Осторожно и благоговейно, как драгоценные хрупкие сосуды, полные заморским вином, несли холопи на руках пьяных гостей. Симеон, поддерживаемый за спину тиуном, отвешивал поклон за поклоном.
Наконец бояр уложили в колымаги. Застоявшиеся кони весело понеслись к едва видным курганам. Людишки с факелами в руках бежали за гостями до леса. Изжелта-красными бородёнками струились и таяли в мглистой тиши курчавые лохмы огней.
Ряполовский в последний раз ткнулся кулаком в свой сапог и, повиснув на тиуне, тяжело зашаркал в опочивальню.
Боярыня со вздохом присела у крыни.
- Ты бы, Марфенька, в постельку легла бы.
Девушка прижалась щекою к липкой от слёз и румян материнской щеке.
- Не люб мне сон. Краше с тобой посидеть.
И, выдвинув ящик, нежно провела рукой по шуршащей тафте.
Мамка достала волосник. Боярыня о гордостью примерила его дочери.
- Твой, Марфенька. А Бог приведёт, будешь боярыней - эвона добром коликим отделю.
Любовно и сосредоточенно перебирали пальцы вороха шёлка, обьяри, тафты и атласа.
- Всё тебе, светик мой ласковый.
Увлекаясь, Ряполовская выдвигала ящик за ящиком.
- Не показывала яз тебе допрежь. Тут и летники, и опашни, и телогреи.
Марфа жадно прижимала к груди приданое. Шутиха, стараясь казаться подавленной обилием добра господарского, то и дело всплёскивала руками и тоненько повизгивала.
- Херувимчик ты наш, - чмокала она икры боярышни, - ты к волоснику убрус подвяжи.
Вытянувшись на носках, горбунья повязала убрус узлом на раздвоенном подбородке зардевшейся девушки и застыла в немом восхищении.
- Да тебе не в боярышнях, а в царевнах ходить, - вставила мамка и, считая, что выполнила всё требующееся от неё, безразлично уставилась в подволоку.
Молочные лучи месяца улыбчато пробрались в светлицу и легли кружевным рушником на жёлтом полу. По краям рушника странным зверком кралась густая тень от горба шутихи.
Боярыня встрепенулась!
- Эк, полунощницы мы.
И кликнула негромко постельницу.
* * *
Тиун неподвижно стоял у низкой двери опочивальни. Боярин сел подле окна, налил корец кислого, как запах бараньей шерсти, кваса и залпом выпил. Антипка грохнулся на пол.
- Князь-боярину на здравье, а нам, смердам, на утешение.
Симеон тупо прислушался.
- Ты, что ли?
- Яз, господарь мой.
Тиун несмело подался на брюхе поближе к князю.
- Отказчик на дворе сдожидается.
Ряполовский надоедливо отмахнулся.
- Недосуг мне… Утресь.
Поднявшись с пола, Антипка остановился на пороге.
- Сказываю, утресь!
- Тешата охальничает, господарь мой. Отказчика того со двора погнали.
Ряполовский вскочил и по-бычьи согнул багровую шею.
- Абие ко мне доставить!
Тиун шмыгнул в сени. В заплывших глазах боярина сверкнули звериные искорки. Стиснув до боли зубы, он стал у порога.
Отказчик робко склонился перед ним.
- Не моя вина. Не токмо надо мной - над твоим именем глумится! - Он возмущённо подёргал кончик, жиденьких усов своих. - Тако и лаял: "Ныне, дескать страдники не ниже высокородных".
- Не ниже?!
Точно клещи, впились в горло отказчика жирные пальцы боярина.
- Убогой сын боярской, Тешата, не ниже вотчинников Ряполовских?!
- Тако и сказывал, господарь! - прохрипел, задыхаясь, отказчик. - "Мы хоть и малым володеем, а холопей не продаём. Самим надобны нынче".
Симеон на мгновение разжал пальцы, отступил и, размахнувшись, с плеча изо всех сил ударил покорно стоявшего перед ним человека.
- Добыть! Доставить!
Тиун бочком подвинулся к боярину.
- Дозволь молвить смерду.
И, коснувшись рукою пола:
- Не в диво нам тех людишек у Тешаты отбить. Токмо бы воля твоя.
- На коней! - топал исступлённо ногами князь, не слушая Антипку.
- Абие оседлаем. Токмо дозволь молвь додержать.
Широко раздув ноздри, Ряполовский надвинулся на тиуна.
- Не по дыбе ль соскучился?
- От твоей милости, князь, и дыба мне, смерду, великая честь!
Льстивый голос холопя смягчил боярский гнев. Симеон присел на лавку и уже почти спокойно кивнул.
- Сказывай.
- Не смирится Тешата. С тяжбой пойдёт на тебя. То ли дело - подьячего, Ивняка Федьку, кликнуть. Умелец подьячий наш ссудные кабалы пером наводить.
Хитрая усмешка порхнула на одутловатом лице Симеона, оживив сморщенные подушечки под глазами. В багровых прожилках нос шумно обнюхал воздух, точно учуяв неожиданную добычу.
- А и горазд ты на потварь, смерд.
- Не потварь, князь, а, коли пером настряпано будет, истинной правдой спрокинется.
И, не дожидаясь разрешения, побежал за подьячим.
Федька спал, когда к нему в избу ворвался Антипка.
- К боярину! - услышал он сквозь сон и обомлел от жестоких предчувствий.
Узнав по дороге, зачем его звали, подьячий облегчённо вздохнул и сразу проникся сознанием своей силы.
В опочивальню он вошёл неторопливым и уверенным шагом.
Ряполовский не ответил на его поклон и только промычал что-то под нос.
Федька закатил бегающие глаза, деловито уставился в подволоку и размашисто перекрестился.
- Стряпать ту запись, боярин?
- На то и доставлен ты.
Подьячий чинно достал из болтавшегося на животе холщового мешочка бумагу, фляжку с чернилами и благоговейно двумя пальцами вынул из-за оттопыренного уха новенькое гусиное перо.
- А не будет ли лиха? - полушёпотом спросил князь, почувствовав вдруг, как что-то опасливо заныло в груди.
- В те поры казни, господарь.
Ивняк лихо тряхнул остренькой своей головой и накрутил на палец ржавую паклю бородки.
- Не бывало такого, чтоб Федькины грамоты без толку в приказах гуляли.
- Пиши.
- Колико, князь-боярин, долгу на нём у тебя?
Ряполовский хихикнул и махнул рукой.
- Коли умелец ты, сам умишком и пораскинь. Токмо бы ему, смерду, не приведи Господь, расчесться не можно бы!
Подьячий почесал пером переносицу и лукаво мигнул.
- Пятьсот, выходит.
- Пиши.
Расправив усы и откашлявшись, Ивняк запыхтел над бумагою.
Окончив, он вытер рукавом со лба пот и торжественно прочитал:
Се яз сын боярский, Тешата, занял есмы у князь-боярина Симеона Афанасьевича Ряполовского пятьсот рублев денег московских ходячих от Успения дня до Аграфены купальщицы, без росту. А полягут денги по сроце, и мне ему давати рост по расчёту, как ходит в людех, на пять шестой. А на то послуси Антип, Тихонов сын, да Егорий, Васильев сын. А кабалу писал подьячей Федька Ивняк.
Князь выправил колышущуюся, как вымя у тучной коровы, грудь и кулаком погрозился в оконце.
- Ужотко попамятует, каково не ниже сести вотчинников высокородных!
Он спрятал кабалу в подголовник и указал людишкам глазами на дверь.
Федька маслено улыбнулся.
- Пригода приключилась какая со мной, осударь!
- А ну-тко?
- Был боров у меня, яко дубок, да, видно, лихое око попортило того борова.
Симеон неодобрительно крякнул.
- Экой ты жаднющий, Федька!
И с милостивой улыбкой перевёл взгляд на тиуна.
- Жалую подьячего боровом да ендовой вина двойного.
Отказчик и Ивняк, отвесив по земному поклону, ушли.
Тиун сложил молитвенно на груди руки и задержался у двери.
- Дозволь молвить смерду.
- Ну, чего неугомон тебя в полунощь взял?
- Воля твоя, господарь, а токмо не можно мне утаить.
Мохнатыми гусеницами собрались брови боярина.
- Сказывай.
- Како милость была твоя, неусыпно око держу яз за боярыней-матушкой.
- Не мешкай, Антипка, покель бородёнкою володеешь!
- Перед истинным, князь… Глазела… Очей не сводила с гостей твоих… А допрежь того, чтоб приглянуться, колику силу белил извела - и не счесть. - Он огорчённо вздохнул и свесил голову на плечо. - И ещё тебя в слезах поносила.
Ряполовский раздул пузырём щёки и выдохнул в лицо тиуну:
- Доставить! Принарядить и немедля доставить!
* * *
Трясущимися руками обряжала постельница перепуганную боярыню. Тиун поджидал в сенях. Когда скрипнула дверь и на пороге показалась Ряполовская, он поклонился ей в пояс.
Постельница смахнула гусиным крылышком пыль с широкого красного опашня господарыни и оправила пышные, свисающие до земли, рукава.
- Сказывал боярин - принарядилась бы ты, матушка.
Постельница пожала плечами.
- Чать, очи-то глазеют твои?
И, точно расхваливая перед недоверчивым покупателем свой товар, чмокающе обошла вокруг закручинившейся женщины.
- Опашень и ко Христову дню не соромно казать: эвона, два череда пуговиц из чистого золота да серебра чеканного. Да и под воротом нешто худ другой ворот? Поди, половину спины покрывает. А шлык на головушке - поищи-ка рубинов таких! Про шапку земскую уж и не сказываю. Парча золотая-то, да и жемчуг с бирюзою - како те слёзы у боярышень перед венцом.
Покачивая двумя золотыми райскими яблочками серёг, боярыня медленно поплыла по полутёмным сеням. У двери опочивальни она больно стиснула пальцами грудь и разжала накрашенные губы.
- Господи Исусе Христе, помилуй нас!
- Аминь! - пчелиным жужжанием донеслось в ответ.
Боярыня шагнула через порог и, чувствуя, как подкашиваются похолодевшие ноги, ухватилась за плечо тиуна.
- Садись, Пелагеюшка!
Она поклонилась низко, но не смела сесть. Оскалив белесые дёсны, Симеон подавил по привычке двумя пальцами нос и взъерошил бороду.
- А не слыхивала ль ты, Пелагеюшка, от людей, что негоже боярыням на чужих мужьев зариться?
Женщина вздрогнула и попыталась что-то сказать, но только покрутила головой и прихлебывающе вздохнула.
- Нынче поглазеешь, а тамо и до сговора с потваренной бабою недалече.
- Помилуй! Не грешна яз!
Симеон стукнул по столу кулаком.
- Всё-то вы одной думкою бабьей живы.
И бросил жёстко тиуну:
- Готовь!
Антипка бережно снял с боярыни опашень, летник и земскую ферязь. Остальные одежды сорвал сам боярин и, когда нагая женщина в жутком стыде закрыла руками лицо, бросил её на лавку.
- Вяжи!
Долго и размеренно хлестал Симеон плетью, скрученной из верблюжьих жил, по изодранной спине жены. Она ни единым движением не выказывала боли и сопротивления. Только зубы глубоко вонзились в угол крашеной лавки и ногти отчаянно скребли трухлявое дерево.
Наконец, болезненно хватаясь за поясницу, князь повесил на гвоздь окровавленную плеть и развязал верёвки, крепко обмотавшие руки и ноги жены.
Тиун, накинув на боярыню ферязь, вывел её из опочивальни.
У двери Ряполовская, теряя сознание от невыносимой боли и бессильного гнева, задержалась на мгновение и трижды поклонилась.
- Спаси тебя Бог, владыка мой, за то, что не оставляешь меня заботой своей.
- Дай Бог тебе в разумение, заботушка моя, жёнушка! - нежно прогудел князь и подставил жене для поцелуя потную руку свою.
Уже светало, когда Симеон приготовился спать.
Девка придвинула лавку к лавке, расклала пуховики. В изголовье набухла пышная горка из трёх подушек.
Покрыв постель шёлковой простынёй и стёганым одеялом с красными гривами и собольими спинками, девка раздела боярина и без слов шмыгнула под одеяло.
Князь лениво перекрестился. Усталый взгляд его остановился на образах.
- Соромно! - сокрушённо буркнул он в бороду и снова перекрестился.
- Ты мне, господарь?
- Нешто ты разумеешь, сука бесстыжая!
Он суетливо поднялся, снял с себя крест, занавесил киот и, успокоенный, полез в постель.
- Тако вот… Не соромно перед истинным, - широко ухмыльнулся он, облапывая покорную девку.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
Вечерами медленно поправлявшаяся Клаша с трудом выползала из сарая на двор и нетерпеливо дожидалась возвращения Васьки.
Похлебав пустой похлёбки, Выводков забирал свою долю лепёшки, луковицы и чеснока и выходил на крылечко.
- Сумерничаешь?
Она отводила взор и, стараясь скрыть волнение, приглашала его побыть подле неё.
Холоп протягивал застенчиво луковицу и лепёшку.
- Откушай маненько.
В мягкой улыбке глубже проступали ямочки на матовых щёках девушки, и в наивных глазах светилась материнская ласка.
- Сам бы откушал.
Но Васька строго настаивал на своём и насильно совал лепёшку в плотно сомкнутую алую ленточку губ.
- Эдак, не кушавши, нешто осилишь хворь? Ты пожуй.
И прибавлял мечтательно:
- Молочка бы тебе да говядинки.
Она близко подвигалась к нему и не отвечала. Холодок тоненькой детской руки передавался его телу странной, не ведомой дотоле истомой, а едва уловимый прозрачный запах волос напоминал почему-то давно позабытый лужок на родном погосте, где в раннем детстве он любил, зарывшись с головой в ромашку и повилику, слушать часами баюкающее дыхание земли.
Осторожно, точно боясь спугнуть сладкий сон, Васька склонял голову к её плечику. Губы неуловимым движением касались перламутровой шеи и потом, оторвавшись, долго пили пьянящие ароматы её тела.
Так просиживали они, не обмолвившись часто ни словом, до поздней ночи, пока Онисим, незлобиво ворча, выходил из избы и гнал их спать.
С каждым днём уменьшался вес лепёшки. В чёрное тесто всё больше подсыпалось толчёной серединной коры, и вскоре вовсе исчезли лук и чеснок.
Лишь у немногих холопей оставался ещё малый запас мороженой редьки.
На Крестопоклонной боярин в последний раз отпустил людишкам недельный прокорм и наказал больше не тревожить его просьбами о хлебных ссудах.
Пришлось нести в заклад всё, что было в клети, на немногочисленные дворы крестьянские, пользовавшиеся особенными милостями Ряполовского.
В каждой губе были свои счастливцы: и дьяки и князья усердно поддерживали небольшую группу крестьян и пеклись об их благосостоянии.
Так обрастали вотчины преданными людишками, представлявшими собой род крепостной стены, которая при случае должна была служить боярам защитой от неспокойных холопей.
В канун Миколина дня, после работы, людишки упали спекулатарю в ноги.
Спекулатарь хлестнул бичом по спине выползшего наперёд Онисима.
Старик взвизгнул и, сжав плечи, чуть поднял голову. По землистому лицу его катились слёзы; седая лопата бороды, жалко подпрыгивая, слизывала и бороздила дорожную пыль.
- Не с лихим мы делом, а с челобитною.
Глухим, сдержанным ропотом толпа поддержала его.
- Невмочь робить доле на господаря. Измаял нас голод-то.
Один из холопей поднялся и прямо посмотрел в глаза спекулатарю.
- Пожаловал бы князь-боярин нас милостию да дозволил бы хлеба добыть в слободе аль в городу.
Спекулатарь раздумчиво пожевал губами.
- Доведёшь ты, Неупокой, холопей до горюшка.
Резким движением Неупокой провёл пальцем у себя по горлу.
- Ежели единого утресь недосчитаешься, - секи мою голову.
Холопи ушли за курганы дожидаться решения князя. Ваське пришлись по душе слова Неупокоя и смелое поручительство его за целость людишек. Он отозвал товарища в сторону.
- А что, ежели и впрямь кто не вернётся? Отсекут голову - не помилуют?
Неупокой самоуверенно улыбнулся.
- Ежели нету в человеке умишка, буй ежели человек, тому и голова ни к чему.
И, ухарски заломив баранью шапку, присвистнул.
- А моя голова при мне будет. Не зря яз во дворянах родился.
Притоптывая и напевая какую-то непристойную песенку, он отошёл от рубленников и смешался с толпой. Васька недоверчиво ткнулся губами в ухо Онисима:
- Дворянин?
Старик разгладил бороду и прицыкивающе сплюнул.
- Дворянин. За долги подался к нашему боярину в кабалу. - Он понизил голос до шёпота и подозрительно огляделся: - На словеса солодкие умелец тот Неупокой. Токмо, сдаётся мне, не зря князь его примолвляет. Не в языках ли держит его.
На дороге замаячила тощая, как высохшая осокорь, тень спекулатаря. Сдержанный говор толпы сразу оборвался и перешёл в напряжённое ожидание.
Остановившись у кургана, спекулатарь высоко воздел руки и молитвенно закатил бегающие рысьи глаза.
- От господаря нашего, князь-боярина Симеона, благословение смердам.
Холопи упали ниц.
- Внял боярин челобитной. Жалует вас прокормом, кой измыслите сами себе на слободе.
Весело поднялись людишки и поклонились спекулатарю в пояс.