– Чтобы он считал нас своими людьми? – предположил Илья, вспомнив сказанное отцом чуть раньше.
– Именно! Надо его задобрить. Причём просто золото или серебро или даже дорогое оружие, которым можно прельстить иного властителя, в данном случае не годится. Болеслав – человек такого сорта, которому показывать своё богатство нежелательно. За золото у таких, как Болеслав, покупают не дружбу, а безопасность. Золото для них – дань. Разок поклонился – и будешь платить постоянно. А если не заплатишь, сразу станешь врагом.
– Может, ему сокола подарить или жеребца знатного? – предложил Илья. – Как, любит он охоту?
– Любит, как не любить, – усмехнулся Духарев. – Например, на полабов. Но мыслишь ты верно, что радует. А подарок для Болеслава у меня есть. И как раз такой, какой надо. Такой, что дорогого стоит. Правда, если поднести вовремя. Так что если поднесём мы князю краковскому этот подарочек, то он тут же у нас в долгу окажется. И не в денежном, от которого только вред был бы, а именно в союзном. Однако и тут ни на миг не забываем, что Болеслав не жеребец гордый и верный, а зверь лютый. При малейшей твоей оплошке или своей выгоде ты из союзника вмиг станешь пищей. В политике, как я уже сказал, по-другому не бывает.
– Получается, и верить никому нельзя? – искренне огорчился Илья.
– Верить можно, – сказал Сергей Иванович. – Мне. Матушке. Братьям. Великому князю нашему, если…
– … Если? – нахмурился Илья, ожидая услышать ещё что-нибудь неприятное – уже о великом князе. И не ошибся.
– Русь, – сказал Духарев. – Если на одной чаше весов окажется благополучие Руси, а на другой – гридень Илья, это значит, гридню здорово не повезло. Но мы постараемся, чтобы такого не случилось. А пока просто накрепко запомни, сын: Болеслав Храбрый – очень опасный человек. Так что лишнего не болтай. Да, нет, благодарю за честь… Внял?
– Да понял я, батя. Ты уже говорил.
– Ничего. Крепче запомнишь. На нашу удачу интересы Болеслава нынче не в направлении Киева лежат. Силезия, Поморье, Малая Польша… Ну и то, что великий князь Мешко вот-вот помрёт, особенно важно. Болеслав не упустит прибавить к краковскому княжению и великопольское.
– Ну так он в своём праве, – заметил Илья. – Он же старший сын.
– Это так. Но Ода по собственной воле ему точно не уступит. И как раз то, что она намерена сделать, чтобы отодвинуть пасынка, одновременно и её делает нашим окончательным врагом и даёт нам отменное средство приручить Болеслава.
– А может, ну их? – предложил Илья. – Пусть погрызут друг друга всласть. Чем больше крови выпустят, тем нам лучше. А Болеслава мы потом поддержим, когда тот послабее станет?
– Дорога ложка к обеду, – сказал Сергей Иванович. – Стоит показать заранее, на чьей ты стороне. Особенно если тебе это ничего не стоит, а на будущую драку это вряд ли серьёзно повлияет. Я, сын, уверен, что Болеслав и без нашей помощи сумеет занять отцовский стол. Ода против него не потянет. Но если сумеет обзавестись сильными союзниками, то драться Болеславу придётся уже не с ней, а с этими союзниками. И вот тут мои сведения будут очень кстати, потому что, как я сказал, Болеслав Храбрый не только полководец знатный, но и политик отменный. И сумеет, я полагаю, планы своей мачехи расстроить. И тогда Русь получит пусть и весьма опасного соседа, но дружественного. А что лехиты сильны, так с этим уже ничего не поделаешь. С тех пор как Мешко польские племена собрал и усилил. А вот Болеслав может из отцовой державы такого зверя вырастить, что только держись. Его ведь не зря Храбрым зовут. Он себя показал ещё в твоих годах, с язычниками воюя. И Краков ему не отец на блюде преподнёс и даже не дядя его, чешский князь Болеслав Благочестивый, чьего расположения мы с тобой, кстати, тоже искать едем. Наш Болеслав Храбрый это княжество сам под себя загрёб. Сговорился с владетелями местными, которые ещё не забыли времена Великой Моравии, пришёл и обосновался.
И, заметь, всех это устроило. И Болеслава чешского, который хоть и считал эти земли своими, но не был уверен, что удержит. И Мешко, который хоть и положил глаз на этот сочный кусок Великоморавского княжества, но в драку из-за него лезть не очень хотел. Мешко куда милее червенские земли, которые мы у него из-под носа увели. Вот только отнять их у Владимира – руки коротки. Наш князь и остальные хорватские земли приберёт, можешь не сомневаться. И если мы с чехами договоримся, то тем более. Мешко болеет, так что поперёк нашей дороги только Ода со своими может стать… И это будет даже хорошо, потому что тогда Болеслав точно не ввяжется. Вот когда он станет единовластным правителем на отцовой вотчине, тогда другое дело. Но сейчас – вряд ли. Потому что положение своё понимает и расчёт его будет таким же точным, как когда он на глазах у своих отца и дяди Краков прибрал. И именно это, сын, и делает его таким опасным. Храбрых воинов в мире немало, а вот умелых политиков – намного меньше. А раз так, то пусть считает нас друзьями. Это тоже политика, сын.
– Политика. – Илья покачал головой. – И где же Болеслав таким хитростям научился? Такие игры больше ромейским императорам пристали, чем князю словенскому.
– Насчёт императора ты почти угадал, – похвалил Сергей Иванович. – Довелось ему и при императорском дворе побыть. Правда, не по своей воле и не в Палатине, а у другого императора – Оттона Германского. Отец его в заложники отдал, когда Болеславу и семи лет не было. Не по доброй воле, понятно. Крепко ему тогда германцы вломили. Так что пришлось. И провёл Болеслав при дворе императора Оттона Первого целых пять лет. Срок немалый. Домой его уже следующий император, Оттон Второй, отпустил. Однако матери своей, Дубровки Чешской, он так и не увидел больше. Умерла она, пока сына в заложниках держали. А Дубровка эта ой непростая женщина была. Останки её ныне в Гнезнинском соборе Успения Пресвятой Девы Марии покоятся, и заслуженно. Во многом её стараниями лехиты Веру Христову приняли. А до того как выйти замуж за Мешко, она успела побывать женой графа Гунтера Мерзебургского, и сын от этого брака, Эккехард, ныне маркграф Мейсена и в германской империи человек далеко не последний. Была она постарше своего второго мужа лет на десять, и, говорят, к советам её Мешко прислушивался очень внимательно. Так что порода у князя краковского отменная. Но как бы ни поднялись лехиты при Болеславе Храбром, я знаю отличное средство, которое здорово облегчит наши взаимоотношения с Болеславом против лехитской, да и не только лехитской, алчности.
– И какое же? – заинтересовался Илья.
– Сила! – улыбнулся Сергей Иванович. – Сильная Русь – вот наилучшее средство принуждения к дружбе.
Сергей Иванович ещё многое мог бы рассказать о хитросплетениях западно-европейской политики, но не успел.
– Князь Болеслав ждёт князя Сергия с сыном! – возвестил из боковой галерейки чопорный шляхтич. – Следуйте за мной.
И они последовали.
Однако в конце галерейки их встретил не Болеслав.
– Здравствуй, боярин Серегей. Надеюсь, в пути всё у тебя было благополучно.
Невысокого роста человечек. В годах, но не старый. Хлипкий с виду, зато злата и самоцветов на десятерых бояр хватит. И выговор у человечка не лехитский, другой.
– Князь Серегей, – поправил Духарев. – И да, Воислав. Благополучно. – И со значением: – У меня.
– А мне сказали, ты с сыном, – с прохиндейской улыбочкой заметил Воислав.
– Так и есть. С младшим, – ответил Духарев. – Это Воислав Горацек. – Сергей Иванович повернулся к Илье. – Умён, коварен, беспощаден, но временами полезен. Временами.
– Другого за такие слова я бы наказал, – с прежней улыбочкой отозвался Горацек. – Но тебя, князь, прощаю. Ибо ты и сам таков! – И захихикал.
Илья переводил взгляд с отца на его собеседника… И не знал, что предпринять. Вроде бы и хулительные слова сказаны об отце, а если вдуматься, то не такие уж и хулительные.
– Что за вести ты принёс моему князю? – поинтересовался Горацек.
– Узнаешь в своё время, – пообещал Духарев. – Уверен, князь твой ими с тобой поделится.
Красный камень на эфесе у сабли Горацека стоит дороже доброго франкского меча целиком. А вот рукоять обвита серебряной проволокой. Непохоже, что Горацек часто достаёт оружие из ножен, совсем непохоже.
– Уж непременно поделится, – заверил Горацек. – Может, обмен? Ты мне свои новости, а я тебе – свои.
– Какие именно? – поинтересовался Духарев.
– Например, я знаю, где искать твоего врага.
– Это которого? – высокомерно произнёс Духарев. – У меня их много… было.
– Этот живой, – заверил Горацек. – Боярин Семирад.
Сергей Иванович засмеялся:
– Разве ж это враг! Воислав, ты меня обижаешь! Семирад нынче не враг, а так, мошка докучливая. Прибить бы надо, да жаль время тратить.
– Ну как знаешь, князь. Я тебе помочь хотел, но раз ты торопишься, тогда и говорить не о чем. – И, перестав улыбаться, строго: – Князь Болеслав ждёт тебя, Серегей. Поторопись: он ждать не любит.
"Ух, взять бы тебя за шкирку, гадёныш, – да об стену! – подумал Илья, глядя на тощую шею Горацека. – Да пятки прижечь! Небось сразу выложил бы и где Семирад прячется, и ещё много чего".
Но отец был спокоен, и Илья тоже сделал равнодушное лицо.
Так и вошли в палату, где ждал их князь краковский.
Первое, что бросилось Илье в глаза, – молодость Болеслава. Только-только за второй десяток переступил. Даже не столько молодость, сколько… лихость, пожалуй. Было невозможно представить, чтоб, скажем, великий князь Владимир вдруг спрыгнул с трона своего и пустился в пляс. А этот, похоже, мог. Вон искры в глазах так и прыгают.
Илье это так понравилось, что он даже заулыбался и сделал лишний шаг. Знал: у него в глазах такие же искры.
Батины пальцы сжали локоть Ильи, возвращая его на положенное место и напоминая: не расслабляйся. Это не свои, чужие.
Ну да, ведь Горацек, гадёныш, тут. Уселся в уголке на скамью. Будто имеет право. И, надо думать, имеет, раз князь краковский не возражает.
– Здрав будь, князь Сергий! – Не встал, но улыбнулся вполне приветливо. – Сказали мне, с сыном ты, я уж обрадовался…
– Князь Болеслав! Здравия! – Сергей Иванович наклонил голову, равный равному. – Так и есть. Сын мой младший Илия, – и шёпотом: – Поклонись.
Илья поклонился. Вернее, кивнул. Как отец.
– Счастлив ты, Сергий. – Болеслав шевельнул пальцами, и возникший из-за занавеса слуга поднёс Сергею Ивановичу стул. Илье сесть не предложили. – Славных тебе Господь сыновей дал. Завидую!
– Не жалуюсь, – усмехнулся Духарев. – Но ведь и у тебя, князь, сын растёт.
– Растёт, – согласился князь Краковский.
– И с божьей помощью жена твоя новая, Эмнильда, родит тебе много сыновей, – предположил Сергей Иванович. – С божьей помощью и при твоём участии.
Болеслав засмеялся.
– Много не нужно, – сказал он. – Не хочу, чтоб после моей кончины сыновья из-за наследства моего передрались, как вот у вас, русов, вышло.
– Так бывает, – согласился Сергей Иванович. – Когда у владыки много наследников, ему б желательно позаботиться о главном.
– Что ж ваш князь Святослав об этом не позаботился? – подал голос Горацек.
– Погиб, – сухо ответил Духарев. – И тебе, Воислав, это ведомо. Бывает так, князь, – снова обратился он к Болеславу, – что правитель, причём храбрый правитель, не боящийся вражьих клинков, гибнет раньше, чем природой намечено.
И умолк.
Наступила тишина, которую нарушил Болеслав:
– Мне сказали, у тебя есть для меня важное слово, князь Сергий?
– Пожелать тебе здравия для меня весьма важно, – отозвался Сергей Иванович, но, видя нетерпение князя, тянуть не стал: – Мачеха твоя грамоту приготовила, именуемую "дагоме юдекс", в которой от имени отца твоего, себя и сыновей своих передаёт власть над вашими землями Святому Престолу в Ватикане. Ты, князь, в документе сём не упомянут. Копию снять у моего человека возможности не было, но в сути не сомневайся. Слово даю.
Снова наступило молчание. Болеслав размышлял.
Однако если он и надумал что-то, то посвящать в свои планы русов не стал.
– Что ж, – сказал он. – Весть твоя и впрямь важная. Благодарю. И не забуду.
И пригласил на пир. Вечером. А пока предложил отдохнуть у него в тереме. Вернее, в замке.
– Комнаты для вас уже готовят, – сообщил князь. – Если что надо, дайте знать. Воислав, проследи.
"Готовят…"
Сергей Иванович понимал, что никто ничего не готовил и пригласить их пожить у него в замке Болеслав решил прямо сейчас. Сам Духарев предпочёл бы жить у краковского партнёра. Там спокойнее и безопаснее. Тем более и дружина рядом.
Но отказываться нельзя – обидишь.
Оставалось надеяться, что статус гостя краковского князя убережёт от неприятностей. Друзей у Сергея Ивановича в здешних княжествах было немало, но и врагов не меньше.
В полной безопасности Духарев чувствовал себя в собственном доме на Горе.
Или в ромейской усадьбе.
А к западу от Руси ухо следовало держать востро. Здесь за горсть серебряных шиллингов могли удавить. А желающих отсыпать этих самых шиллингов за жизнь князя Сергия, даже если посчитать только тех, кто от Киева до Нюрнберга обретается, – за сотню точно перевалит. И не горсть отсыплют, а мешок. Другое дело, что удавить Сергея Ивановича даже в его нынешние годы – дело непростое. А Илью – почти невозможное. Да и вряд ли кто-то рискнёт. Самый опасный здесь человек после самого Болеслава – его наперсник Горацек. Но Горацек умён и предан своему хозяину. Так что с этой стороны опасности можно не ждать. А прочие… В конце концов, стражи в замке полно, и соответствующие инструкции им наверняка даны. Так что пока Духарев у краковского князя в фаворе, нападения можно не опасаться.
Было бы лучше, если бы Сергей Иванович всё же поделился своими опасениями с сыном, но Духарев этого не сделал. Наверное, зря. Но судьба – такая дама, что никогда нельзя сказать, к горю или к радости то, во что она тебя вляпает. Во всяком случае, пока ты жив…
Глава 13
Пирушка
Дворец краковского князя
Пиршественная зала князя краковского выглядела роскошно. Тут и гобелены, и звериные головы изрядных размеров, и чаши всякие недешёвые, и оружие… Оружие, кстати, пирующие у стены не складывали, как то было принято у нурманов и русов. Зато за спиной Болеслава – аж четверо охранников.
Кушали гости сытно, много и неопрятно. Пили ещё больше и всякое: вина, пиво, мёд… Князь краковский от гостей своих не отставал. Более того, подавал пример. Сметал с блюда всё, что ему накладывали. Кубок тоже не забывал опрокидывать.
Сергею Ивановичу с сыном подали на серебре. Уважение оказали. Посадили, кстати, по левую руку от Болеслава. По правую – Эмнильда, юная и прекрасная дочь князя лужицкого Добромира. Третья по счёту жена у Болеслава, похоже, она ему люба. Как глянет, так улыбнётся.
Батя и Болеслав беседовали. Илья не прислушивался. Во-первых, проголодался, во‑вторых, присмотрел себе подружку на той стороне стола. Хорошенькую и бойкую. Вернее сказать, она его присмотрела. И глазки строила, и ножкой Илью в колено пихала – в общем, всячески показывала, что не прочь.
Илья же не спешил. Пока не поел, из-за стола не поднялся. А поднявшись, к девчонке не подошёл, а двинул к выходу: оправиться и подождать там, у входа. Если девка на него запала, сама прибежит.
Не ошибся. Прибежала. И сразу потащила наверх.
Илья не противился. Но дорогу выбрал сам – прямо в отведённую ему комнату. Девка упиралась и кричала, что там будет нехорошо, но Илья заявил, что как раз хорошо им и будет.
Сгрёб в охапку и понёс наверх.
Из богатырского хвата не выскользнуть, да она и не пыталась. Изогнулась так, чтоб глаза в глаза. А глаза синие-синие, ресницы длинные, чернёные, губы влажные, пухлые, манкие…
Илья захлопнул ногой дверь, взял девушку за затылок, за толстую, змеёй уложенную косу под синим шёлком, притянул да и поцеловал. Сладко! Как сбитень горячий с мороза! Пей – не напьёшься. Девушка охнула, обмякла, осев Илье на левую руку, когда правая соскользнула с напрягшегося стана на тугую ягодицу, накрыла, стиснула.
– Пусти. Больно… – выдохнула синеглазая.
Но голосок такой, что Илья не послушался, наоборот, прижал сильнее. Хороши девки лехитские, а эта и вовсе ундина, только что без хвоста и не холодна.
Тут не к месту вспомнилась та, великанова подружка из-за Кромки…
И будто дух чужой потусторонний коснулся и шепнул: "Берегись".
Дохнул – и всё желание из Ильи выдул.
Девка льнёт, пышет жаром так, что сквозь одежду обжигает. А Илья стоит и не знает, что дальше: на постель девку бросить или за дверь выставить?
Тревожно Илье. Поставил девку на ноги.
Светло в спаленке. Челядь позаботилась: изложница затеплена, кувшин с вином на столе.
Илья взял кувшин, приложился как следует: вино кисловато и, кажется, разбавлено. Ну да ладно.
– Зовут как?
– Илона.
Вот оно как. Илья и Илона. Совпадение или знак свыше?
После вина полегчало. Кровь побежала быстрее, девка снова показалась желанной.
Стоит руки уронив. Больше не улыбается. Испугалась?
Илья поставил кувшин, взял её под мышки, поднял на уровень лица, втянул запах разгорячённого женского тела, смесь страсти и страха, привычный запах пойманной самки. Почти все они, такая вот случайная и желанная добыча, пахли именно так: похотью и ужасом, предвкушением богатырской любви.
Илона повисла на руках пойманной лисичкой, зажмурила глазки. Илья ещё раз втянул воздух расширившимися ноздрями, чувствуя, как вновь нарастает желание. Потом поцеловал в губы. Неторопливо, без жадности, смакуя и предвкушая. Чувствовал уже: эта будет хороша. Может, потому, что страха в ней куда больше, чем страсти, и по опыту ведая: именно из страха и рождается самая жадная женская страсть.
Поцеловал, поставил на пол, отстегнул от пояса ножны и положил в изголовье. Снова заглянул в глаза, положил руки на плечи: ох и страшно ей! Аж колотит.
Но характер есть. Переборола страх, попыталась обнять. Не получилось. Длины рук не хватило.
– Ох и велик ты, Илья!
Илья улыбнулся её попытке, взялся за шнур, стягивающий высокую грудь девушки, разорвал без усилия. Затем положил руки на девичьи плечи и одним движением стянул платье вниз.
Вскрикнула. Большие белые груди, подхваченные снизу шёлковой лентой, будто сами прыгнули Илье в руки.
– Крепче, Илюшенька… – прошептала, зажмуриваясь.