Ожидание
Ubi dam per septem dies utrique de pugnae conflictu se exeruciant. "После того как в течение семи дней происходили яростные стычки".
Это любопытное ожидание, предшествовавшее главному сражению, присутствует у всех позднейших по отношению к этому хронисту историков. Как представляется, лучше всего передал эту неделю выжидания, использованную для наблюдения, прощупывания противника и подготовки, Форьель в своей "История Южной Франции":
"Абд-ар-Рахман и Карл целую неделю оставались напротив друг друга, в лагерях и в столкновениях, откладывая начало решающих военных действий со дня на день, с часа на час, ограничиваясь угрозами, ложными выпадами, мелкими стычками…"
Армии изучали друг друга, командиры не решались дать сигнал. Можно ли найти причину? Неприятели испытывали друг к другу взаимную ненависть и страх или лишь обоюдное удивление, вызванное разницей в облике, одежде и оружии? Была ли их нерешительность продиктована этими чувствами? Это долгое наблюдение с обеих сторон свидетельствовало о том, что враги не знали, чего хотят. Нет сомнения, что, страшась исхода решающей битвы, оба противника готовились к ней особенно тщательно. Карл ожидал прибытия своих отставших частей и, как указывает Фердинанд Лот, поддержки от отрядов, спешно собираемых в Пуату, Турени и Анжу в соответствии с франкским принципом местного набора на воинскую службу. Абд-ар-Рахман силился собрать свои разрозненные банды, грабившие округу.
Молленхауэр выражает еще одно мнение по поводу предшествовавшего сражению отрезка времени: "Нужно осознать, что для того, чтобы дать сражение, необходимо поле битвы. В густом лесу с редкими тропами невозможны были более значительные маневры. Таким образом, для командиров обеих армий речь шла о том, чтобы прежде всего найти столь необходимое поле, которое вместило бы их воинов. Характерно то, что источники информации говорят о почти семи днях ожидания. Определенно речь шла, скорее, о необходимости удобного места, чтобы построить две громоздкие армии в боевом порядке, чем о недостатке решимости или мужества". Подобная гипотеза представляется нам очень малоправдоподобной.
Итак, неделя многочисленных трений, которая, как кажется, не принесла арабам никакого запаса знаний даже при их привычке тщательно изучать диспозицию неприятеля и подражать ему, следуя императиву главное – осторожность, ничего нельзя оставлять на волю случая.
Sese postremo in aciem parant. Аноним продолжает: "Они подготовились к решающему сражению".
Позиции в битве
На седьмой день, в субботу 17 октября 733 г., non longe a Pictavts (неподалеку от Пуатье).
"Арабы и мавры первыми вышли из своих шатров на крик муэдзинов, созывавших людей на молитву", читаем у Зеллера.
"В этот самый момент (Житие Григория II) в лагерь христиан были доставлены три корзины евлогий, посланные им папой Григорием в знак благословения", а затем принцепс Карл выстроил свои войска в линию, в то время как на равнине в полном порядке развернулись сарацины.
Красочный вымысел, опоэтизированная реставрация, создающая некую атмосферу, но ее следует перевести на более прозаический язык армии в боевом порядке встают лицом к лицу. Прежде чем два войска столкнутся, позволим себе некоторые рассуждения относительно их снаряжения и вооружения.
Чтобы не изменять своим детским воспоминаниям, сначала приведем кое-какие привычные примеры описания арабских легионеров, такими, какими их могли бы увидеть франки. Между прочим, читаем: "Эти смуглые люди в белых тюрбанах, в белых бурнусах, с круглыми щитами, тонкими саблями и легкими дротиками", или еще: "Австразийские франки с любопытством взирали на этих южных людей, смуглолицых, с яркими черными глазами, в длинных белых одеяниях", которые "клубились подобно ветру, раздувавшему у них за спинами просторные бурнусы, и размахивали короткими копьями над своими красными тюрбанами".
У Зеллера мы почерпнем самый знаменитый штамп: "С одной стороны – мешанина белых бурнусов, восточных драпировок. Арабы из Дамаска и Багдада… блистали под финикийскими украшениями, под сирийскими шелками… под кокетливыми тюрбанами из персидского муслина. Арабы из Хиджаза и Йемена… обвязывали свои грубые бурнусы веревкой из верблюжьей шерсти вокруг головы; их богатством была прекрасная лошадь, родословную которой они знали, с огнем в глазах, с блестящим крупом, стройная и нервная, как и ее хозяин; или же они прибывали верхом на своих быстрых дромадерах… потрясая своими пальмовыми луками. Бербер, высокорослый горец, с более смуглым лицом… важно ехал на какой-нибудь крепкой атлаской лошадке". Генерал Маргарон еще добавляет колорита, напоминая о том, что помимо лошадей арабы использовали в качестве верховых животных верблюдов.
Эти описания более применимы к костюмам и оружию первых арабских завоевателей, нежели к одеянию участников битвы при Пуатье. С течением времени снаряжение видоизменялось. Стремясь уподобиться христианам, мусульмане заимствовали щит, кирасу, металлический шлем и копье, способное пронзить тело насквозь. Однако нужно полагать, что арабские воины всегда сохраняли нечто от той легкости, которая отличала их первоначально. Тем не менее мы вправе и подивиться этому факту, если припомним бедуинское проклятие: "Будь ты проклят, как франк, который надевает доспехи из страха смерти". И все-таки необходимо отвергнуть тюрбаны, головные уборы персидского происхождения, долгое время остававшиеся достоянием ученых и монахов. Тем более что их очень трудно удержать на голове во время галопа. Что же касается бурнуса, западного одеяния, неизвестного на Востоке, то равным образом нам придется отказаться и от него. Но мы готовы оставить участникам битвы их сверкающие кривые сабли, висящие на шее, их мечи – гарант их права, луки и пики, а также знамена, украшенные стихами из Корана.
Они похвалялись легкостью, подвижностью, стремительным аллюром своих коней, выносливостью лошадок с Неджда. Генерал Бремон подчеркивает в связи с этим одно противоречие: "Этот неутомимый галоп после дороги длиной в тысячи километров вызывает скептическое отношение. В 1812 г. лошади Нансути с июля плохо выдерживали нагрузку, и Наполеон выражал недовольство этим. Нам известно о марокканской кавалерии, которая, должно быть, до чрезвычайности напоминала конницу Абд-ар-Рахмана. Ни одна из этих лошадей не могла пройти галопом расстояния в тысячу метров за отсутствием соответствующей тренировки; от их можно было добиться джигитовки галопом на протяжении двух-трех сотен метров, после чего лошади выдыхались".
Если посмотреть под этим углом зрения, завязывающаяся битва превратится в несущественное столкновение.
Мы полагаем, что можем противопоставить этой теории обоснованные доводы генерала Пенсара, кавалериста и превосходного специалиста во всем, что касается арабов.
Джигитовка – это развлечение, не подчиняющееся никаким правилам, ее участники дают свое представление в полном беспорядке. Их задача состоит в том, чтобы заставить лошадей, разгоряченных до предела непрестанными ружейными залпами всадников, выложить все свои силы. Ничего подобного не происходило во время атаки, тем более что во времена Абд-ар-Рахмана в сражениях использовалось только холодное оружие.
Атака, в отличие от джигитовки, регулировалась дотошными предписаниями и чаще всего разворачивалась на очень ограниченной (поскольку она не была подготовленной) территории. Действительно, на поле битвы имелись всевозможные препятствия, которые внезапно появлялись на пути, в виде изгородей, деревьев, рытвин и рвов. Поэтому атака часто начиналась с манежного галопа, чтобы достичь своего размаха только на последних ста метрах. В конце этого короткого пробега лошадь, возможно, и задыхалась, что привычно для верхового животного, которое ощущает мышечную усталость только пару минут, после чего его дыхание приходит в норму. Убедительные примеры тому нам дает поло. Когда атака заканчивалась, за ней следовала статичная фаза поединков, после чего всадники отходили назад, освобождая место для новой волны. Так что эта тактическая игра и эти предположения позволяют нам верить в возможность кавалерийского сражения, которое бы длилось несколько часов.
Что же касается высказывания о том, что лошади, совершившие тысячекилометровый пробег, уже не обладают выносливостью, необходимой для того, чтобы выдержать напряжение битвы, то мы верим в это тем меньше, что у каждого всадника было по нескольку верховых животных.
Генерал Пенсар еще думает, что наших лошадей нельзя сравнить с теми, которые жили в эпоху Средневековья, точно так же как не следует сопоставлять стойкость арабских и франкских воинов с возможностями наших современных солдат. Антара, поэт VI в., особенно почитаемый Мухаммедом, оставил нам следующее похвальное слово своему боевому коню, и этот панегирик может снять определенные сомнения: "Я всегда верхом на сильном коне высокого роста, покрытом шрамами, против которого не прекращают выступать, сменяя друг друга, воины".
Вполне можно допустить, что арабская конница обладала реальной силой, поддержкой которой Красе заручился против парфян, и осознать значение лошади, закрепленное в одной из коранических сур, несущей на себе отпечаток эпического духа:
Запыхавшимися боевыми конями,
Которые выбивают огонь копытами, взметая прах,
Которые врываются в ряды противника.
А впрочем, к чему упорствовать, доказывая возможности лошадей в битве при Пуатье? В той же мере можно планомерно подвергнуть сомнению все конные сражения истории.
Другой вопрос, вызывающий недоумение, – стремена. Нет никаких оснований, говорит майор Лефевр де Ноетт, полагать, что арабам они были известны. Лишь одним веком позднее мы находим конную статую Карла Великого, на которой эта деталь отсутствует. По утверждению майора, никому не была известна и подкова, которую начали использовать только в IX в. в Иль-де-Франс, где она и была введена.
Таким образом, в разговоре о битве следует отказаться от выражений вроде: смять, стремительно атаковать и обратить в бегство, когда речь идет об арабской коннице.
Александр де Сен-Фалль в своей книге: "От Мухаммеда до Готфрида Бульонского" опровергает майора де Ноетта. Он напоминает, что армия великого Тайцзуна уже почти век была оснащена стременами, несравненным изобретением, позволяющим всаднику совершать бесконечно более продолжительные и менее утомительные рейды и довести атаку до уровня физического удара, деморализуя тем самым противника. Арабы, соприкоснувшиеся с китайцами в этих далеких странах, не замедлили осознать причину этого неотразимого натиска два кожаных ремешка и две легкие для изготовления металлические скобы, так что уже через несколько лет кавалерия. Муавии располагала этой новой разновидностью конской сбруи Сен-Фалль видит в этом заимствовании причину успеха арабской экспансии, которая из пустынь Египта донесла ислам до самого Гибралтара. Равным образом он полагает, что еще приблизительно через двадцать лет со стременами познакомились и всадники Карла Мартелла.
Какая сила противостояла последователям Мухаммеда? Если верить историкам, толпа пеших людей и достаточно значительные конные части в столь тесном строю, что вспоминается фраза Жуанвиля: "Если бы кто-то бросил им перчатку, она бы не нашла места, чтобы упасть на землю, на протяжении полулье". Поль Эмиль говорит: "Пехота была выстроена в длинную линию, солдаты жались друг к другу, чтобы не пропустить сарацин".
Войско было компактным и неоднородным, так как историк Родерих Толедский упоминает в составе этого войска даже гепидов. Описание, которое дает Зеллер, хотя и красочно, но все же более реалистично, чем его же представление об арабах "Франки с их огромными, как у всех германцев, руками, обтянутыми перекрещенными пурпурными лентами, потрясали секирами своих отцов (топор на короткой рукояти, оружие, как метательное, так и рубящее), а главное, загнутым крючком ханг, которым врага зацепляли, пронзали и повергали к ногам победителя. (Ханг или ангон, дротик с привязанной к нему веревкой, использовался как гарпун.) Самые бедные и самые дикие, выходцы из Гессена и Франконии, надевали на плечи медвежьи и зубровые шкуры; самые богатые, питавшиеся со стола влиятельных вождей или жившие среди трудолюбивых галльских колонов, носили тяжелые кольчуги, нагрудники из стальных пластин, римские шлемы и галльские тартаны тысячи цветов, которые производились в Ванне. Саксонские добровольцы полагались на свое национальное оружие – огромный двуручный меч, знаменитый сакс… Аламанн и бавар держались стойко благодаря своему длинному и тяжелому копью, сделанному из кола, добытого в герцинском лесу. И, наконец, еще более дикие воины, прибывшие из самых дальних пограничных областей Германии, красившие свое орудие и тело в черный цвет. У этих не было ничего, кроме храбрости, ивового щита, толстой пихтовой пики и тяжелой дубовой дубины".
Это пестрое воинство было описано арабскими историками, которые уверяют, что армия Карла состояла из людей, говоривших на разных языках, тогда как Аноним, рассказывая о них, обозначает их общим термином "европейцы". Лишь Дом де Вик и Дом Весетт утверждают, что в составе этой армии были исключительно франки и бургунды без всякой поддержки со стороны германцев.
В этот самый момент, когда обе армии находятся в боевом порядке, стоит ли нам следовать Полю-Эмилю де Верону, изображающему, как Карл и Абд-ар-Рахман обращаются к своим воинам с пространными речами в соответствии с традицией Тита Ливия в самом чистом виде, и нужно ли верить Бернару де Жирару, который приписывает Карлу Мартеллу вот такое воззвание: "Неверные встретят людей Франции, которые подвергнут их испытанию. Бог поможет им и воспретит им раздоры. Оправдайте же это доброе мнение".
Есть и менее сомнительное предположение, пусть оно и не строится на каком-то определенном основании; оно позволяет допустить, что, согласно кораническому закону, Абд-ар-Рахман начал с того, что предупредил людей, которых собирался атаковать, предложив им принять религию Пророка или заплатить дань. Слова Мухаммеда категоричны: "Призови их на путь твоего Господа умело, благоразумно, кроткими и убедительными увещаниями".
Но сделал ли это благочестивый Абд-ар-Рахман?
"Бодро сражаясь, северные народы, не уступая и оставаясь недвижными, как ледяная стена, убивали арабов ударами своих мечей".
Атака
Нельзя отрицать, что инициатива первой атаки принадлежала Абд-ар-Рахману, и не менее определенным представляется то, что франкская армия выдержала это нападение, не дрогнув. Сражение длилось до самой ночи, но к которому часу следует отнести его начало? Можно допустить, что с момента восхода солнца прошло достаточно продолжительное время, необходимое для построения, предшествовавшего сражению. Тогда можно предположить, что было около полудня, и это полностью отвечает исторической логике. Мухаммед внушил своим последователям принцип: избегать битв до аль-зора,второй дневной молитвы, которой завершается утро. Его тактическим планом было: до вечера удерживать равновесие в битве, чтобы затем возобновить сражение со свежими частями, до того сохранявшимися в резерве, и в результате ошеломить неприятеля мощной заключительной атакой. Или же, на случай поражения, чтобы бегство происходило под покровом ночи.
Можно утверждать с полной уверенностью, что, как только полуденная молитва была завершена (аль-зор), арабы начали генеральное наступление с криком: "Ахадум, ахадум!" (нет Бога, кроме единственного), для разнообразия иногда заменяя его другим военным кличем: "Аллах акбар!" (Аллах велик!) Это был стремительный бросок на ряды франков, призванный разъединить их с тем, чтобы потом, по выражению кавалеристов, "дробить щебень". Неистовый и яростный натиск, можно не сомневаться. Повторим еще одно высказывание Жуанвиля: "велик был грохот, ужасен шум". Нужно представить себе эту массу исступленных всадников, которые с воплями устремляются на врага. Эти воины исполнены отваги, одушевления и презрения к смерти, ища в упоении битвы предощущения наслаждений Рая, этого сада на седьмом небе. "Рай перед вами, позади – Ад": суеверное исступление влечет мусульман в самое жаркое место рукопашной схватки. Не все ли равно, сколько человек погибнет, и людские потери в этой армии ужасны.
Бросая вызов таким образом, арабы попытались применить против франков свою испытанную тактику – устрашить врага, раздробить его этим таранным ударом и свести общую атаку к многочисленным поединкам. На этой второй стадии единоборства для сарацина дело заключается в том, чтобы напасть на группу, осыпав ее в упор градом стрел, а затем очень быстро отступить, увлекая в погоню за собой более тяжелого всадника, к которому араб скоро возвращается и сражается, пользуясь преимуществом. Итак, нападение и бегство, призванные распылить силы противника и вызвать у него смятение. Этот своеобразный боевой дух у арабов в крови и отвечает их приемам верховой езды и ловкости лошадей. Тактика отлива и прилива, в основе которой подвижность и скорость, атака и притворное отступление.
Армия Карла Мартелла противостояла этому первому сокрушительному удару, недвижная, как ледяная стена. Европейские воины, закаленные двадцатью годами беспрерывных войн, не поддавались страху и сохраняли стойкость под градом мусульманских стрел. Сарацинское полчище разбилось об их стену. Тщетно мавры пытались посеять смятение среди тяжеловооруженных франков, которым, по-видимому, способствовала еще и излюбленная у германцев диспозиция битвы. Тацит писал, что обычно каждый отряд выстраивался в форме треугольника и соединялся с другими так, чтобы образовать общий угол, cuneus.
Таким образом, войско Карла противопоставило врагам фронт, ощетинившийся железом, из-за которого, напоминая глухой рев, раздавался крик воинов, усиленный эхом от их полых щитов. И ужасная секира поднималась, чтобы обрушить на нападающих страшные удары.
Арабы неустанно появлялись и исчезали, перестраивались и бежали, чтобы снова возвратиться. Их конница стремилась любой ценой вклиниться между франкскими линиями, изматывая их своими ударами, затем, по-видимому, отказывалась от этого намерения и скрывалась из виду, чтобы появиться снова с еще большей силой.
Таким образом, в свете военного искусства арабов и франков, рассказ Анонима о начальной фазе битвы при своей удивительной лаконичности выглядит неопровержимой истиной или, по крайней мере, правдоподобен.
"…Но когда сильные своей телесной мощью люди Австрии (Австразии) с нацеленным в сердце железным оружием в руках нашли короля и убили его, ночь положила конец битве…"