– Отчего же. – Дмитрий пожал плечами. – Ежели прямо нынче, сей миг в путь отправишься, то к завтрашнему вечеру, коль поспешишь, глядишь, и возвернешься. А выбор по такому случаю и отложить можно, ничего страшного. К тому же мыслится мне, что ныне к вечеру царевна изрядно притомится из-за всех этих богослужений, чай, памятаешь, что полгода по ее батюшке, а заупокойные службы долго длятся. Поэтому завтра она будет усталой, и ни к чему нам затевать сватовство, пущай денек передохнет.
– А почему привезти ее надо именно мне? – уточнил я. – Вон сколько у тебя слуг, посылай любого. Если иконе нужен особый почет, то и тут не застоится – боярин Басманов или принц Густав.
– Они ведь женихи, – ляпнул Дмитрий и осекся, но после секундной паузы поправился: – Я к тому, что глас во сне был именно тебе ее привезти.
– Неужто господь прямо так и сказал, чтоб ты доверил перевозку именно князю Мак-Альпину? – усомнился я.
– Прямо так! – отрезал Дмитрий, начиная подозревать, что я уже просек его неумелое вранье, и уточнил: – Про Мак-Альпина не сказывал, врать не стану… – И он, умолкнув, настороженно уставился на меня, поскольку я в этот момент фыркнул, не сумев удержаться от смеха.
Ну и комик! Как скажет чего-нибудь, так хоть стой, хоть падай! Но я тут же придал лицу озабоченное выражение и даже закряхтел, нагнувшись и опять принявшись возиться с сапогом.
– Однако имечко твое он назвал, так и поведав, чтоб вез ее непременно князь Федор Константиныч. – И он, скрывая неловкость, напустился на меня: – Ты бы лучше вместо пустых тарабар поспешал. Али ты еще каковского князя ведаешь, чтоб Федором Константинычем прозывался, дак растолкуй. Можа, и впрямь всевышний про него вещал, а я все спутал. – И сердито засопел.
Признаться, вначале хотел "припомнить", но ведь бесполезно. Ладно, пусть думает, будто я лопух и всему поверил. Правда, от одного замечания не удержался и, уже закончив одеваться, деловито заметил:
– Предупредить бы надо Ксению Борисовну.
– Это нужно, – согласился он. – Токмо сейчас их будить ни к чему – время раннее, а у них и без того ноне денек заполошный. Дожидаться же, когда проснутся, тебе не след. Ежели хотишь к завтрашнему вечеру поспеть, так тут ни единого часца терять нельзя, а посему я сам их потом упрежу.
Я оделся и шагнул к двери, прикидывая, как поступить. Ведь ясно же, что ничего откладывать он не станет и завтра поутру поставит перед Ксенией Басманова и Густава с повелением выбирать. А если Федор спросит о моем отсутствии, то Дмитрий заявит, что раз князь Мак-Альпин, ведая о дне выбора, вообще не соизволил появиться в тереме у Годуновых, стало быть, передумал и решил себя в женихи не выставлять. А может, соврет что-нибудь и похитрее, чтобы выглядело более правдоподобно.
Погруженный в раздумья о плане дальнейших действий, я обратил внимание, что Дмитрий не отстает от меня, лишь когда очутился во дворе.
– Чтоб быстрее было, я сам тебе подсоблю – чай, по моей указке пошибчее народ забегает, – заметив мой недоуменный взгляд, пояснил он свое присутствие.
"Ишь ты, контроль до последней секунды, чтоб точно не выкрутился", – усмехнулся я. Ладно, делать нечего, коли так сурово все обставлено, придется действовать иначе. И я принялся отдавать распоряжения своим ратникам.
Государь действительно не оставлял меня ни на минуту. Правда, вел себя смирно, тихо, в основном помалкивал, да и повода встрять у него не имелось: мои ребятки и без того, невзирая на раннюю побудку, не ходили и даже не бегали – летали. Только когда я, вместо того чтобы приказать гвардейцам немедленно бежать к пристани, велел седлать коней, он забеспокоился и подал голос, осведомившись, для чего я так распорядился. Пришлось пояснить, что для начала собираюсь отправиться в расположение полка, где быстренько захвачу с собой сорок удальцов-молодцов из числа наиболее крепких и выносливых, потому что с этими я к завтрашнему вечеру точно не поспею вернуться.
Лишь тут он оставил меня в покое, но заявил, чтоб я поспешал, ибо он будет ждать меня на пристани, дабы лично благословить в путь-дорогу.
Пока ехали, я инструктировал Дубца, каким путем ему надлежит привести к берегу реки Костромы два с половиной десятка гвардейцев и полсотни коней, чтобы их никто не заметил.
Дмитрий действительно дожидался меня на пристани. Что ж, раз он не счел нужным столь же тщательно контролировать меня и дальше, значит, поверил, что я ему поверил. Ну-ну, поглядим еще, кто кого надует.
Перед самой отправкой государь решил еще разок меня вдохновить, наверное, опасаясь, что я на полпути велю повернуть обратно. Мол, господь ему сказывал, что в награду за послушание он обещает одарить князя своим благословением и сделает так, что выбор царевны падет именно на него. Я изобразил на лице радостную улыбку и полез в струг, бодро крикнув, чтоб отчаливали.
– И куда тут плыть-то? – растерянно спросил Одинец, глядя на тяжелую воду.
– Туда, – коротко пояснил я, указывая в сторону Ярославля.
– А ежели посуху да конно, не быстрее? – усомнился еще кто-то за моей спиной.
Я усмехнулся и ничего не ответил. Да и нечего мне было сказать, поскольку я и сам прекрасно понимал, что посуху получится конечно же быстрее. Именно потому Дмитрий и указал мне добираться водой. При этом он сослался на обилие рек, впадающих в Волгу, переправиться через которые в такую пору будет затруднительно, но я-то знал истинную причину его выбора. Правда, перечить не стал – пока молчу, его рекомендация остается не более чем советом, а стоит мне вякнуть, и она сразу же превратится в приказ. Нет уж, лучше ничего не говорить, но делать по-своему.
На коней, подогнанных Дубцом к реке Костроме, я пересел на другом берегу. Дорога до Толгского монастыря затянулась. Во-первых, много времени занял перевоз лошадей через реку Кострому – пришлось гонять струг несколько раз. Во-вторых, Дмитрий отчасти оказался прав насчет водных преград, которых на нашем пути встретилось не много, но всякий раз приходилось лихорадочно метаться, отыскивая относительно приемлемое место для переправы. К тому же кони. Это я был заряжен на ближайшие сутки без отдыха, а им-то как пояснишь, что надо потерпеть? Заводные имелись, но уж больно далекий путь – сотня верст галопом не шутка.
Одним словом, в Толгскую обитель мы подоспели уже к закату. Там поначалу стали упираться, но тут уж я был тверд и непоколебим.
– Повеление государя не исполнять?! – гаркнул я на старика-настоятеля, и тот испуганно отшатнулся от иконы, которую до этого закрывал грудью, и, беспомощно свесив руки, заплакал.
– Ей-богу, совсем ненадолго, – смягчившись, в очередной раз повторил я и заверил: – Не сомневайся, отче, сам, своими руками внесу в ваш храм.
Я даже пошел на то, чтобы разрешить им исполнить какой-то тропарь, дабы мне в пути подсобил святитель Прохор.
К моему превеликому облегчению, пели они не очень долго, так что спустя минут десять, а может, и того меньше, тщательно укутанная в десяток холстин небольшая икона – размером эдак сантиметров шестьдесят на пятьдесят – оказалась в моих руках. Теперь пора и в обратный путь, тем более что солнечный диск уже полностью скрылся за горизонтом, и лишь кроваво-красное зарево за нашими спинами выдавало то место, куда он провалился.
Мы отъезжали, а вдогон нам неслось: "…В час грозный оный смертный наипаче яви нам твое многомощное заступление, ускори тогда на помощь к нам, безпомощным…"
Но я не обращал внимания на заунывный плач. Мне тоже предстояло ускориться, ибо на помощь с небес рассчитывать не приходилось и оставалось надеяться лишь на себя самого…
Невзирая на то что была ночь, времени на дорогу до Костромы я затратил куда меньше, чем на путь до Толгского монастыря. Для подсветки у нас имелись факелы, а кроме того, примерно через каждые двадцать верст меня и ратников ждала смена гвардейцев, расставленных мною еще на пути в монастырь, со свежими лошадьми, которые успели передохнуть. Я мигом пересаживался, оставляя своих спутников, нуждающихся в передышке, и с новой пятеркой летел дальше.
Совсем без происшествий не обошлось: все-таки подсветка хороша лишь для направления движения, чтобы не сбиться с маршрута, а вот что касается ямок, колдобин и ухабов, то разглядеть их практически невозможно. Те, что покрупнее, к примеру, овраги – тут да, можно тормознуть, если не лететь во весь опор, а вот мелкие… Словом, семь коней за время скачки все-таки угодили в них, а вот гвардейцев, как говорится, бог миловал – хоть пара человек и вылетела из седел на полном скаку, но отделались они ссадинами и ушибами. Да и мне везло – лошади подо мной ни разу не споткнулись.
Броды были уже известны, к тому же возле каждого горел костер, разожженный оставленными мною подле переправы гвардейцами, так что золотые купола Успенского собора Ипатьевской обители показались впереди, когда было уже утро.
Прикинув по невысоко поднявшемуся над горизонтом солнцу, что сейчас где-то около восьми часов, никак не больше, я удовлетворенно кивнул сам себе – доскакали почти как и планировал изначально, опоздав разве что на пару-тройку часов, но все равно в пределах допустимого. Оставался лишь последний участок – Кострома-река. Лишь бы Дубец все выполнил как надо, и тогда будет полный порядок.
Подскакав поближе, я заметил, как сидящие на веслах приветственно машут нам руками, а сам Дубец, стоя на носу струга, вздымает высоко вверх здоровенный сверток.
Так-так, значит, и здесь ажур. Что ж, можно и капельку передохнуть. Недолго, ровно столько, сколько будем плыть к городской пристани, но все-таки.
Брякнувшись на заботливо устланную какими-то покрывалами палубу, я с наслаждением вытянул ноги, задрав их на американский манер повыше. Странно, вроде не бегал, а скакал, так чего ж они так гудят-то?
Заснуть, правда, не удалось. Мешало неистово барабанившее в груди сердце, которое успокаиваться не желало, словно стремясь своим торопливым тревожным стуком подогнать моих гвардейцев, хотя они и без того спешили что есть мочи.
И чего оно так колотится? Вроде бы все в порядке, да и время не позднее, ан поди ж ты. Ладно, приедем – разберемся. И я устало закрыл глаза, надеясь, что сон все-таки придет.
И он пришел…
Глава 21
Выбор царевны
Вообще-то сон оказался из разряда странноватых, я бы даже сказал, сюрреалистичных. Эдакое полотно Сальвадора Дали, а то и похуже, вроде работ современных экспрессионистов, у которых ни бельмеса не понять. Даже удивительно, поскольку никогда ранее мне ничего похожего не снилось.
Особенно меня поразила меланхолично парящая в воздухе шапка Мономаха и остервенело гоняющаяся за нею толпа в боярских шапках. Чуть в отдалении от нее две нарядно одетые женщины, стоящие на пригорках, яростно пускали друг в друга стрелы молний. Их лиц мне разглядеть не удалось – было не до того, поскольку приходилось отчаянно отбиваться от неистовых татарских всадников, атакующих меня в одном строю с польской шляхтой. В последнем я ошибиться не мог – именно польской, ибо во всей Европе только ляхи за каким-то чертом присобачивали себе со спины крылья.
И приснится же такая фантасмагория! Я даже не сразу пришел в себя, окончательно очнувшись лишь после второго негромкого напоминания Дубца, что струг уже подплывает к пристани.
Я привстал на локтях и охнул от боли. Только теперь я почувствовал, как ломит все тело, и мало того – такое ощущение, будто мне куда-то в поясницу вставили железный кол, причем предварительно раскалив его как следует на огне.
Боль была такая, что, выйдя кое-как, враскорячку, по сходням на берег, я даже на лошадь взгромоздился лишь с третьего раза, поскольку Дубец, помогавший поначалу, в одиночку не управился и пришлось привлекать еще двоих гвардейцев.
Позор, да и только!
Пока ехал, было стыдно даже оборачиваться, но проинструктировать, что делать, необходимо, так что пришлось повернуться. Однако странное дело, в глазах стременного ни тени насмешки – только восхищение и разве что где-то в самой глубине капелька сочувствия.
Это меня настолько вдохновило, что я пришпорил лошадь, торопясь к терему Годуновых, и, не дожидаясь, пока меня догонят чуть приотставшие гвардейцы, попытался слезть самостоятельно. Получилось, правда, неуклюже.
Передвигался я по-прежнему не ахти – мешала боль, но у самого крыльца, на мгновение задержавшись, собрался с духом и, заявив себе, что просто обязан в ближайший час выглядеть как ни в чем не бывало, стал подниматься по ступенькам.
Я успел впритык. Можно сказать, едва-едва – не зря колотилось сердце, потому что силы Ксении ко времени моего прибытия были на исходе. Единственное, на что ее хватало, так это на повторение слабым голосом, почти шепотом, одной и той же фразы:
– Отчего ж не погодить еще чуток, покамест князь не приедет?
– Сколь раз говорить, что он еще вчера поутру укатил в Ипатьевскую обитель за Федоровской иконой, и ежели бы восхотел, то давным-давно приехал бы! – услышал я истошный вопль Дмитрия, когда встал в сенях перед дверью, ведущей в трапезную, где и проходило столь оригинальное сватовство. – И сколь ты тут ни оттягивай час, ан выбрать все одно придется, ибо мое слово крепкое, и раз я так повелел…
Вот же зараза! Значит, ты меня послал совсем не в Толгский монастырь, а в Ипатьевский. Ну-ну. Тогда получается, что я все выполнил в точности, и мой сюрприз для тебя, государь, окажется весьма кстати.
И тут же раздался новый крик Дмитрия:
– А я сказываю, что, раз его нет, стало быть, не отважился он просить твоей руки, потому как ежели бы иначе, то он…
Дальше я слушать не стал, шагнув к двери, по сторонам которой стояли два здоровенных немца. А может, французы. Короче, из той полусотни телохранителей Дмитрия, которых он прихватил в Кострому. Едва я сделал шаг, как они, насторожившись, одновременно сомкнули плечи, перекрывая мне дорогу.
– Государь не велел никого пускать, – коротко пояснил один, с рыжими усами и небольшой бородкой.
Странно. То же самое мне сказали гвардейцы у крыльца. Правда, о том, чтоб не пускать именно меня, у них и мысли не было – воевода ведь, так что просто сообщили в порядке информации, вот и все, а эти служивые исключений делать явно не собирались.
– Князя Мак-Альпина это не касается, – отрезал я. – А ну-ка, расступились в стороны, да поживее!
Они нерешительно переглянулись, и рука рыжеусого медленно потянулась к рукояти алебарды, перехватывая ее поудобнее.
– Не шали, – посоветовал я и оглянулся на своих гвардейцев, которые поначалу даже опешили от такой наглости, но теперь пришли в себя и, приняв поворот моей головы за знак к началу, дружно обнажили сабли.
Но не начинать же боевые действия прямо перед трапезной, поэтому я еще раз попытался угомонить их ретивость, вежливо предупредив:
– Считаю до двух, а на счет три… Раз… – И я повернулся к Дубцу, передавая ему икону Феодора Стратилата. – Два… – И свободная от ноши правая рука легла на эфес сабли, но это оказалось уже лишним – им хватило начала счета.
Все-таки наемник и есть наемник, причем неважно, из какой страны прибыл он к нам на Русь. Если силы равны – это одно, будет сражаться, а когда пятеро на каждого, то смысла в драке он уже не видит.
Когда я протянул руку, чтобы открыть дверь, то вновь услышал слегка охрипший голос Дмитрия:
– А я сказываю, что, коль нет такого, выйдешь и за всякого. И до тех пор вовсе тебе отсюда ходу нетути, покамест не изберешь себе…
И тишина.
Все, кто находился в трапезной, уставились на меня. Выражение глаз разное, но роднило их плескавшееся во всех удивление. Во всех, кроме одной пары, в которых были вера и радость от того, что эта вера сбылась. Вот только смотрела на меня Ксения недолго – побледнев, она начала медленно клониться набок, сползая со своего резного креслица, на котором сидела.
Первым подле нее оказался я. Странно, но боли ни в ногах, ни в пояснице, ни где-либо еще в те секунды не ощущалось мною вовсе. Правда, подивился я этому обстоятельству гораздо позже, а сейчас было не до того. Подскочив к царевне, я бережно поддержал ее и, обернувшись к ратникам, в растерянности застывшим возле двери, распорядился, ткнув пальцем в Изота и Кочетка, руки которых не были заняты иконами:
– Воды, и… ключницу мою разыскать и привести сюда.
Пришла в себя Ксения быстро. Как я подозреваю, обморок от радости вообще более краткосрочен, нежели от горя, и, когда все прочие перестали взирать на меня как на пришельца с того света, царевна очнулась. Едва она открыла глаза, как первым делом поучительно заметила Дмитрию:
– А я ить сказывала тебе, государь: коли жив князь Федор Константиныч, непременно явится. – И легкая лукавая улыбка скользнула по ее лицу, а рука потянулась ко мне.
– Обязательно, – кивнул я. – И Федоровскую икону тоже привез, государь.
Повернувшись, я повелительно махнул стоящему у двери Дубцу, который сноровисто скинул холстину и бережно поднес икону поближе к Дмитрию.
Тот, опешив, некоторое время взирал на Феодора Стратилата, столь нахально надувшего бедного языческого императора, правда, во славу Христа, что, несомненно, оправдывает его лживость перед истинными христианами. Судя по горевшему в глазах Дмитрия негодованию, с коим он взирал на древнего полководца, думается, государь к ним явно не относился.
Наконец, вдоволь наглядевшись на лицемерного святого, он вновь повернулся ко мне.
– Какую Федоровскую?! – сдавленным от подступающего бешенства голосом осведомился он, зло уставившись на меня.
– Из Ипатьевского монастыря, как ты тут и говорил, – невозмутимо пояснил я.
– Помнится, я тебя совсем за иной посылал, и не в Ипатьевскую обитель, а в Толгскую, – прошипел он и осекся, а лицо его стало медленно краснеть.
"Значит, мальчик еще не совсем пропащий, – сделал я вывод. – Вон Шуйский сколько брехал и глазом при этом не моргнул, а этот еще краснеет от вранья. – Но тут же поправился: – Хотя только когда его в этом уличат, так что все равно случай изрядно запущенный".
Дмитрий растерянно огляделся по сторонам. Теперь уже взоры присутствующих устремились на него. Правда, не все. Первым сообразивший, в чем дело, Басманов из деликатности потупился, сосредоточенно разглядывая, как, повинуясь моему жесту, Самоха аккуратно снимает один полотняный слой за другим со второй иконы.
– А вот и явленная Толгская божья матерь, – хладнокровно произнес я, когда с иконы слетел последний кусок холста, укутывавший его.
– Так ты что ж, успел и за ней, под Ярославль?! – ахнул Дмитрий и, недоверчиво уставившись на богородицу, протянул: – Вроде и впрямь она…
– Даже и не сомневайся, государь. У меня и в мыслях никогда не было попытаться хоть в чем-то обмануть тебя, ибо у любого благородного человека, будь то князь или даже боярский сын, не говоря уж о царе, слово столь же крепкое и золотое, как и у непобедимого кесаря.
Только теперь до него дошло, что моя речь начинает напоминать издевку, пусть и слегка завуалированную. Он еще больше побагровел, открыл было рот, но я не дал ему ничего сказать, весело заявив: