К этому времени я уже точно знал, что Гонот в доле с городскими головорезами. Во-первых, когда я осведомился у него, как бы мне тут продолжить веселье с девочками, он сам предоставить такую услугу отказался, хотя я знал, что мог. Во-вторых, указал неверное направление – в той стороне посад уже заканчивался и дальше, кроме леса, ничего не имелось, так что хитрым теремком, про который он говорил, могла быть только медвежья берлога с ее обитателями.
Ну и плюс алчный взгляд, который нет-нет да и пробегал по моему наряду, а также увесистому кошелю, а уж когда я ненароком показал второй – с золотыми монетами, – в его зрачках неприятного мутно-зеленого бутылочного цвета и вовсе загорелись зловещие огоньки.
Встретили нас, когда последний дом посада остался метрах в ста позади и я громко заявил, что мы, наверное, все перепутали и вообще пора поворачивать назад, а то места глухие и как бы чего не…
Договорить я не успел – из густого придорожного бурьяна метрах в десяти вылезла здоровенная фигура. За ней еще одна. Я оглянулся – сзади метрах в двадцати брели еще трое, неспешно приближаясь к нам.
– Те, что спереди, мои. И помните, помощи не будет, – напомнил я шепотом своим спецназовцам – специально подбирал самых щуплых и низкорослых, чтоб добыча казалась подоступнее.
Оба – и Лисогон, и Махоня – кивнули, давая понять, что не забыли инструктаж, согласно которому, если нападающих меньше шести, пятерка спецназа, следившая за нами издали, должна только блокировать отход бандитов, чтобы не ушел ни один, предоставив основную разборку нам.
– Ну и где твое злато? – лениво осведомился первым подошедший один из тех двоих, что преградили дорогу.
– А убивать не станете? – испуганно переспросил я.
– Злато давай! – распорядился тот.
– Да поживей! – раздалось со спины.
– Да на, на! – Я торопливо отвязал от пояса кошель и бросил его к ногам бандита.
– А второй? – поторопили меня.
Ну точно, кабатчик заложил. Когда я первый раз расплачивался и доставал кошель с серебром, я специально сделал так, чтобы второй смог увидеть только Гонот. И пояснения мои: "Э-э нет, тут злато, а из него батюшка не велел и полушки тратить – токмо на товар", тоже прозвучали негромко, предназначенные лишь для одной пары ушей.
Что ж, второй так второй. Я услужливо распрощался и с ним. Правда, он нечаянно выпал из моих трясущихся рук и пришлось подбирать с земли.
Грабители переглянулись, и стоящий впереди лениво заметил:
– Токмо ты, гость торговый, личины наши видал, потому надобно тебя еще и связать. – И успокоил: – Да не боись. До утра полежишь, а там кто-нибудь поедет да веревки и распутает.
Я послушно кивнул и охотно протянул вперед руки – мол, во всем подчиняюсь вашей воле, а в памяти всплыл труп мужика средних лет, найденный как раз примерно на этом участке дороги, разве что чуть подальше, ближе к лесу. Произошло это неделей ранее. Несколько ножевых ранений в груди и животе, обезображенное лицо, и руки, крепко стянутые в запястьях прочными веревками. Я тогда еще недоумевал – к чему резать связанного, а если резали до того, то зачем потом возились с веревками? Теперь понятно.
Дальнейшие события заняли не более пяти, от силы десяти секунд. Едва успокоенный грабитель небрежно сунул свой тесак, больше напоминавший по размерам саблю, в ножны, извлек приготовленную веревку и шагнул ко мне, как в глаза ему полетела придорожная пыль – зря я, что ли, ронял кошелек. Тут же за этим последовал удар ногой в пах и одновременно локтем в лицо. Второй еще ошалело смотрел на то, как сгибается в утробном рычании его напарник, а мой сапог уже летел к его подбородку.
Что происходило сзади, я не видел, так что могу лишь рассказать о результатах – двое погибли сразу, а третий успел рвануть наутек и даже пробежал метров десять, прежде чем засапожник Лисогона угодил ему точнехонько под левую лопатку.
Оба моих были живы, но через три дня на помост с плахой, установленный близ городского торжища, выводили не только их двоих – рядом, в центре, стоял Гонот. А вот бабу-наводчицу я не то чтобы пожалел, но решил использовать в своих целях, поскольку свято место пусто не бывает, тем более что она оказалась достаточно умна, ни в чем не запиралась и даже сдала еще две "сладкие парочки" из того же посада.
Единственное, в чем я был неумолим, так это в закрытии поганого кружала и изъятии всех запасов спиртного, кстати, отвратительного по качеству – на следующий день, несмотря на минимальное количество выпитого, от силы двести граммов, у меня до самого обеда трещала голова, пока на помощь не пришла ключница, напоив каким-то зельем.
Правда, выливать я его все равно запретил. Еще чего! Гонот был из запасливых мужиков и хранил в своих подвалах дюжину огромных бочек, каждая из которых вмещала, как мне сказали, два десятка ведер. Выливать более трех с половиной тонн на землю? Проще перегнать раз или два, чтобы иметь запас качественного спирта, который может ой-ой-ой как пригодиться в походе и при обморожении, и при необходимости согреться, да и как обеззараживающее средство при ранениях.
Вообще-то в моих планах была пометка на будущее лето заслать бригаду к Белому морю и заняться выпариванием йода из водорослей, но сейчас-то зима, а выступать в поход не через год с лишним, но через два месяца, так что спирт остается пускай и не единственным, но самым эффективным его заменителем.
Что касается ночных татей, то далее мои спецназовцы работали уже под руководством Игнатия Незваныча Княжева. Он тоже времени даром не терял, самостоятельно вычислив любителей пощипать ночных прохожих, которых в течение недели точно так же взяли на живца. При этом я разрешил своим орлам особо не церемониться. Получится взять живыми – ладно, а нет – "во пса место", ибо свою смерть они заслужили.
Заодно удалось на вполне законных основаниях прикрыть и остальные кружала – недолив плюс некачественное пойло, в которое хозяева кружечных дворов для дурмана, чтоб быстрее свалить с ног и заставить наутро похмеляться, добавляли всякую дрянь. Притом добавляли в огромном количестве, так что даже Резвана унюхала три вида трав, а подошедшая чуть позже Марья Петровна за счет огромного опыта добавила к этому перечню еще столько же.
Кружальщики орали, что они тут ни при чем, ибо им поставили такое с государевых отдаточных дворов, но мои дамы, продегустировав на запах содержимое всех бочек, сразу указали на относительно нормальные, которые были приобретены совсем недавно. Выходит "паленым", как я про себя назвал их хлебное вино, оно становилось уже тут.
Кроме того, учитывая явно недостаточное количество тренировок, я перед отъездом распорядился устроить аналогичную зачистку по тому же принципу – на живца – и в других городах, которые принадлежали царевичу – Галич Мерьский, Чухлома, Унжа и так далее.
Вдобавок не забыл я и заказать побольше бикфордовых шнуров согласно тем рецептам и образцам, что остались у меня от шведского принца. Частичную амнистию ему, указ о которой лежал в кабинете, я объявлять не стал, оставив на всякий пожарный про запас – вдруг понадобится надавить, если старица Марфа тоже не согласится и придется вновь уговаривать Густава изменить свое решение. Однако перед отъездом отписал ему, что специально еду в Москву просить государя о том, дабы тот смягчил наказание для королевича.
Побывав в Дебрях, я пришел к выводу, что никаких дополнительных задач ставить не требуется. Гвардейцы и без того носились как оглашенные на лыжах по выпавшему снегу, причем всякий раз в новом направлении – там, где мы будем, нам никто накатанной лыжни не предоставит, так что пусть учатся сейчас и как ее прокладывать, и с какой скоростью меняться впереди идущим, которым тяжелее всего.
Лучшие пращники уже метали вместо камней первые отлитые болванки, стремясь попасть точно в небольшой щит, установленный примерно в полусотне саженей от них.
Что до маскхалатов, шапок-ушанок и валенок, то они пока что не были готовы в должном количестве. Впрочем, касаемо последних я не особо расстраивался – пока перебьются и в сапогах, были бы портянки потеплее. Да и с шапками-ушанками скорняков тоже особо не торопил – в поход хватит и две-три сотни для ратников с особо чувствительной к морозам кожей.
Маскхалаты – иное, но с ними дела шли успешнее всего. Учитывая, что балахоны должны быть крепкими и просторными, они имели лишь пять стандартных размеров, да и те определенные чуть ли не на глазок по пяти ратникам, присланным мною в мастерскую. Пока было готово только две сотни, но, учитывая темпы плюс то, что я подключил к Охриму Устюгову еще несколько швецов, к началу декабря, то есть за пару недель до предполагаемого выдвижения, вся тысяча должна быть пошита.
Что ж, можно и самому отправляться в путь-дорожку. Годуновы – что брат, что сестра – меня удерживали, утверждая, что лед еще слишком хрупок. Он и впрямь выглядел ненадежно. Однако времени терять было нельзя, так что пришлось поднапрячь мозги и соорудить две лебедки. С помощью их и пяти обычных волокуш я ухитрился за день переправить все свое имущество, включая и сани с лошадьми, и съестные припасы, и два десятка ратников.
Лед под волокушами то и дело угрожающе потрескивал, но обошлось. Самыми опасными были первые ходки, а когда скорость передвижения возросла – барабан вращали сразу четверо с каждой стороны, – я уже был уверен, что все пройдет благополучно.
Честно говоря, по пути в Москву я немножечко пожалел, что так торопился – как-то уж очень грустно было на первых ночных привалах. Грустно и одиноко. Но зато потом оставалось только порадоваться своей поспешности, поскольку опоздай я всего на чуть-чуть, на каких-то пару дней, и было бы поздно…
Глава 25
Первое знакомство
Приключений по пути хватало. По счастью, столь широких рек, как Волга, мне на пути уже не встречалось, но мелкие попадались, причем некоторые из числа коварных, с бьющими на дне источниками, отчего они в этих местах плохо замерзали, да и лед целую зиму оставался достаточно тонким. Узнали мы о специфике реки с ласковым названием Ключик, когда средние сани, проломив лед, ухнули в воду, а следом за ними подломилось и под соседними. Хорошо хоть, что река была неглубокой, и все удалось вытащить без особого урона.
Вымокли, конечно, насквозь, особенно я, поскольку больше всех прочих проторчал в воде, помогая выбраться на берег своим людям. Это мне вода была по грудь, а кое-кому по маковку, так что некоторых ратников приходилось приподнимать за шиворот, чтоб не нахлебались воды.
Памятуя о трагической кончине Петра I, которая вроде бы, согласно легендам, тоже была связана с извлечением людей из ледяной воды Невы, я для начала заставил гвардейцев, невзирая на мороз, снять обувь и растереть ноги спиртом, потом переодеться в сухое, а затем устроил хорошую пробежку километра на три – аккурат до ближайшей деревеньки с точно таким же названием. Словом, не заболел никто, и единственное, что мы потеряли, так это день, который провели, нещадно хлеща себя в местной баньке.
Ну и тати – куда ж без них. Они выскочили из густого ельника, как раз когда вдали завиднелись высоченные купола Духовской церкви, а также двух соборов Троицкого монастыря. То ли мужики из банды настолько проголодались, что им было вообще на все наплевать, то ли понадеялись на свою численность и не разглядели часть ратников, которые после обеда дрыхли, лежа в санях.
Вдобавок мы находились в половинном составе – пятеро, как обычно, подотстали, убирая остатки трапезы и моя посуду, а еще пятеро – тоже как обычно – направились верхом вперед, отыскивая подходящее место для ночлега в селе Лежнево, принадлежащее, насколько я помнил по рассказам Ксении, старице Марфе.
Тем не менее скоропалительная схватка была недолгой. Можно сказать, тренировкой, хотя потери среди гвардейцев имелись, но произошли они в основном еще до рукопашной. Дело в том, что руководил бандитами человек опытный в ратном деле, так что действовал с умом, и вначале, еще перед их атакой, раздался залп из пяти пищалей, который оказался достаточно успешным – трое ратников получили ранения, но, по счастью, нетяжелые.
Ну а далее бандиты с отчаянными воплями ринулись в атаку. Ельник, из которого они вылезли, располагался от дороги недалеко, метрах в пятидесяти, но и этого расстояния нам оказалось достаточно, чтобы успеть схватить арбалеты и ответной стрельбой в упор завалить пятерых плюс подранить еще троих. Далеко не всех уцелевших это остановило, но мы хотя бы уменьшили количество атакующих, чтобы подравнять с нашим. После того как чуть ли не треть банды из числа хлипких духом, поняв, что вышла промашка, рванула обратно в лесок, осталось семеро гвардейцев и я против дюжины атакующих.
В рукопашной пострадал еще один из моих людей по имени Свиристель – ему попался атаман из бывших ратных холопов, то есть полупрофессионал, который ловко орудовал саблей. Однако затем он пересекся со мной, а я мудрить не стал и через минуту веселого сабельного звона, изловчившись, от всей души пнул его носком сапога, угодив под коленку. Он взвыл, сразу же сбавил темп, а дальше последовал еще один мой удар в пах, который бандит тоже пропустил, согнувшись от боли, так что удалось его обезоружить и связать.
Всего из нападавших благодаря моему приказу постараться взять бандитов живьем в живых осталось пятеро, суд над которыми – не следует забывать про пиар-кампанию – мы устроили именно в селе Лежнево, добравшись до него ближе к вечеру. Грех было не воспользоваться таким удобным случаем, чтобы не выказать себя перед старицей с самой положительной стороны.
И вновь я порадовался, что нахожусь в семнадцатом, а не в своем родном веке. Никаких тебе ушлых адвокатов, требований правильного сбора доказательств с места преступления и тому подобной ерунды, а главное – никого тебе вшивого гуманизма. Сказывалось благотворное отсутствие в стране института президентства вкупе с не в меру ретивым Конституционным судом.
Словом, уже в сумерках, после небольшого дополнительного допроса и процедуры опознания, которые мы учинили в селе, трое мерзавцев, олицетворяя полное торжество справедливости над правосудием, задергались на крепких суках деревьев. Еще двоих я не то чтобы пожалел, но не стал поступать огульно. В банде недавно, прибились случайно, никто из сельчан их не опознал, хотя пострадавших от разгула татей хватало. К тому же о них негативно отозвался главарь – тот самый бывший ратный холоп. Мол, мужичье, толку с которого ни на полушку – даже зарезать толком не могут, руки трясутся.
С жителями, донельзя благодарными за ликвидацию бандюков, я договорился о содержании оставшейся парочки вплоть до моего возвращения, рассчитывая на обратном пути забрать их в Кострому, и даже оставил губному старосте целую полтину на прокорм.
А поутру свершилось. В светлицу, где я заночевал с еще тремя ратниками, осторожно заглянул хозяин дома, который был старостой села, и сообщил, что меня хотела бы самолично поблагодарить некая старица Марфа. Признаться, я в первый момент даже слегка пожалел, что наше свидание состоится так быстро – не чувствовал готовности к этой встрече. Рассчитывал-то на иное – приехать, осудить, повесить и в путь, а потом пусть монахине взахлеб рассказывают о смелом витязе и его людях, то есть для начала только возбудить любопытство, и все.
Теперь же получалось, что надо быстренько разработать план беседы. По счастью, время на его подготовку у меня имелось. Оказывается, монастырь, который я приметил еще накануне вечером, расположенный на окраине села, вовсе не Подсосенский, как я подумал вначале. Назывался он Знаменским и основан был куда позже, трудами старицы Марфы. А вот обитель, где проживала она сама, находилась гораздо дальше, верстах в пяти от села, на крутом правом берегу реки Торгоши.
После свидания с инокиней я уже составил определенное мнение об этой довольно-таки властной, несмотря на монашеский сан, инокине.
Представился я старице как князь Мак-Альпин, находящийся на службе у его величества Дмитрия Иоанновича.
– Из аглицких людишек будешь? – насторожилась она и сурово поджала губы, с неприязнью уставившись на меня.
Так, кажется, эта национальность ей не по душе. Пришлось опровергнуть, заявив, что наполовину русский, а наполовину шотландец, а они хоть и живут по соседству с англичанами, но грызутся как кошка с собакой.
Помогло. Настороженность пропала, неприязнь во взгляде тоже. А узнав о том, что я был за пристава у детей Бориса Федоровича Годунова в Костроме, старица и вовсе оживилась и ласково заулыбалась мне. В больших темных глазах ее сверкнули злорадные искорки, и она попросила:
– Ты с ними построже, князь. Да гляди, ежели они в батюшку свово пошли, то за ними глаз да глаз нужон – из ретивых. Эвон как он меня объегорил тридцать годков назад, а я-то, дура, уши и развесила.
"Мстительная, – сделал я вывод. – А еще злопамятная".
– Что-то мне непонятно про постриг – неужто он был насильный? – сочувственно осведомился я.
– Почитай, что так, – кивнула она, и глаза ее затуманились слезами. Однако в рыдания она не ударилась, сдержав себя, хотя, судя по лицу, трудов это стоило немалых. – Ежели бы не дитятко мое, Евдокеюшка-доченька, нешто я бы согласилась на рясу? Да нипочем! Да ты сам-то как мыслишь – когда ты стоишь в храме, а тебе в спину боярыня Годунова ножом тычет, чтоб словеса отречения от всего мирского повторяла, это не насильно?
– Насильно, – твердо сказал я.
– Вот, – оживилась она. – Да и слова отречения от мирского повторяла не я – сил не было вовсе, а та злыдня, что стояла с ножом сзади.
– Ну тогда вообще! – возмутился я и заметил, что ныне, учитывая, что на престоле иной государь, надо бы вновь поднять те события, и как знать, как знать…
Заодно удалось выяснить, что кое о каких новостях из Москвы монахиня наслышана, но только о летних. Зато об осенних – например, о постриге Марии Григорьевны – слухи до нее не дошли, что тоже играло мне на руку. Получалось, что есть возможность соблазнить местью.
Потому и принялся намекать, цитируя слова митрополита Гермогена, что некоторые архиереи церкви считают, будто в таких случаях, как ее, монашеский клобук по справедливости надлежит возлагать на того, кто принуждал к отречению от мира.
В ответ Марфа лишь горько усмехнулась и небрежно махнула рукой, давая понять, что теперь оно ни к чему.
Ладно, пусть так. Пока рано заострять вопрос. И вообще для первого раза предостаточно – не стоит проявлять излишнюю назойливость, а то заподозрит неладное. Но обращался я с нею исключительно почтительно и даже пару раз назвал королевой. Марфа скромно отнекивалась от титула, но щеки ее при этом предательски порозовели, да и отказывалась она недолго – уже после третьего раза сделала вид, будто просто не слышит, как величает ее любезный иноземец.
Не обошлось и без комплиментов, поначалу аккуратных, не выходящих за определенные рамки. Но так как реакция на них была исключительно положительная, я перешел к откровенно нахальной лести. А в конце нашей беседы даже заметил, что, глядя на нее, можно невольно позавидовать Христу, настолько красивые у него невесты.