– При-инц, – с укоризной посмотрел я на него. – Я хоть и не королевич, как ты, но про то, что надлежит хранить верность своему слову, никогда не забываю. Будет приказ соблюдать строжайший порядок, а кара за его нарушение – расстрел на месте. – И негодующе фыркнул. – Еще не хватало, чтоб мои гвардейцы стали мародерами и насильниками.
Густав сразу заметно повеселел, а я подумал, что следом за моими ребятами придут московские стрельцы, которые и займут места в бывших шведских казармах. Пожалуй, навести порядок среди них будет куда тяжелее, чем среди своей неизбалованной гвардии. Тут уж без царского указа не обойтись, и я мысленно поставил себе очередную галочку-напоминание, чем надлежит заняться по прибытии в Кострому.
Да уж, не успел добраться до Годунова, а дел накопилось выше крыши – только вертись, поэтому я, коротко заметив Густаву, что перед смертью не надышишься, отказал принцу в просьбе погостить еще хотя бы несколько дней. Однако на один денек задержаться все равно пришлось, поскольку предстояло составить грамотку, адресованную его дяде Карлу IX, и принц затеял бурные дебаты по поводу текста начиная с первых же строк, то бишь с самого титула.
Честно говоря, я сразу заподозрил, что с его стороны такие споры вызваны лишь тем, чтобы потянуть время и не мытьем, так катаньем заставить меня притормозить на день наш с царевной отъезд. Как-то сомнительно мне было, что его дядька, невзирая на решительную победу над своим племянником, польско-шведским королем Сигизмундом, случившуюся аж семь лет назад, так до сих пор официально и не короновался.
Густав уверял, что это вызвано опасениями Карла – вдруг ему предъявит законные претензии еще один королевский племянник, герцог Эстрегётландский, который, будучи родным братом Сигизмунда, имеет куда больше прав на шведскую корону. И хотя тот в прошлом году официально отрекся от своих прав в пользу дяди, решив, по предположению Густава, что "лучше иметь синица в небе", Карл все равно колебался насчет коронации. Во всяком случае, королевич до сих пор не получал об этом никаких известий, хотя последний раз встречался с купцом из Швеции не далее как три месяца назад.
Именно поэтому Густав, зло кривя лицо – не иначе как вспомнил все невзгоды и скитания по Европе, – мстительно настаивал на формулировке в обращении к дядьке-узурпатору как к "первейшему лицу Совета и регенту Шведского королевства", а я упирался на короле.
Дебаты длились чуть ли не час, но тут с прогулки вернулась Ксения Борисовна и, узнав, в чем дело, предложила отложить спор, а позже написать титул в точности так, как Карла именует государь Дмитрий Иванович. На этом и остановились.
В дальнейшем благодаря ее присутствию составление чернового текста пошло куда быстрее, поскольку стоило царевне предложить свой вариант, то даже если он не совпадал или вовсе противоречил предложенному Густавом, принц, выдав очередную порцию восторгов и похвал ее уму, без колебаний соглашался на него.
Лишь в самом конце, уже после обеда, когда Ксения, заявив, что притомилась, покинула нас, Густав выразил сомнение в том, что, прочитав послание, Карл отвергнет его. Уж больно мягко и вежливо звучали формулировки.
– Так радоваться надо – тогда войны не будет, – не понял я.
– А как же я стану славен, коль она не случится? – резонно осведомился Густав.
Я почесал в затылке. Действительно, получалось, что никак. Пришлось отделаться замечанием, что до следующей зимы далеко, так что…
Договорить я не успел. Едва услышав про следующую зиму, Густав чуть не подскочил на своем стуле и завопил, что ждать столь долгий срок он наотрез отказывается. Мои возражения по поводу неготовности армии в настоящий момент он отверг напрочь, заявив, что недостающее качество можно запросто компенсировать удвоенным количеством, и вообще, благодаря такому чудо-оружию, которое он вручил мне, никакой Карл перед русскими войсками не устоит, благо что при наступлении в зимнюю пору шведским гарнизонам не видать подкреплений, поэтому завладеть городами в Эстляндии будет легче легкого.
Я попытался напомнить про лишние жертвы, которые в таком случае неизбежны, но у королевича весь гуманизм неожиданно исчез – куда он делся, ума не приложу. Ох и кровожадная штука эта любовь. Кровожадная и эгоистичная – вынь да положь ему сватовство и свадьбу уже следующей весной, а то у него терпежу нет.
Хотя резоны в его рассуждениях имелись, даже если отмести в сторону главного конкурента, то есть меня.
– Ей ныне уже сколько летов? – наседал он на меня. – Я слыхать, что на Руси дозволено венчаться в пятнадцать лет, а баба в восемнадцать или в полных два десятка есть староперок.
– Чего?! – вытаращился я на него.
Он замялся, размышляя, как лучше пояснить, но я успел понять вывернутое им наизнанку слово чуть раньше его толкования, однако возмутиться по поводу перестарка не успел, ибо Густав оказался проворнее, заметив, что речь об ином. Где гарантия, что царевна не решит выйти замуж уже этой зимой, учитывая свои лета? И он с подозрением посмотрел на меня.
Ссылка на то, что сейчас Ксения Борисовна, так же, как и ее брат, находятся в глубокой печали, которая сменится на обычную аж после Покрова и в январе перейдет в полупечаль, то есть траур закончится только в середине апреля, а во время него ни о какой свадьбе не может быть речи, не помогла.
Оказывается, Густав все это разложил еще раньше, посчитав, что ему необходимо уложиться как раз к официальному концу скорби. Для надежности.
– Если бы ее брат Фьёдор Борисович сам пообещать мне ее руку, тогда мне не торопиться можно, – начал было Густав, но оборвал себя на полуслове и, виновато улыбнувшись, заметил, что и в случае такого обещания он все равно бы поспешил, поскольку помимо опасений появления иных претендентов на ее руку ему и самому невмочь пребывать в столь долгом ожидании счастливого дня, наступление которого он постарается всячески ускорить.
Единственное, чем я урезонил его, так это напоминанием, что необходимо подготовить посольство и изготовить новую королевскую печать, без которой и грамота не грамота, а так, не пойми что.
Зато что касается армии, то я приступлю к ее обучению немедленно, равно как и к изготовлению гранат. Правда, особых результатов до конца зимы ждать нельзя, так как процесс овладения ратным мастерством достаточно долог. Да и Пушкарский двор надо еще выстроить, не говоря уж о том, что уйма времени уйдет на эксперименты, без которых никак, и лишь после того, как удастся добиться создания образца, отвечающего всем требованиям, можно будет пускать отливку гранат и ядер на поток.
Уф-ф! Однако и темпы у принца. Во как разобрало! Мне же оставалось только искренне посочувствовать человеку, поскольку я прекрасно понимал, что, при всем старании, ему ничегошеньки не светит. Особенно жаль стало принца в последнее утро, когда настала пора прощаться и он выглядел таким грустным, что невольно захотелось сказать ему что-то теплое и доброе.
– Сияет незапятнанной красой, – с тоской в голосе негромко произнес он по-латыни, глядя на поднимающуюся по сходням в струг Ксению, и на глазах у него выступили слезы.
Он отвернулся, неловко вытер их рукавом кафтана, после чего снова повернулся ко мне и торжественно вручил небольшую красивую шкатулку, заметив, что самолично пересыпал стружками обе гранаты – оказывается, их у него было две штуки, а не одна, – а потому я могу быть спокоен за порох, который не должен отсыреть.
Там же, на дне, как он указал, находятся и листы с чертежами и рецептами состава горючего зелья для пропитки бечевки, дабы веревочки превратились в бикфордовы шнуры.
Густав еще раз заверил меня, что непременно воспользуется моим любезным приглашением и приедет, причем привезет кое-что интересное для развлечения принцессы Ксеньи Борисовны.
"Ха! Любезным приглашением", – усмехнулся я мысленно. Попробуй тут не пригласить, когда на тебя смотрят так, словно от этого зависит вся жизнь, не говоря уж о счастье. К тому же этого требовала и обычная вежливость.
Правда, вначале пожелание не забывать нас и приглашение наведаться в гости прозвучало минувшим вечером из уст Ксении, и Густав возрадовался как мальчишка. Невзирая на свой солидный титул шведского королевича, тридцать семь календарных лет и все пятьдесят, что у него были написаны на лице, он чуть не подскочил на своем стуле от ликования.
Короче, нам обоим стало ясно, что если не на следующую неделю, так через одну, от силы через две, но Густав непременно появится в Костроме, и я уточнил сроки, постаравшись их оттянуть. Мол, ни к чему затягивать со своим визитом, а прикатить сразу по первопутку, то бишь по первому снегу. Принц страдальчески скривился, но я был неумолим, поэтому Густаву осталось только заявить, что он будет считать дни до приезда и с нетерпением ждать встречи.
Я молча кивнул, обнял королевича и опрометью бросился к сходням.
Впереди была Кострома…
Глава 4
Первые впечатления и первые вводные
Городишко оказался так себе.
Может, когда-то он и был достаточно крут, раз здесь имелись даже свои князья, но время неумолимо – деревянные стены изрядно обветшали, одна из башен уныло скособочилась – вот-вот рухнет, ров наполовину осыпался, да и воды там было воробью по колено. Правда, несло оттуда так, что вздумавшему его форсировать и впрямь не поздоровится. Не иначе как костромичи решили бороться с врагами исключительно с помощью химического оружия.
Впрочем, что там говорить, когда я поначалу чуть не перепутал сам город с… Ипатьевским монастырем, благо что его башни мы увидели чуть раньше городских. Золоченые купола пятиглавого Троицкого собора, горделиво возвышающиеся над рекой Костромой, так и манили заглянуть именно туда. Да и стены там не в пример городским – крепкие, прочные, из камня. Заметно, что проживающие в нем монахи вкупе с игуменом хоть и молятся, обратив лица к небу, но и про грешную землю тоже не забывают.
Хорошо, что впереди плыл струг с теми, кто уже побывал в городе, так что к монастырю они не повернули, продолжая держать курс к груде бревен, по недоразумению названных кем-то крепостными стенами, а у меня хватило ума не вмешиваться.
Зато торжественная встреча была на высшем уровне. Можно сказать, в точности как в Москве несколько месяцев назад, только на сей раз приветствовали не Дмитрия, а… прибывшую царевну. Нет-нет, я понимаю, что Федор приказал все организовать для нас двоих, но встречающие зеваки – а таких собралось изрядно, причем сбежались не только со всех городских посадов и примыкающих к городу слобод, но и из ближайших деревень, – в первую очередь чествовали сестру престолоблюстителя красавицу Ксению Борисовну Годунову.
Не зря я двумя днями ранее отправил один из стругов вперед, чтобы предупредить престолоблюстителя о нашем приезде. Будь я один – разумеется, и не подумал бы этого делать. В конце концов, даже если на пристани и не найдется коня, то я не гордый – могу и пешком, благо что до центра, то бишь до выстроенного Годуновым терема, от силы километр. Так даже веселее, опять же сюрприз. Но где я возьму возок для Ксении, которой ни на коне, ни пешком нельзя – статус не позволяет. Мне он, правда, тоже не позволяет, но мне многое простительно, иноземец, а царевна – совсем другое дело, тут и впрямь нельзя.
Само собой, были и священники, которых возглавлял не кто-нибудь, а митрополит Гермоген. "И чего он до сих пор торчит в Костроме, вместо того чтобы давно вернуться в свою епархию, которая в Казани?" – мимоходом подумал я, увидев его во главе внушительной процессии, а затем мне стало не до размышлений.
Федор, по своему обыкновению, не смог удержаться, обнимая сестру, и пустил слезу. Глаза Ксении тоже были на мокром месте, но оно и понятно – порой слезы счастья тяжелее сдержать, чем горестные.
Молебен по случаю прибытия учинили, едва отойдя от пристани. Или это была просто благодарственная молитва? Словом, все что-то пели, Федор с Ксенией участвовали, то и дело весело переглядываясь, а я… открывал рот, чтобы не отставать и не выделяться.
Царевну, разумеется, костромские боярыни сразу провели и усадили в возок, бесцеремонно оттеснив Резвану с Акулькой. Хотели было точно так же отодвинуть Любаву и Марью Петровну, но первая не далась, а моя ключница так зыркнула на одну из нахалок, что та, опешив, попятилась, чуть не свалившись со сходен прямо в воду, после чего ни бывшую послушницу, ни Петровну никто не трогал, то ли решив, что промахнулись и на самом деле обе они не из простых, то ли побоявшись связываться.
Ну а далее был неторопливый путь до хором царевича. Ехали медленно, поскольку надлежало соблюдать степенность, а вдобавок народ так заполонил улицы, которые были куда уже, чем московские, что не разгонишься при всем желании.
Людей хватало. И хотя Кострома – городишко не из великих, как я потом узнал, от силы тысяч десять – пятнадцать, не больше, но сами представьте: если всех их выставить по обеим сторонам дороги длиной всего в километр, то выйдет достаточно густо. Что именно орали, разобрать было трудно, да я поначалу особо и не вникал, полагая, что все выкрики адресованы Ксении, но, прислушавшись, уловил, что часть из них адресованы именно мне.
Оказывается, слухи о божьем суде успели долететь и сюда. Впрочем, если вдуматься, то ничего удивительного – летом сообщение между Москвой и всеми волжскими городами благодаря курсирующим туда-сюда купцам регулярное и достаточно быстрое. Плюс рассказы моих гвардейцев из тех, которых я отправил в Кострому еще перед путешествием в Ольховку…
Единственный негативный нюанс – это окружающее нашу процессию убожество. Мы ехали по маленькой кривой улочке одного из посадов, ведущей к воротам, и я с тоской взирал на город, в котором нам с Федором и Ксенией предстоит провести ближайшие несколько месяцев, а то и лет – неизвестно, как все обернется.
Странно, но раньше я не обращал особого внимания на захудалые домишки той же Твери или, скажем, Коломны, зато сейчас с грустью констатировал, что кое в чем Кострома уступит даже неказистому Серпухову или крохотному Путивлю. Размеры-то одинаковые, но у тех хоть стены каменные и башни посолиднее – сразу чувствовалось, что въезжаешь в крепость, а тут…
Например, городские ворота, через которые мы въехали, по своим размерам очень походили на те, что имелись в моем тереме, расположенном в Московском Кремле. Кстати, как я потом узнал, они даже не имели названия.
Пожалуй, только одно несколько сближало Кострому с Москвой. Это был веселый колокольный перезвон. Судя по нему, можно было с уверенностью констатировать, что церквей здесь в достатке, а может, и в избытке. Зато в остальном…
Спасибо молебну или чему-то похожему на него. Пока крестился и кланялся, частично удалось справиться с минорными мыслями, а после обязательной с дороги баньки я и вовсе переключился на мажор – все так хорошо, прекрасная маркиза, что лучше и быть не может. Дело в том, что, пока меня охаживали вениками, я наконец понял, отчего так негативно воспринял Кострому. Я ж все время называл ее столицей владений Годунова, а раз столица, то должна в какой-то мере соответствовать масштабам и размахам Москвы. Потому и впал в уныние, увидев, как все обстоит на самом деле. То есть получалось, все дело не в ее габаритах, а в резком несоответствии картины в моем воображении и реальности.
Словом, к совместной трапезе с царевичем, хотя более правильно назвать ее пиршеством – уж больно велик был стол, за который мы уселись вдесятером, – я уже вышел совсем иной, куда более веселый, бодрый и жизнерадостный.
Троих участников называть ни к чему – и без того понятно, а остальные, если не считать пузатого и самодовольного воеводу, были из духовенства. Казанский митрополит Гермоген, как самый титулованный, уселся по правую руку от царевича. С ним рядышком воевода. По другую расположился я, а возле меня разместился отец Феодосий, архимандрит Ипатьевской обители.
Напротив нас, по обе стороны от Ксении, уселись еще четверо настоятелей местных монастырей. Рядом с царевной посадили мать Пистимею и мать Анну – игумений Анастасиинской и Крестовоздвиженской обителей, а далее восседали отцы Феофан и Савва – игумены Спасо-Запрудненского и Богоявленского монастырей. Оставалось только удивляться, отчего набожный Федор позабыл пригласить священников, а то можно было бы заодно провести первое заседание Костромского Освященного собора.
Почему Гермоген до сих пор не в Казани, выяснилось довольно-таки быстро. Оказывается, владыка хотя и был на седьмом десятке, но, оставаясь неугомонным и шустрым в делах, успел к этому времени не только торжественно усадить Федора в Костроме и съездить в Вятку, но и вернуться, причем не далее как пару дней назад, и даже по приезде кое-что выжать из престолоблюстителя. Как он это сам назвал, "скудная мзда на благолепие православной церкви, коя ныне аки двор убогой вдовицы близ терема богатого боярина".
Не выдержав, я поинтересовался, каковы размеры скудной мзды, и чуть не ахнул – тысячу рублей выделил Годунов. Правда, теперь будет основан замечательный монастырь где-то близ Хлынова… это еще что за город? Почему не знаю? Ах вон что. Оказывается, так официально именуют Вятку. Понятно. Жаль только, что по-настоящему нужным делам от этого строительства – прямой убыток. Однако говорить Федору ничего не стал – ни к чему омрачать радость встречи всякими мелочными придирками, хотя если разобраться, то не столь они и мелочны.
По счастью, Гермоген больше ничего не выклянчил – наверное, просто не успел, а может, решил не торопиться, действуя последовательно и неспешно, благо что от меня он не ожидал ни малейшей опасности своим далеко идущим планам, иначе не стал бы говорить за столом о необходимости денежной поддержки церкви.
Да и какая может исходить опасность пусть от иноземца, но уже окрещенного в православную веру и, мало этого, успевшего сразиться на божьем суде за всю Русь с целью изгнать поляков из Москвы – оказывается, именно это я поставил непременным условием, которое они были обязаны выполнить в случае моей победы. Послушав его, я даже пожалел, что не очень внимательно прислушивался к выкрикам в мой адрес – теперь хотя бы знал, какие еще слухи бродят по городу о моей кипучей деятельности в столице.
Поначалу все было как и в обычном русском застолье образца начала двадцать первого века, даже тосты практически не отличались: за встречу, за здравие и так далее. Затем разговор постепенно стал приобретать уклон в сторону церковных дел, что, впрочем, тоже понятно – русские люди имеют обыкновение, накатив рюмку-другую, поговорить о работе.