Кроме того, можно добавить некоторые льготы. Например, если дворянин перестал служить – то ли по причине преклонных лет, то ли по болезни, – а сыновей у него нет, львиная доля его поместья переходит в казну, а бывшему служаке остается всего треть. Это сейчас. Зато если он перешел на денежную оплату, то во всех перечисленных случаях он будет получать пенсию, равную половине своего прежнего жалованья. А инвалиду будет выплачиваться еще больше, скажем, две трети. Ну и семье погибшего в боях казна тоже станет выплачивать неплохие деньги. Например, треть от жалованья.
Немало возражений вызвал у него и "Указ о суде". Идея его необходимости была мною изложена в преамбуле, которая – ну что тут поделаешь, надо говорить с народом "современным" языком – в изложении Еловика звучала заковыристо: "Дабы всяких чинов людем от большого и до меньшего чину суд и расправа были во всяких делех всем ровна". Суть, если говорить современным языком, такова: равенство всех перед законом, в который, правда, были заложены различия в правах, но только что касалось наказаний. Например, кнут и торговая казнь исключались для бояр, окольничих, думных дворян, стольников и всех ратных людей, кроме простых вояк, которые могли подвергнуться бичеванию, но за совершение достаточно тяжелых уголовных преступлений. Однако и тут приговор помимо кнута подразумевал предварительное изгнание из служилого сословия.
Но это по наказаниям, а процедура самого суда одинакова как для боярина, так и для простолюдина, включая даже приезжих иноземцев: "Не стыдяся лица сильных, и избавляти обидимого от руки неправедного…" – как "перевел" Еловик мои слова.
По счастью, при его утверждении сказалась поддержка английского философа и секретаря Дмитрия: Бэкон приводил примеры из жизни своей страны, а Бучинский с негодованием рассказывал о беспределе шляхты, вспомнив про который, государь согласно кивнул головой, утверждая.
Следом пошел и "Указ о судьях", которые должны были сдавать экзамены при вступлении в должность, то есть доказывать свою готовность в теории – знание Судебника, новых государственных указов и законов, а также всевозможных Кормчих книг и прочих документов. Помимо этого они должны были показать умение владеть ими на практике. Суды я предложил разделить на три уровня, и чтобы в каждом было две категории судей, а замыкаться им надлежало на особом Судейском приказе.
Экзамены предстояли им и далее, раз в пять лет, дабы не расслаблялись, равно как и при желании перейти в другую категорию. Причем если судью выдвигают вышестоящие коллеги, считая достойным, то бесплатные, а вот если он сам изъявляет желание перейти в более высокую категорию, то должен выплатить залог, и достаточно большой, в размере полугодового жалованья. Сдал успешно – залог подлежит возврату, а нет – извини, брат, сам виноват.
Да и вообще, экзамены – штука весьма полезная для всех подьячих и дьяков, вне зависимости от того, в каком именно приказе они трудятся, вот только общую систему я проработать не успел – времени не хватило. Единственное, что удалось успеть в этом направлении, так это подготовить особый указ о введении регистрационных книг жалоб и челобитных, поступающих от населения, с указанием жестких конкретных сроков разбирательства по ним.
Выслушав меня, Дмитрий откинул голову на высокий подголовник спинки кресла и, насмешливо прищурившись, спросил:
– И ты считаешь, князь, что ежели мы все это введем, то вмиг появится, как у эллинов сказывали, бог из машины?
– Не вмиг, и не бог, – невозмутимо ответил я. – Да и ни к чему нам языческое божество, пускай даже от древних эллинов. Куда важнее наличие самой машины. А наша задача – запустить ее, чтоб работала.
– Твоя, – поправил меня Дмитрий, веско повторив: – Твоя задача, князь.
– Пусть так, моя, – согласился я. – А твоя, государь, не мешать мне в этом.
В ответ последовал благосклонный утвердительный кивок.
Очень хорошо. Работай, ледокол, жми дальше на всех парах в том направлении, которое тебе указано, а огонь в котлах я раскочегарю, будь спок.
Однако слово свое насчет "не мешать" Дмитрий держал не всегда. Особые возражения вызвал у него "Указ о выборах в Освященный Земский собор всея Руси". Тут дебатов было изрядно – очень уж не понравилось Дмитрию, что по сути этого указа крестьяне, простые граждане и даже инородцы – да, разумеется, не одни, да и число их весьма ограниченно, но тем не менее, – будут подготавливать и утверждать законы русской земли, включая самые важные, например, о бюджете государства.
Вначале Дмитрий вообще поднял меня на смех, после чего я напомнил ему про весы, которые демонстрировал в монастыре под Серпуховом, и твердо заявил, что самый оптимальный способ держать наглых бояр в узде – это создание некоего третейского учреждения, чья главная задача: не вмешивая государя, обуздывать сильных и поощрять слабых. И в то же время знать не сможет обвинить царя в потворстве народу, поскольку с него и взятки гладки – всегда можно сослаться на то, что все законы дело рук тех, кто сидит в Освященном соборе, то есть это учреждение и станет тем дополнением, которое своей массой перевесит боярскую чашу.
Опять-таки оно не выдумано мною изначально и не является чем-то из ряда вон. Были же они на Руси ранее, и собирали их не раз и не два.
– Достаточно вспомнить твоего покойного батюшку, – напомнил я Дмитрию. – Новый Судебник он утверждал именно с избранными от всей земли людьми. А что касается обширности прав, то и тут ничего нового. Когда Иоанн Васильевич думал, стоит ли ему продолжать войну с Ливонией или нет, он поначалу тоже предпочел выслушать всех, не ограничившись боярской Думой, а уж потом принял решение. Разница лишь в том, что ты идешь дальше своего отца, учредив работу собора на постоянной основе, но и это вполне естественно – детям не следует останавливаться на достижениях своих родителей, но надлежит двигаться дальше.
Дошло. Призадумался. Согласился. Но… только с самой идеей. Что касается представителей, то тут дебаты длились еще очень и очень долго. Дескать, ни к чему допускать до такого смердов и прочих простецов.
– На народ надеяться – что на песке строить, – упрямо твердил он, осыпая меня соответствующими поговорками.
Пришлось пустить в ход тяжелую артиллерию. Для начала я заметил, что об этом разговоре лучше вообще никому не знать, кроме нас двоих, а потом принялся выкладывать дополнительные аргументы, но сперва задал вопрос. Мол, как он может рассчитывать, что собор усмирит знать, если сам будет состоять из знати? Волк волка грызть не станет, если поблизости стоит овца. Получится, что тогда собор станет дополнительным козырем в руках бояр, а не в руках Дмитрия.
Заодно растолковал ему и причины чисто психологического характера. Дескать, если зайдет речь об отнятии каких-либо привилегий у других, то именно в связи с тем, что сами участники их не имеют, они не просто согласятся с государем, но охотно примут все, что он им ни подсунет. И тут же напомнил про его денежные затруднения, с которыми Дмитрий пока еще справляется, но лишь до поры до времени, да и то из-за займов, ибо на следующий год благодаря аттракциону неслыханной щедрости государю придется выплачивать всем удвоенное жалованье.
– Тут я и впрямь того, погорячился, – хмуро признал он.
Вот тогда-то я выложил на стол своего козырного туза. Мол, ведомо мне, как поправить финансовые дела, но вначале он должен дать слово, что больше в долги влезать не станет.
Дал его Дмитрий довольно-таки легко, но я уже знал цену его обещаниям, поэтому принял дополнительные меры, чтобы подстраховаться. Откровенно потребовав более весомых гарантий с его стороны, я предложил подождать до полуночи, когда он сможет дать мне настоящую клятву, несоблюдение которой будет чревато для государя.
– Сызнова ворожить учнешь? – весело оживился он, еще не подозревая, что именно я от него потребую.
– Сызнова, – сурово подтвердил я, но в ответ на его дальнейшие расспросы не стал ничего пояснять, заметив, что все в свой черед, а едва мои куранты отыграли двенадцать, устроил ему целую церемонию с надрезом его пальца и орошением кровью того самого… кхе-кхе… органа, который два с половиной месяца назад расплавил.
Посчитав, что он может мне еще понадобиться, я распорядился, чтобы Куколь вновь вылепил мне по возможности точно такой же, как по цвету, так и по размерам. Вот над ним-то Дмитрий и произнес свою торжественную клятву.
Чтобы он еще больше проникся ответственностью за ее выполнение, я пояснил царю, что тогда, летом, мое колдовство происходило в ночь праздника, посвященного Макоше. Она же хоть и является богиней Земли, но все равно, будучи женщиной, питает слабость к пригожим мужчинам, а потому у меня была возможность упросить ее все отменить. Сегодня же, в ночь, которая посвящена Нияну, властителю славянского ада, судье мертвых и повелителю мучений, строго относящемуся ко всем клятвопреступникам, дороги назад не будет, так что, если государь нарушит свое слово, пусть пеняет на себя.
Услышав это, тот поначалу отдернул было протянутый мне палец. Я презрительно усмехнулся. Дмитрий покраснел, набычился и после недолгого колебания решительно подставил его под мой нож.
Признаться, даже с учетом всего этого у меня не было полной уверенности, что он сдержит обещание, разве что пока свежи воспоминания, ну да ладно – авось на несколько месяцев его хватит, а там посмотрим. Теперь можно и излагать свои идеи.
Во-первых, монастыри. Едва я о них заговорил, как глаза у Дмитрия загорелись. Еще бы, одним махом оттяпать чуть ли не треть земель в казну государства – тут светил не просто доход, но богатство. Хотя сомнения у него и имелись – не получится ли так, что в результате этого указа на него ополчится все духовенство.
– Не получится, – отрезал я, – ибо ты тут вообще ни при чем. Указ примет Освященный собор всея Руси. Не станет церковь идти против всего народа. Кроме того, ты отберешь не всю землю – надо же и монахам где-то растить рожь, овес, пшеницу, пасти свои стада и так далее, так что определенную часть ты им оставишь. Вот только ни сел, ни деревень, ни починков у них не будет, ибо не след божьим людям угнетать и взимать дань и подати с таких же христиан, как и они.
– Архиереи все одно супротив поднимутся, – вздохнул Дмитрий.
– У тебя есть послушный Игнатий, – напомнил я. – И еще: земли епископов, митрополитов и самого патриарха, которых у них не так уж много, если сравнивать с монастырскими, можно им оставить. Пока оставить.
– А проку? – возразил Дмитрий. – Я ить тоже о том подумывал, даже почитал кой-что. Про Стоглав слыхивал ли?
– Рассказывали, – кивнул я, хотя, признаться, мало что помнил.
– Так вот там мой покойный батюшка тоже супротив церковных земель поднялся и тоже, вот яко ты ныне, про архиерейские умолчал, а митрополит Макарий вместях с епископами все равно замесили в одну кучу да такую отповедь ему дали, что и он их одолеть не возмог, а ить вельми грозен был.
Пришлось напомнить, что батюшка его являлся всего-навсего царем и титула непобедимого кесаря не нашивал, Грозным он стал гораздо позже, когда понял, что управиться миром с непокорными боярами не получится, а кроме того, Иоанн Васильевич допустил существенную ошибку, поскольку промолчал про архиерейские земли. Дмитрий же первым делом во всеуслышание заявит, что отнимать их не собирается, ибо понимает, что при высоком сане и расходов много.
– Только когда будешь об этом говорить, непременно укажи, что ныне ты их отнимать не собираешься, – подчеркнул я. – Тогда потом, через годик, когда очередь дойдет и до них, тебе не придется оправдываться, что ты отступаешься от данного ранее обещания не трогать их земли. И сразу упомяни, что ты не собираешься нарушать указ своего покойного родителя о патриарших землях, которым они освобождены от всяческих податей. И еще одно. Чтобы деваться им было некуда, надо включить в состав собора всех архиереев – от епископов до митрополитов. Во-первых, тогда можно будет с полным правом говорить об Освященном соборе – шутка ли, присутствуют с десяток духовных особ самого высшего ранга. Ну а во-вторых, как, интересно, они смогут протестовать по окончании заседания, когда голосование уже состоится, если они сами входили в состав учреждения, принявшего такое решение?
Дмитрий призадумался, очевидно прикидывая, насколько велики шансы, что все выйдет так, как надо, а затем досадливо крякнул и объявил мне, что все равно в итоге из моей затеи ничего путного не выйдет – слишком много лазеек.
Например, тем же монастырям никто не вправе запретить иметь так называемых "закладчиков", в ранг которых можно возвести население хоть всей деревни. Запретить же закладничество вообще – чревато. Получится, что все те, у кого они сейчас есть, окажутся в превеликих убытках. Более того, непременно возмутятся и сами закладчики. Они хоть и числятся в личном холопстве, но зато имеют ныне от своего статуса немалые выгоды.
– Кнут сулить неохота, – подытожил Дмитрий, – но и иного выхода не зрю. Еще пяток – десяток лет, и я, глядишь, вовсе без тяглецов останусь.
– А вот это уже тебе от меня второй подарок, – улыбнулся я. – Потому я и взял эдакую страшную клятву, ибо намерен прибавить тебе тяглецов, и в преизрядном количестве. А кнут сулить не надо – лучше сделать так, чтобы брать в заклад было… невыгодно.
Я знал, что говорил, ибо вопрос этот был для меня тоже не нов. Помнится, на закладчиков, то есть людей, которые добровольно в обеспечение ссуды или в обмен на какую-либо иную услугу, например, за податную льготу или судебную защиту, отдавали себя в распоряжение другого человека, жаловался мне еще Борис Федорович. Было это еще прошлой осенью.
Проблема состояла в том, что при этом они приобретали и так называемую холопью льготу, заключавшуюся в освобождении от выполнения государственных повинностей и, главное, от выплаты податей, по сути пропадая для державы. Тогда я и дал ему совет, который собирался сейчас повторить Дмитрию, вот только покойный царь не воспользовался им, справедливо рассудив, что для введения таких крутых мер пока слишком тревожное время.
Когда я только приехал в Кострому, мне пришлось столкнуться с закладничеством более плотно – тут под боком существовали целые слободы и посады, с которых царевич не мог получить ни единой полушки. Как-то исправить ситуацию на уровне Федора было невозможно – государство одно, значит, и законы общие. Зато теперь появлялся шанс все изменить.
Долго что-либо рассказывать или пояснять я не стал, а вместо этого выложил на стол постановление будущего Земского собора, которое они должны были обсудить и принять в первую очередь, чтобы государь оказался лишь в роли утвердившего этот документ, не более. Постановление так и называлось: "О закладничестве, закладчиках и прочих холопах".
Суть его была проста: все остается по-прежнему, но так как каждый человек, проживающий на Руси, обязан приносить государству, которое его защищает, пользу, то подати и тягло надлежит брать со всех, вне зависимости от того, холоп этот человек, закладчик или кто иной.
Дочитав до этого места, Дмитрий разочарованно присвистнул и небрежно откинул указ в сторону.
– Умучаюсь я с них деньгу вытягивать. Хоть всю иву оборви, а прочие дерева на длинники пусти, и то проку не будет.
– Уж больно тороплив ты, государь, – упрекнул я его. – Я и не предлагаю трогать ни закладчиков, ни холопов. Пусть себе живут и в ус не дуют. Далее в постановлении сказано, что платить за них должны те, кому они принадлежат. Думается, эти людишки будут побогаче, так что раскошелятся и никуда не денутся.
– А если вместо того разгонят их и больше никого в заклад брать не станут? – не понял Дмитрий.
– Тебе и от этого прибыток, – пожал плечами я. – Раз народец вышел из заклада, значит, снова обязан платить подати. Более того, за своих крестьян в вотчинах боярам также надлежит раскошелиться.
– Хошь, чтоб на меня весь служивый люд ополчился?! – возмутился Дмитрий.
– Не хочу, – покачал головой я. – Потому ниже пояснение, что владельцев поместий, то есть всего мелкого служивого люда, это не касается, ибо они взамен предоставляют державе свою ратную службу, а дважды за одно не платят.
– Дак вот же указ о вотчинах и поместьях, – напомнил он. – Тогда все бояре вотчины в поместья перекинут, и все.
– Пускай перекинут, – согласился я. – Вот только есть правила, где указаны нормы наделения ими, так что все, что у них сверх положенного, изымается в твою пользу.
– Выходит, куда ни кинь, им всюду клин, – протянул задумчиво Дмитрий и восхитился: – Ой, лихо ты их, князь, поприжал. – И он принялся вслух высчитывать, сколько получит от внедрения всего этого в жизнь.
Получалось и впрямь много. Разумеется, не миллионы, как он тут загнул, но сотнями тысяч припахивало.
– Жаль токмо, что ныне таковского учинить нельзя, – посетовал он. – Хотя ежели теперь призанять, то на следующий год…
Ну вот, опять за старое. А ведь всего часом ранее на крови поклялся, что…
– Обещанное помнишь ли? – попытался я освежить его память.
Вроде угомонился и согласился утвердить все связанное с выборами представителей собора, который он незамедлительно попытался переименовать в высокопарное: "Великий совет всея русской земли", но я отговорил. Пусть будет старое название, которое хоть немного, да и то лишь на первых порах, замаскирует огромную власть нового органа. Замаскирует, поскольку поначалу все решат, что это учреждение отличается от прежних, при Иване Грозном, только тем, что действует на постоянной основе, а не от случая к случаю. Потом-то разберутся, но поздно – холопов-то уже не будет, включая ратных, так что не больно-то побунтуешь.
Однако торопыга всегда останется торопыгой, и Дмитрий решил сместить сроки выборов, ускорив их, для чего повелел завтра же собрать всех монахов из ближайших костромских обителей для немедленного перебеливания этого указа и срочной отправки его во все пределы Руси. На все про все, включая сбор депутатов, он определил полтора месяца, по истечении которых, в начале декабря, должно состояться открытие первого регулярного собора.
Я, правда, усомнился насчет времени. Пока указы дойдут до мест, пока там почешутся, позевают, после чего начнут неспешно выполнять, пока изберут, да пока те отправятся в Москву…
– Сам сочти, – посоветовал я Дмитрию. – От того же Архангельска больше тысячи верст, от Пустозерского острога уже полторы, да с гаком. А про заяицкие города забыл? Думаю, от Тобольска две тысячи верст катить, не меньше, на Сургут и Тару клади две с половиной. Про Обдорск, Нарым и прочие вообще молчу – там все три наберется.
– Там не города, острожки, – отмахнулся государь. – Им мы местечко оставим – к концу зимы доберутся, и ладно. Главное те, что поблизости, а они поспевают, ежели мы, не мешкая, прямо отсель указы отправим.
Зато он не стал возражать относительно указанных мною в проекте количественных пропорций – сколько от какого населения. Единственный негативный нюанс – мое присутствие, которое Дмитрий счел обязательным. Я возражал, напомнив про Эстляндию, – не разорваться же мне, но он был неумолим.
– Для того я и наметил провести все поране, – пояснил государь. – Поэтому ты как хошь, крестничек, так и выкручивайся, но дело сие больно тяжкое, и без тебя поднять его некому.