Летописцы сравнительно немногословны в вопросе о паломничестве Мухаммеда во главе двух тысяч человек согласно условиям договора. Представляется, что обе стороны тщательно избегали всякого повода для конфликта, и традиция относит именно к этому периоду запрет на употребление вина правоверными во избежание излишнего возбуждения. Пророк закрепил некоторые обрядовые детали и стал готовиться к своей последней женитьбе на двадцатишестилетней вдове, оказавшейся сводной сестрой Аль-Аббаса, влияние которого он хотел использовать в своих интересах, и родственницей Халида ибн Валида, самого знаменитого из курайшитских военачальников, бывшего одним из помощников Абу Суфйана при Ухуде. Этот блестящий воин принял ислам либо в этот же период, либо, что более вероятно, во время своего визита к новой супруге Пророка в Медину. По возвращении туда Мухаммед начал продвигаться на северо-запад с целью перерезать маршрут, по которому вдоль Красного моря следовали мекканские караваны. Он расширил свои переговоры с племенами, подготавливая тем самым обращение всей Аравии; наконец, предание повествует о том, как он направил письма к самым могущественным государям своего времени, к персидскому царю, к негусу, к наместнику Египта и даже к византийскому императору Ираклию, которые встречают мусульманского посланника с разумной осторожностью. В отличие от них, некоторые арабские вожди сирийской пустыни поступили с прибывшими к ним мусульманскими посланниками гораздо хуже. Возможно, как раз чтобы им отомстить, Мухаммед и послал трехтысячный корпус к сирийской границе. Им командовал Зайд ибн аль-Хариса, на случай гибели которого было назначено два заместителя. После успешных действий на границе Зайд неосмотрительно продвинулся к Муте, к югу от Мертвого моря, и натолкнулся на византийскую оборонительную армию, возможно, под командованием наместника Палестины III, а не лично Ираклия, как полагает предание. Эта же легенда дерзает утверждать, что врагов там было сто тысяч. Скорее всего, их было тысяч десять. Заид был убит вместе со своими двумя заместителями.
К счастью, в походе принимал участие Халид, который принял на себя командование. Он приказал своим частям маневрировать и безостановочно перемещал их, чтобы создать у византийцев впечатление, будто он получил подкрепление. Сражаясь, он разбил девять мечей, что побудило Пророка сказать о нем: "Меч из твоих мечей, о Аллах!" – и сумел отступить, не потеряв ни единого человека. Но мединцам отступления были не по вкусу, даже когда они представляли собой шедевры стратегии, и когда воины вошли город, их встретили презрением. Существует предание, которое даже обвиняет Халида в том, что он захватил командование подозрительным способом, а Уотт задается законным вопросом, каким образом потери при столкновении двух столь крупных сил могли ограничиться двумя офицерами высшего звена и дюжиной солдат. Через месяц была отправлена экспедиция, призванная отомстить за этот позор. Разумеется, очень важно отметить, что при первой же встрече с неарабскими войсками, численное преимущество которых в конечном счете ненамного превосходило перевес мекканцев в предыдущих сражениях, исламская армия потерпела поражение почти без боя. Однако не возбраняется думать, что этот не особенно удачный контакт с византийцами сделал свое дело, поскольку они стали недооценивать арабов, и в результате парадоксальным образом дал мусульманам еще один шанс.
В этот же самый период небольшие отряды осваивали путь между Хиджазом и севером. Они насаждали ислам и без труда привлекали бедуинов к идее мирного вхождения в Мекку без захвата добычи.
Вступлению в Мекку предшествовала долгая подготовка, разумно сочетавшая в себе военные операции, браки и дипломатию. Мухаммед женился не только на сводной сестре Аль-Аббаса, но и на дочери Абу Суфйана. Эти два влиятельных лица понимали, что последние успехи мусульман окончательно поставили под угрозу караванный путь. Следовательно, продолжать сопротивление исламу значило нанести торговле города непоправимый ущерб. С другой стороны, военачальника Абу Суфйана, несомненно, тревожило обращение в ислам его заместителя Халида и тот факт, что почти сразу же он был облечен высоким командованием. Он начал подумывать о том, чтобы стать военачальником, может быть, верховным военачальником у Пророка, и располагать армией, многочисленной и одновременно хорошо оснащенной. Оставалось сломить сопротивление непримиримых противников Мухаммеда, которых становилось все меньше и меньше. Очевидно, предание видит все в более мрачном свете, обвиняя мекканцев в нарушении мирного договора. Абу Суфйан отправился в Медину, по его словам, чтобы повидаться с дочерью, но, что более вероятно, чтобы обсудить с Мухаммедом условия его возвращения в Мекку. Тогда Мухаммед тайно подошел к городу и, чтобы запутать следы, отослал небольшой отряд в сторону Сирии; под его началом находилось самое меньшее десять тысяч человек, превосходно экипированных и дисциплинированных. Они вступили в Мекку с четырех сторон. Одна колонна, под командованием Халида, наткнулась на сопротивление, связанное, вероятно, с желанием курайшитов сохранить себе путь к отступлению в Ат-Таиф. Потери мусульман составили тринадцать человек убитыми, по одним источникам, и двадцать четыре – по другим, но, в любом случае, они ничтожны для столь крупной победы. Было заключено соглашение о помиловании. Не считая нескольких лиц, чьи преступления были слишком велики, чтобы оно могло на них распространяться, оно тщательно соблюдалось, и никаких грабежей не было. Мухаммед ограничился тем, что попросил богатых мекканцев ссудить его деньгами. В результате беднейшие из его воинов получили по пятьдесят дирхемов на брата. Мединцы беспокоились, вернется ли Пророк в их город; на самом же деле, даже заставив всех жителей принести торжественную присягу, Мухаммед не доверял этим новообращенным, среди которых было столько его ожесточенных противников, и потому остался у них лишь на пятнадцать или двадцать дней. Пришел час, когда были торжественно сокрушены триста семьдесят идолов Каабы, а мекканцам, согласно его тактике, пришлось принять участие в походах, официальной целью которых было покорение языческих племен в окрестностях Мекки или уничтожение их святилищ, а практическим результатом – получение всеми богатой добычи, ставшей цементом нового союза.
Предметом самой известной из этих стычек стал Ат-Таиф, хорошо укрепленный город на возвышенности, против которого Пророк таил злобу за то, что тот не принял его проповеди. Его жители, принадлежавшие к племени сакиф и издавна связанные с Меккой, отвернулись от нее в трудный момент, заключив союз с могущественным кочевым племенем хавазин. Совместно им удалось собрать армию в двадцать тысяч человек, встретившую мусульман в Хунайне. Едва не дрогнув перед лицом численного превосходства, Мухаммед с небольшим корпусом бывших переселенцев и ансаров стойко оборонялся. Главные силы мекканцев приободрились, и была одержана победа, видимым результатом которой стала добыча, исчислявшаяся во множестве голов скота. Осада Ат-Таифа оказалась менее удачной, и Мухаммед благоразумно отказался от ее продолжения, опасаясь критики и утомления новообращенных. Он завоевал их сердца путем дележа добычи.
Последние годы после возвращения в Медину были посвящены убеждению колеблющихся или лицемеров, которые находились всегда. Теперь уже вся Аравия приносила Пророку все более многочисленные изъявления покорности. Последнее паломничество в Мекку было обставлено с необычайной торжественностью. Боясь, чтобы его голос не оказался слишком слабым, Мухаммед поставил рядом с собой на священной скале Ас-Сафа муэдзина Билала, громко повторявшего каждое его слово. Он установил последние детали ритуала и предчувствует свой конец: "Люди, услышьте мои слова и обдумайте их, ибо я уже завершил свою жизнь…"
Вернувшись в Медину, он собрал мощную армию, задача которой – отомстить за битву при Муте. В ее состав входили Абу Бакр и Омар, но возглавил ее совсем молодой человек, девятнадцатилетний Усама. Его единственное достоинство заключалось в том, что он был сыном Зайда ибн Харисы, приемного сына Пророка, убитого при Муте. За два дня до смерти Мухаммед, уже не имея сил говорить, вручил этому молодому человеку свое знамя. Относительно смерти Пророка существуют различные предания. Мы остановимся на том, согласно которому он угас, положив голову на грудь своей любимой жены Аиши в "миг, когда утро вступило в свои права".
Мы потому так подробно остановились на жизни Мухаммеда, что, повторим, именно он дал исламу его главный шанс. Кроме того, не зная жизни Пророка или судя о ней сквозь призму тех искажений, которыми наделила ее христианская традиция, невозможно понять ни арабского менталитета, ни, в частности, того настроения, которое побудило благочестивого Абд-ар-Рахмана к нападению на монастырь Сен-Мартен де Тур. В глазах арабов мусульмане, павшие при Пуатье, еще и сегодня являются мучениками за веру. Здесь есть от чего прийти в замешательство, если задуматься о сопровождавших их вторжение грабежах, об их коварстве по отношению к неверным, о терпимости к евреям вперемешку с гонениями, и, наконец, об обычно рискованном в глазах европейца сочетании очень высокого понятия о едином Боге, заслуживающем любых жертв, начиная с жизни, с очень трезвым осознанием своей материальной выгоды, а также волчьим аппетитом к плотским наслаждениям. Все это сплавлено воедино в фигуре Мухаммеда, и не приходится удивляться тому, что все его арабские последователи берут его личность за образец для подражания.
После своей смерти, за сто лет до Пуатье, он оставил страну, которой было очень далеко до империи, и даже определить ее границы было очень трудно, так как само это понятие почти не имеет смысла в пустыне, когда речь идет о всегда ненадежной покорности кочевников. Можно сказать, что весь полуостров был объединен или что на нем были посеяны семена будущего объединения. Но у Пророка не было наследника мужского пола, и не хватило времени позаботиться о преемственности. Это был пробел, от которого исламу еще предстояло пострадать и от которого он страдает до сих пор. В значительной мере его восполнила сила, излучаемая Кораном и этой новой религией, абсолютно не понятой ее тогдашними противниками и потрясшей мир до основания.
Глава III
Внезапное нападение
Все согласны с тем, что арабское завоевание отличала необыкновенная стремительность, но также и с тем, что его сложно точно описать. Прежде всего следует вместе с Соважемотметить: для того чтобы по-настоящему понять весь механизм, не довольствуясь простым перечислением сражений, необходимо знать политическую, административную, социальную и экономическую ситуацию в странах, завоеванных арабами. Однако имеющуюся информацию никак нельзя назвать удовлетворительной, к тому же она неодинакова в зависимости от страны. Если Египет той эпохи изучен достаточно хорошо, во-первых, по многочисленным египетско-греческим папирусам, во-вторых, по коптским сочинениям или переводам с коптского, и, наконец, благодаря арабским историкам, то в том, что касается Сирии, которой история уготовала ключевую роль, поскольку при Омейядах она стала политическим центром и великим очагом исламской культуры, наши познания практически равны нулю, и едва ли мы лучше осведомлены относительно Ирака. По нашему мнению, мы можем, самое большее, извлечь определенную пользу из вышеупомянутого удачного, но слишком краткого очерка о значении арабского языка, предлагаемого нам Рисле. Что же касается хронологии и описания битв, то это главным образом заслуга арабских историков. Когда речь идет о них, нужно прежде всего отметить, что они писали спустя очень долгое время после самих событий. Так, первый рассказ о завоевании Северной Африки и Испании, которым мы располагаем, это труд Ибн Абд-аль-Хакама, и А. Гато, который его перевел, сообщает нам во введении: "В том виде, в каком наш автор описывает историю арабских завоеваний, мы можем принять ее как правдивую в основных чертах. Однако при желании глубже вникнуть в нее и дойти до деталей мы ощущаем, что не знаем главного. В то время, когда наш автор составлял свою работу, от первого вторжения его отделяло около двух столетий. Так что не стоит упрекать его за его неточности и лакуны".
Но представим себе, что было бы, если бы мы знали о Семилетней войне из единственного рассказа, написанного нашим современником, опираясь на длинную устную традицию. Могли бы мы тогда претендовать на какую-либо объективность? Что касается Ибн Хальдуна, хотя и далекого по времени, но все же лучшего из этих историков, то Готье написал превосходную главу о состоянии духа последних, и прежде чем указать на чрезвычайную сложность их точного перевода, он отмечает, что в отличие от европейцев, их концепция истории была не географической, а биологической. В кочевниках Ибн Хальдуна интересует то, что он называет "духом плоти", а именно сострадание и воспитание, которое приводит каждого индивида к тому, чтобы рисковать жизнью ради спасения близких. По его мнению, этот дух проявляется только в людях, связанных кровными узами. Впрочем, "духу плоти", вероятно, стоит предпочесть "дух клана". Тогда мы сможем увидеть отличие от нашей концепции. Для нас родиной является страна с географическими рамками, и мы прежде всего озабочены тем, чтобы установить границы и размах какого-то завоевания. Клан же, напротив, представляет собой группу людей разных поколений, понимаемую независимо от ее регионального субстрата, расу, биологический вид. Речь идет о крови, а не о почве. Это объясняет нам, почему в глазах арабов разница между генеалогами и историками столь невелика, тем более что Пророк сказал: "Узнавайте свою родословную". Равным образом, это помогает нам понять то, почему, несмотря на достаточно многочисленные свидетельства, нам бывает чрезвычайно трудно доподлинно выяснить, докуда докатился тот или иной арабский набег и какие именно территории при этом были завоеваны. Вернемся опять к взятому нами примеру Семилетней войны: предположим не только, что впервые речь о ней зашла сегодня, то есть почти через два столетия после ее завершения, но еще что при этом не упоминается о Парижском соглашении и его территориальных последствиях, а вместо этого нам сообщают обо всех предках маркиза Монкальма или принца де Субиза со времен Людовика Святого. У арабов, когда дело касается рассказа о битвах, последние предстают в ореоле всевозможных романтических перипетий, причем на удивление схожих. Это дает нам право подозревать, что все они сфабрикованы по единому шаблону.
Можно попытаться преодолеть это препятствие, отметая арабских историков, когда это возможно, и привлекая, особенно в отношении Египта, коптских авторов. У них свои недостатки. Они погрязают в христианских чудесах и не отличают их от исторических событий, создавая из них поучительную картину, призванную высветить Божье всесилие. Иногда они даже заранее описывают, в форме предсказания, бедствия, ожидающие их народ. В этом случае о событиях рассказывается до того, как они начнут разворачиваться. Например, во вступительном слове к "Великому житию" Шноуди читаем: "Персы причинят Египту большое несчастье, ибо они возьмут из церкви священные сосуды и будут без трепета и страха пить из них вино перед алтарем…" Таким образом, заключает Амелино, нельзя считать, что коптские авторы заслуживают полного доверия; к тому же либо их повествование идет окольным путем, настолько, что их интересует только жизнь того или иного патриарха, а арабского завоевания они касаются лишь вскользь, либо они отделены от этого события слишком долгим временным промежутком, чтобы рассказ о нем мог быть достоверным.
Остается последний источник: египетско-греческие папирусы. Они обладают преимуществом в силу того, что их сохранилось довольно много: это архивы монастырей, частных домов и тех, кого можно называть "министерскими чиновниками" той эпохи. Таким образом, мы располагаем не только подробными указаниями наместника Египта от лица правящего халифа, но еще и податными списками. Благодаря им мы можем воссоздать гражданскую и коммерческую жизнь Египта того времени. К несчастью, сведения этих многочисленных документов о поведении арабов и его особенностях очень скудны, поскольку завоеватели полностью сохранили греческий язык и институты, так что по этим документом мы не ощущаем никаких заметных изменений, произошедших до или после завоевания.
Таковы наиболее заметные трудности, подстерегающие того, кто попробует воссоздать различные фазы арабского завоевания. Чтобы, несмотря ни на что, попытаться восстановить их, мы, в частности, возьмем в помощь, помимо уже упоминавшихся работ, исследование Жоржа Марсэ в книге "История средних веков", том III, а также его книгу "Мусульманская Берберия и Восток в Средние века", и, конечно же, Шарля-Андре Жюлиана, t. II, в издании под редакцией Роже ле Турно. Из более старых работ мы воспользуемся, в частности, книгой Мориса Клоделя. Из арабских историков мы будем чаще всего упоминать Ибн Абд-аль-Хакама и Ибн Хальдуна.