3
Увлекшись историко-политическими изысканиями в своей новообретенной памяти, я незаметно заснул и проспал до утра следующего дня.
Разбудил меня задорный петушиный крик.
Вот зараза, горластый какой! Как его до сих пор на суп не пустили "по законам военного времени"? И только несколько минут спустя до меня наконец-то дошло: я - слышу! Слух вернулся.
Ну наконец-то… Мне, признаться, здорово надоела моя вынужденная глухота, и теперь я наслаждался доносящимися с улицы через открытое окно разнообразными звуками.
Вот глухой лошадиный топот и скрип несмазанных колес - проехала телега. Вот мерный гул множества шагающих ног - строем прошли солдаты. Птички чирикают, ветер шумит в кронах деревьев. Лепота…
Я лежал, не открывая глаз, и с удовольствием слушал.
Бухнула дверь, затопали по коридору, и в комнату вошел Авдеич. В руках он тащил облупленный кожаный чемоданчик и походный брезентовый ранец - мои вещи, оставшиеся в обозе.
- Доброе утро, Авдеич!
- Доброе, доброе, ваше благородие! Я тута вещички ваши у полкового каптера получил. Куда ставить-то? - пробормотал себе под нос седоусый санитар, не особо рассчитывая на ответ.
- Да вон под лавку и ставь!
Мой ответ заставил его замереть на месте:
- Ой, царица небесная, да вы никак от контузии очухались? Ну и слава богу! Ну и замечательно! - Авдеич пристроил вещи и размашисто перекрестился на иконы в красном углу. - Богородица Дева, радуйся! Я за дохтуром побегу и насчет завтрака все устрою! Сей секунд…
Прежде чем я успел что-то сказать, он опрометью выскочил из комнаты.
Я подоткнул подушку и сел на постели - ожидать прихода полкового врача. Ожидание, надо сказать, продлилось недолго. Не прошло и десяти минут, как в дверях появился давешний доктор Айболит. Сходство с персонажем старого советского фильма было поразительным.
- Ну здравствуйте, голубчик! Поскольку в прошлый раз ваше самочувствие не позволило нам соблюсти формальности, разрешите представиться: старший полковой врач надворный советник Нижегородский Валерий Михайлович!
- Прапорщик барон Александр Александрович фон Аш Третий! Очень приятно!
- Вот и славно! Ну-с, как мы себя чувствуем?
- Удовлетворительно, но очень скоро будем чувствовать себя хорошо!
- Шутить изволите?
- Что вы, Валерий Михайлович! Пытаюсь выглядеть оптимистом.
- А выглядите записным острословом, голубчик! - отсмеявшись, ответил доктор. - Я, признаться, рад, что вы воспользовались нашим гостеприимством. Полк сейчас стоит в резерве, на фронте затишье, и я в некотором роде лишен медицинской практики. А тут вдруг германский аэроплан сбросил бомбы на нашу колонну с пополнением - вот и пациенты появились. Ничего не поделаешь, люблю свою работу!
- А я думал, что нас обстреляла артиллерия…
- Вовсе нет, дорогой мой! Тогда бы вы так легко не отделались - до фронта далеко, и к нам только изрядные "чемоданы" от восьми дюймов залетают.
Появился Авдеич с ведром воды. Вылил ее в громадный чугунок и стал хлопотать у печи - разогревать воду. Потом вновь ушел и опять вернулся - на этот раз он принес полотенца и потертый кожаный саквояж.
Доктор тем временем засыпал меня вопросами:
- Вы испытываете головокружение? Слабость? Тошноту?
- Легкие головокружения. Остальное меня больше не беспокоит.
- А нет ли звона в ушах? В глазах не темнеет? Аппетит вернулся?
- Нет! Нет! Да!
- Замечательно! - Доктор извлек из бокового кармана френча тетрадку и огрызок карандаша. Раскрыл и стал делать какие-то заметки, напевая что-то вроде "трум-пум-пум, трум-пум-пум".
- Валерий Михалыч! Водица поспела, - подал голос из-за печи Авдеич.
- Иду! - Полковой врач отложил тетрадку и присоединился к санитару, на ходу засучив рукава. - Полей мне, дружочек.
Доктор опять возник в поле зрения, вытирая руки расшитым полотенцем. Подошел к саквояжу и вытащил из него свернутый белый халат. Расправил, надел и повернулся ко мне:
- Снимайте рубаху, голубчик, и садитесь - я буду вас осматривать!
Сперва он измерил мне пульс, отмеряя время по большим часам на цепочке, извлеченным из кармана бриджей. Затем достал стетоскоп и продолжил осмотр традиционным "дышите - не дышите", поочередно прикладывая трубку к груди и к спине. Закончилась процедура постукиванием каучуковым молоточком по локтям и коленям. Потом доктор уселся за стол и вновь взялся писать что-то в своей тетрадке, сопровождая свои действия уже знакомым мне "трум-пум-пум".
- Ну что ж, голубчик! Я думаю, что денька через два вас можно выписывать. Здоровье у вас отменное, и задерживать я вас более не стану. - Он поправил свое пенсне. - Кушайте побольше. Я распоряжусь, чтобы вам выдали красного вина для укрепления организма. Гуляйте, дышите свежим воздухом. Попробуйте завтра заняться гимнастикой - разомнете мышцы. А во вторник приступите к службе.
- Спасибо, Валерий Михайлович!
- На здоровье, голубчик! - Доктор стал собирать свои вещи. - Я скажу полковому адъютанту, что ваше обмундирование пришло в негодность. Он пришлет кого-нибудь разрешить этот вопрос. До свидания, Александр Александрович!
- До свидания!
После того как он ушел, явился Авдеич с завтраком, и я уселся за стол - заморить червячка.
4
Досыта наевшись, я взялся за ревизию своего барахла.
Сперва принялся за брезентовый походный ранец, обшитый по углам кожей. Открыл клапан и начал разглядывать содержимое.
В левом внутреннем кармане лежал гуталин в железной баночке и сапожная щетка. В правом - завернутые в тряпицу принадлежности для ухода за оружием: отвертка, масленка, протирные штирки.
В кармане на задней стенке ранца хранился кожаный походный несессер и два куска душистого мыла, которое дала мне мама. (Удивительно, но уже сейчас я именно так и воспринимаю эту женщину - как любимую и единственную Маму.) Там же - носовые платки и жестянка со швейными принадлежностями.
На дне ранца сложены полотенца, нижнее белье, свитер. Два комплекта портянок и пара шерстяных носков. Поверх этого - кружка, в которой обнаружились два кисета - с чаем и с сахаром. Мешочек сухарей и банка мясных консервов (неприкосновенный запас).
Венчала все коробка с патронами. Ее я тут же вытащил и стал изучать надписи на крышке: "Казенный патронный заводъ г. Тула" - ну это понятно. "Патронъ унитарный револьверный 20 шт." - тоже понятно. "Калибръ 4 линiи" - а вот это интересно!
Четыре линии - это же сороковой калибр. Десять миллиметров с копейками.
Неслабо! Что-то я в нашей истории таких калибров в 17-м году не припомню.
Однако память услужливо подсказала, что калибр известен на весь мир как "русский сороковой", принят основным для личного оружия русской армии в 1905 году. Причиной перехода стало недостаточное останавливающее действие старого патрона 7,62 мм "Наган". После долгих споров и испытаний различных боеприпасов решили пожертвовать унификацией револьверных и винтовочных стволов и принять самый универсальный боеприпас.
Открыв коробочку, я стал разглядывать извлеченный оттуда патрон. Длинная гильза с пулей, полностью утопленной в зауженное дульце, - явно для револьвера с обтюрацией газов.
- Для нагана, ясное дело, - вновь поделилась информацией память.
- Черт!!!
Я сидел, вертя в пальцах злополучный патрон, и размышлял о том, что с этим раздвоением памяти на "свой - чужой" недолго сойти с ума. Если осознанный "модус операнди" полностью мной контролировался, то эмоциональные оттенки воспоминаний, доставшихся мне от личности фон Аша, сильно изменяли мое восприятие. Про то, как я воспринимаю свою новую маму, я уже упоминал. То же касается всех членов ставшей мне родной семьи. При мысли об императоре Александре IV я испытывал щенячий восторг и благоговение. Всей душой ненавидел германцев и австрияков, а перед будущими сослуживцами чувствовал почтительную робость.
Выстроить ассоциативные цепочки с чужой "базой данных" пока не получалось. На любой внешний раздражитель сперва реагировала память моей корневой личности, а уж потом подключалась память реципиента, причем иногда в виде диалога с самим собой.
И что мне теперь с этим делать?
Вопрос риторический…
Но в голове как будто что-то щелкнуло - все стало на свои места…
Отложив в сторону ранец, я взялся за чемодан.
Так-с. Две простые и одна крахмальная рубашки. Один свитер. Жилетка. Гражданский двубортный костюм. Галстук. Четыре пары носков. Носовые платки. Ага, а вот и то, что я искал: черные форменные бриджи от юнкерской формы. Хоть будет что надеть, а то я так в исподнем и хожу.
В вещах обнаружился бумажник с крупной по тем временам суммой в двести двадцать рублей с мелочью и фотография в деревянной рамке. На фотографии - вся моя родня. Семейный портрет клана фон Ашей в интерьере. Я вспомнил (легко и непринужденно), как мы все вместе отправились к фотографу на Малой Бронной.
Мне оставался месяц до окончания Александровского военного училища. Четырехмесячный ускоренный выпуск. На побывку с Балтики приехал старший брат Николай - командир эсминца "Эмир Бухарский". Отец на полдня вырвался с завода. Помню, как мы дожидались, пока младший брат Федечка придет из гимназии.
С грустью смотрю на фото. Родители сидят на стульях с высокими резными спинками. Мама - в строгом закрытом платье и в шляпке. Отец - в сюртуке с орденом Святого Владимира. Справа стоит Николя в морской форме, заложив руки за спину. Мы с Федечкой - слева. Я - в юнкерской, а он - в гимназической форме.
Нахлынувшие воспоминания ввели меня в такое смятение, что я даже поначалу не понял всей важности момента, а осознав - буквально впился глазами в фотографию.
До сих пор мне не представлялось возможности увидеть себя со стороны. Зеркала в доме не было, а ушат, в котором я умывался, был слишком мелок, чтобы на поверхности воды появлялось отражение. Внимательно, стараясь не упустить ни единой детали, я изучал свою новую внешность.
Лицо европейского типа, мужественное, открытое, располагающее к себе. Волосы - светлые. Глаза?
- Глаза - голубые, - откликнулась память.
В общем, образ эдакий одухотворенно-возвышенный и сплошь положительный. Вспомнилась фраза из "Семнадцати мгновений весны": "Характер нордический, стойкий…"
Да уж! Не то что в прошлой жизни - пьяный мачо рязанского разлива.
В общем, с внешностью мне повезло…
5
Надо бы мне пойти прогуляться - подышать свежим воздухом.
Я натянул старые бриджи и оглянулся в поиске сапог.
- Упс! - Сапоги по непонятной причине отсутствовали. - Авдеич! Авде-е-и-ич!
- Туточки я, ваше благородие! - искомый персонаж нарисовался в дверном проеме.
- Авдеич, а сапоги-то мои где?
- Дык здеся все! Сей секунд! - Санитар извлек из кармана шаровар связку ключей на большом металлическом кольце. Подслеповато щурясь, выбрал нужный и направился к старому окованному железом сундуку, стоящему в ногах моей кровати. Открыл замок, приподнял массивную крышку: - Извольте, ваше благородие!
- Спасибо! - Я подошел ближе и заглянул в сундук. Все на месте. Наклонился и стал по очереди вынимать вещи - сапоги, бриджи, китель, фуражку, скатку, ремень с кобурой и шашку.
Н-да… Доктор был абсолютно прав, сказав, что обмундирование пришло в негодность. Китель изорван. Один погон болтается на пуговке, второй вообще отсутствует. Левый рукав - лохмотья. Левая пола кителя вместе с карманом оторвана начисто. Обратив внимание на заметную припухлость нагрудных карманов, я хлопнул себя по лбу.
- Ну конечно же! Документы!
Так! Тут у нас офицерская книжка, простенькая, заполненная от руки.
Посмотрим… "Фон Аш Александр Александрович. Рожден января 28 числа 1899 года. Роду дворянского, достоинства баронского…" - бла-бла-бла.
О! Тут еще какой-то листочек вложен. "Предписание. Явиться в расположение Московского 8-го гренадерского полка для дальнейшего прохождения службы". Тоже понятно.
А здесь у нас что? В другом кармане обнаружилась фотография на толстом картоне - мама. Снимок оттуда же - с Малой Бронной. Вместе с фото иконка в деревянной оправке - Богородица, на обороте крестик и надпись "Спаси и сохрани". Засунув все под подушку, я продолжил осмотр.
Бриджи зияют многочисленными прорехами. Левая штанина разодрана по шву сверху донизу. Взяв скатку, я увидел, что она буквально разрезана пополам - видимо, крупным осколком. По спине пробежал неприятный холодок. Чудом уцелел, господин прапорщик. Еще бы чуть-чуть - и хана…
Не пострадали только фуражка и сапоги. Ремень с кобурой из кожи желто-коричневого цвета тоже выглядел нормально. А вот ножны шашки смотрелись так, будто по ним прошлись наждачкой.
Присев к столу, я раскрыл кобуру и достал револьвер. То, что это изделие братьев Наган, сомнений не вызывало. Характерная форма рукояти, рамки, спицы курка. Только вот массивнее привычного мне образца. На вороненой рамке клеймо: двуглавый орел и надпись "Императорскiй Тульскiй оружейный заводъ. 1912 г.". Чуть ниже - пятизначный серийный номер. На стволе - другая надпись: "Наганъ М1906 кал. 4 л." - модель девятьсот шестого года, калибр четыре линии.
Моторная память - великая вещь! Руки сами все сделали - открыли защелку, откинули влево шестизарядный барабан. Сдвинули штифт экстрактора назад, вытряхивая патроны на стол.
Не знаю зачем, посмотрев на свет через каморы револьверного барабана, я щелчком поставил его на место.
Знатная пушечка, однако. Примерился и нажал на спусковой крючок - самовзводом пошло туговато. Сухо щелкнул курок. Потом, взведя курок большим пальцем, попробовал еще раз. Ага, так гораздо лучше. Что ж, если по надежности он своему прародителю не уступит, то по убойной силе явно превзойдет.
Пару раз крутанув револьвер на пальце, зарядил оружие и убрал в кобуру.
В принципе мне приходилось иметь дело с наганом советского образца выпуска 28-го года. Он попал ко мне в Чечне зимой 1995-го. В нашу засаду угодила группа боевиков, пытавшаяся просочиться в занятый нашими войсками поселок через лесопосадки.
Наган вместе с кобурой я снял с пояса убитого чеченца - немолодого бородатого мужика в пижонской папахе. Вот тогда-то я и рассмотрел легендарное оружие как следует. Мы даже постреляли из него по банкам и бутылкам, пока не закончились найденные в карманах "горца" патроны. Наган потом сменял за ненадобностью "контрабасу" из инженерной разведки - на три бутылки водки.
На очереди - шашка. Особенно она меня не заинтересовала - обычная драгунка. Выдвинул из ножен клинок, прочитал надпись "За веру, Царя и Отечество!" да и задвинул обратно - пора и честь знать.
Сложил вещи обратно в сундук - мало ли как у них тут с отчетностью. Шашку повесил на спинку кровати, ремень с кобурой убрал под подушку.
Намотал портянки, натянул вычищенные до блеска сапоги. Встал, притопнул, проверяя, как сидит обувь.
- Э-эх! - потянувшись всем телом, вышел в узкий темный коридор. Авдеич куда-то запропастился, поэтому я двинулся дальше - на улицу, по пути едва не споткнувшись о стоящее прямо у дверей ведро.
На высоком крыльце не обнаружилось никого, кроме пушистой полосатой кошки. Она дремала на перилах, нежась в лучах предполуденного солнца. Я встал рядом и осмотрел окрестности.
Дом, где находился лазарет, был частью большого хутора, весьма своеобразно застроенного. Налицо было явное смешение стилей - традиционно-русского и восточноевропейского. С парой больших изб соседствовали крытые соломой мазанки и двухэтажный дом немецкого типа - с мореными внешними балками, белеными стенами и красной черепичной крышей.
Я задумался, пытаясь определить, в каком регионе я нахожусь. Попытка вспомнить хоть какие-то детали успехом не увенчалась. Причиной всему была явная посттравматическая амнезия - последствия контузии. Закрыв глаза, я усиленно рылся в памяти, но кроме мелькающей череды смутных образов - ничего. Внезапно в голове явственно прозвучал звон станционного колокола и хрипловатый, зычный голос объявил: "Поезд отправляется!" - а перед глазами встала картина - двигающиеся за окном вагона постройки, люди на перроне и крупная вывеска на здании вокзала: "ВАРШАВА".
6
Нервное напряжение сказалось незамедлительно - я почувствовал головокружение: волной накатила слабость. Меня качнуло. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за опорный столб крыльца.
Окружающая действительность сильно искажалась фиолетовыми кругами в глазах и все время норовила расплыться до полной потери четкости. Обняв полированное резное дерево, я прикрыл веки и попытался привести мысли в порядок. В голове бурлило, как в перегретом паровом котле, который взорвется с минуты на минуту. Какая-то чудовищная воронка закружилась в моем сознании, увеличиваясь в размерах. Я чувствовал, что сейчас может произойти что-то необратимо ужасное…
Неожиданно меня прорвало:
- Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, - сами собой шептали непослушные губы. - Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь! - сказал и, не открывая глаз, медленно перекрестился…
Отпустило…
В голове всплыла глупая фраза из известного фильма: "Вот что крест животворящий делает!"
Переждав внезапные последствия своего вынужденного мнемонического кретинизма, я осторожно спустился с крыльца и, пройдя с десяток шагов, с облегчением присел на завалинку.