно отстали. Возможно, Господь вразумил их, и они сделали правильный выбор. Гуго не раз видел несчастных забеременевших женщин, которые разрешались в пути. Особенно страшным это было в кромешном аде Фригийской пустыни. Одни рожали прямо на дороге, на глазах у мужчин, корчась в судорогах, потеряв стыд от боли, и затихали навсегда в крови и водах рядом с новорожденным, другие матери, не в силах дальше нести, бросали детей умирать под палящим солнцем. Вся дорога была усеяна телами стариков, женщин, детей. Да что там! Сколько сильных мужчин - рыцарей и простолюдинов осталось лежать не погребенными по-христиански!
Из двадцати человек, что выехали с Гуго из поместья, до Иерусалима добралось только трое - двое наиболее живучих и верных слуг, Сильвен и Леон, и оруженосец Эктор. Роже примкнул к ним потом, после взятия Маарры. Из челяди шевалье кто погиб от голода, холеры и ран, кто сбежал в сумасбродное войско простолюдинов. Один сломал шею, упав с коня, других порубили сельджуки. Жаль было сквайров, юношей-близнецов, присягнувших Гуго на верность - им было не больше семнадцати лет. И тот и другой приходились родственниками жене Гуго Терезе. Себастьян умер от голода, Дени забрал тиф.
Вместе с оруженосцем Роже - под Мааррой он потерял своего господина, уже второго по счету, к отряду Гуго примкнула пара слуг родом из сервов. Теперь эта душистая парочка сидела у тлеющих углей под навесом. Морен пек над углями на палке не то крысу, не то воробья, а Нарсис разделся почти догола и прожаривал над углями одежду - надеялся извести вшей. Повадками и внешностью они ничем не отличались от разбойничьего отребья, промышлявшего у дорог. Эти пройдохи вечно ссорились из-за награбленных вещей и не теряли дней даром - постоянно тащили что-нибудь в свои мешки. Может, воровали тайком, или обирали трупы.
Надо сказать, после бунта простолюдинов Гуго, как и все рыцари-дворяне, стал изрядно побаиваться своих слуг. Тогда Раймунд ссорился с Боэдмундом из-за права владения Мааррой. Спор затянулся почти на три месяца, пока возмущенная толпа смердов, включая женщин и калек, за день не разобрала крепость по камням, лишь бы вразумить ссорившихся из-за нее принцев.
До ушей доносились обрывки разговора приятелей:
- Хей, - говорил Морен: - а помнишь Эльзу-Петит-Кушон?
- Ха-ха, Ненасытную Эльзу?!
- Ага, её, Петит Кушон.
Нарсис улыбнулся:
- Еще бы! Такой зад не забудешь. Тот еще уголек!
- Она ушла в отряд Жиля-монаха, и тот её раскусил.
- Скажешь?!
- Оказалась колдуньей. Только колдовством можно было совратить столько честных мужчин.
- Вот те на…
- Истинный крест, клянусь ослом нашего Пьера!
Мужички перекрестились, а Нарсис поплевал на костер.
- Брат Жиль испытал её топором, окропленным святой водой. Как она визжала, когда он поднес топор! Истинный дьявол - тряслась от святой воды. Но наш Жиль смельчак… Рубанул - вот и всё! Её голова разлетелась, как пустотелый орех!
- Ух…. А это не заразно?
- Чего? - Морен хрюкнул и подмигнул. - Ну, если, не помолившись, брат мой…
Слуги, наконец, заткнулись, было слышно только, как фыркает лошадь и потрескивают угольки в наспех сложенном очаге. Люди у соседнего костра допели псалом и затянули "Gloria Patri".