- Разослать гонцов во все стороны! Собирать войско! - выкрикнул хан. - Завтра в бой!
После этого, Аюка снял с плеч свой богатый халат, надел его на гонца и, громко, чтобы слышали все, сказал:
- Это тебе. Пусть люди знают, что я своих воинов за храбрость и верность наградой никогда не обойду.
Нукеры, стоящие вокруг, одобрительно загудели и закричали, а хан вернулся в шатер, вызвал своих военачальников и приступил к планированию военных действий.
На следующее утро калмыки покинули родовое ханское кочевье и, по ходу движения, усиливаясь за счет подходящих отрядов, рванулись в сторону Пануры. После полудня передовые дозоры наткнулись на казаков, которые сразу же отступили. Гнаться за ними не стали, "царские" калмыки собирались с силами и, остановив свою армию, хан со своими приближенными выехал на высокий курган.
В чистом поле за курганом строились мятежные казаки и "воровские" калмыки, как и говорил гонец, в общей численности восемь сотен, не больше.
Аюка озирал окрестности долго, задумчиво пощипывая свою гордость, небольшую седеющую бородку и думал. Врагов мало, но почему-то они не бегут. У него пять тысяч конников, так неужели казаки и "воры" не понимают, что он разобьет их? Странно.
- Не думал, что они решатся выйти навстречу. Не похоже это на разбойный набег, - в голосе хана послышалась неуверенность.
- Они слишком самонадеянны, мой хан, - отозвался тысячник Чимид, ханский любимец.
- Отец, - подал голос Нимгир, - дай нам тысячу воинов и мы с Чимидом раскидаем врагов по всей степи.
- Пока встаньте за курганом и ждите, - решил Аюка. - Я двинусь напрямую, и сам разобью их, а вы займетесь преследованием.
Надо было все делать быстро, и по своему разумению, а то не дай Небесные Хранители, еще усомнятся воины в его храбрости, да решат, что племенам нужен более решительный и молодой предводитель.
- Вперед! - хан взмахнул рукой, и четыре тысячи воинов, одновременно стронулись с места.
Сберегая силы лошадей, на врагов всадники двинулись шагом. Расстояние сокращалось, казаки и их союзники стояли не шевелясь. Лошади, чувствуя напряжение своих седоков, сами начали нервничать, прядать ушами и рвать поводья.
Хан вновь взмахнул дряблой старческой ладонью, и лавина всадников сорвалась в галоп. Облако густой серой пыли взмыло ввысь, а грохот от тысяч копыт ударил по ушам.
И вот, когда казалось, что конную калмыцкую орду уже не остановить, из казачьего строя раздались дружные ружейные залпы, а над полем разнесся чистый и сильный звук армейского горна. И повинуясь сигналу, из неприметной глубокой балки, по левому флангу "царских" калмыков, на поле вылетала казачья конница. На первый взгляд, не менее трех тысяч сабель.
Воины хана, которые растерялись, придержали коней, после этого остановились, а затем и попятились. Они попытались ответить на ружейный огонь стрельбой из луков, но и от воинов разбойных мурз в ответ полетели стрелы. Страх затмил разум многоопытного хана Аюки и, заворачивая коня назад, он рванул поводья, и направился к запасной тысяче, которая должна была прикрыть его отход.
Однако было поздно. Когда хан повернул своего коня, то увидел, что над курганом уже развевается кумачовое казачье знамя, а вдали виднеются убегающие всадники с бунчуком тысячника Чимида. Он выхватил богато украшенную драгоценностями бухарскую саблю, хотел врубиться в гущу врагов, но раздался меткий выстрел и хан Аюка, пораженный свинцовой пулей в голову, скатился с коня и упал на землю.
Уцелевшие воины "царских" калмыков разнесли по всем своим кочевьям весть о поражении. Паника поднялась сразу же, и началось бегство. В орде хана Аюки еще могли собрать больше десяти тысяч воинов, но о сопротивлении никто уже не думал. Кинув в телеги только самое необходимое, оставив юрты и бросив стада, ища спасения, племена устремлялись к Кубани. Но уйти смогли немногие, поскольку не зря верховской есаул Григорий Банников взял в этот поход калмыцких мурз с их дружинами. Воины Четыря и Чеменя перехватывали беглецов, возвращали на место и объявляли о том, что отныне все калмыки ранее подчинявшиеся Аюке, переходят к ним под руку, а они присягают на верность Войску Донскому.
Рядовые кочевники не видели никакой разницы между царем и донцами, так же как между Аюкой и Чеменем, которого избрали новым ханом. Главное, что кроме родов старого хана и его ближних людей, никто не пострадал, а когда бывшим "царским" калмыкам еще и скот вернули, то затихли даже самые непримиримые.
Первый поход Первой армии закончился полной победой. И пока новый хан наводил порядок в своих владениях, есаул Гришка Банников со всем своим войском, возвращался домой. Он скакал на горячем чистокровном жеребце, ранее принадлежавшем ханскому сыну Нимгиру, осматривал караван с богатой добычей, и постоянно посматривал на один из возов. На этой повозке, которую тянула пара крупных волов, среди всякого добра из сундуков Аюки, сидела и другая добыча, так и не ставшая женой Нимгира, черноглазая красавица Кермен.
"Женюсь, - думал Григорий, понапрасну горячил жеребца, снова смотрел на степную красавицу, и добавлял: - Моя будет, окрещу и женюсь".
Россия. Тамбов. Глуховский лес. 22.09.1707.
- Дед Федор, дед Федор, - мальчонка лет двенадцати дергал старейшину за рукав.
- Чего тебе? - просыпаясь, спросил кряжистый дед.
- Там Михайло пришел. Говорит, что по лесу чужие ходят, - зачастил малец.
- Сейчас выйду, пусть подождет.
Паренек выскочил наружу, и бывший стрелецкий сотник, а ныне беглый старовер и старейшина затерявшегося в лесах небольшого племени Федор Кобылин, огляделся вокруг. Землянка, топчан, вот и все что осталось у него на старости лет, а ведь когда-то в почете был, жену имел, деток малых, да торговую лавку на Москве. Все отняли царевы люди, а теперь, видно, и сюда добрались, даже эта глухомань стала интересна людям царя Петра.
Кобылин встал, крякнул и с трудом приподнял старый дубовый топчан. Здесь на медвежьей шкуре, обернутая холстиной лежала его верная пищаль и огненный припас к ней. Спокойно и не торопясь, как делал сотни раз до этого, бывший сотник вынул оружие, снарядил его и вышел наружу.
На полянке возле землянки, переминаясь с ноги на ногу, его ждал племянник Михайло. Больше похожий на бурого медведя, чем на человека, косматый крепкий парень, прирожденный лесовик, знающий Глуховский лес как свои пять пальцев. Единственный, кого Кобылин смог спасти во время своего побега из Москвы.
Федор посмотрел на племянника и спросил:
- Что там, в лесу?
- Трое, идут к нам, не местные, - как всегда, Михайло был немногословен. - Ловушки обошли. Сейчас на привал остановились.
- Солдаты?
- Нет, не похожи. На казаков смахивают.
- Собирай людей, - приказал старейшина.
Михайло бросился по лесному поселку кликать мужиков на сбор, хотя какой это поселок, так, три десятка землянок с раскиданными по лесу пасеками и полянами, на которых скотина паслась. Через несколько минут все кто был на месте, а не на промыслах, в количестве семнадцати душ, выступили вслед за Федором и Михаилом в лес. Вооружены мужики были простенько: две пищали, пяток сабель, старенький пистоль, топоры, вилы, да дубины. С солдатами не потягаешься, конечно, но любителей сдать властям место обитания старообрядцев и нажиться на этом, за десять лет ловили не единожды.
Через пару часов мужики окружили поляну, на которую указал Михайло. Там, ни от кого не таясь и не прячась, сидели у костерка трое крепких мужчин. Можно было броситься на них сразу. Однако вооружены незванные гости были крепко, одних пистолей Федор насчитал шесть штук, а у каждого еще и сабля, да под рогожками, раскиданными у костерка, виднелось что-то напоминающее мушкеты.
Решив дождаться ночи, старейшина дал своим людям знак отходить вглубь леса. Но тут один из молодых и неопытных парней наступил на сучек и этим выдал себя. Люди у костра переглянулись, а один из них встал и направился к опушке.
Федор взял на изготовку пищаль и уже приготовился выстрелить в него, когда тот поднял руки к верху и прокричал:
- Сотнику стрелецкому Федору Кобылину привет и почтение от полковника Лоскута, а также всех донских вольных людей.
Бывший сотник оторопел, но все-таки отозвался:
- А ты сам кто таков будешь, и откуда узнал о нас?
- Старец Феодосий из Саратовской обители подсказал. Велел кланяться тебе, а на словах передать, что близок час избавления от гнета еретиков и пришла пора православным, постоять за истинную веру.
Уже не прячась, Федор вышел на поляну. За ним вслед Михайло и еще пяток самых авторитетных мужиков в их общине. Через некоторое время, все вместе, староверы и казаки сидели у костра и за чаем, от которого в лесу уже давно отвыкли, вели неспешный разговор. Если бы дело происходило не в дикой чащобе, а на собравшихся лесовиках были одеты более солидные одежды, а не те обноски что сейчас, то можно было подумать, что это солидные московские купцы из первого десятка ведут меж собой деловой разговор.
- И чего хочет полковник Лоскут? - спросил Федор, когда все представления и приветствия подошли к концу.
- Наш полковник и атаман Булавин предлагают тебе собрать всех старообрядцев, кто по лесам и болотам прячется, и уходить на Дон, - ответил Ерема Гриднев, один из молодых боевиков Лоскута.
- Вона как… - протянул старейшина. - И как же это сделать?
- По зиме, когда ты известишь о месте сбора и своих намерениях все общины от Тамбова до Пензы, Петровска и Саратова, мы предоставим вам деньги на закупку саней и теплых вещей. А после этого вы сформируете обоз и на Дон пойдете.
- Ага, - с насмешкой выпалил один из мужиков. - Царевы войска нас так и выпустят. До Воронежа может быть, и дойдем, а там всех и повяжут.
- Нет, - возразил Гриднев, - не повяжут. По зиме здесь наши войска будут, так что под охраной пойдете. Вот только все быстро сделать надо будет. В прямой бой мы с солдатами и драгунами вступить пока не можем, набегами их донимать будем.
- Подумать надо и с людьми посоветоваться, - высказался еще один из местных "авторитетов".
- Времени нет, - подстегнул лесовиков посланец с Дона. - Завтра с утра я дальше двинусь.
До самого вечера раздумывали старообрядцы над предложением о переселении и уже глубокой ночью решили покинуть Глуховский лес. Ведь как бы там, на Дону ни было, но всяко не придется прятаться по лесам и очаги в землянках только по ночам разжигать.
Выслушав решение старообрядцев, Гриднев умчался дальше, а Федор Кобылин, вновь почувствовавший себя человеком при деле, а не затравленным беглецом, начал рассылать гонцов во все известные ему места, где прятались такие же старообрядцы, как и он.
Войско Донское. Черкасск. 25.09.1707.
Гусиное перо осторожно прикоснулось к изрядно потертой старой бумажной мапе, наклеенной на кожу. Капелька светло-коричневых чернил скатилась вниз и оставила еле заметную точку. Рядом ставлю мелкую подпись - земляное масло. Очень хорошо получилось, и своей работой я был удовлетворен. Подделка вышла убедительной. Карта старая, а чернила я заранее осветлил, вроде как тоже состарил.
Пару дней назад я услышал разговор между Зерщиковым и Булавиным о том, что война с царем дело долгое и мира с Петром не будет в любом случае, хотя на этом многие старожилы настаивают. Значит, чтобы выстоять, необходимо свою промышленность на Дону создавать, так как на захваченных припасах и помощи с Украины и Запорожья долго не протянешь.
Естественно, в данной затее, все упирается в оборудование, квалифицированные кадры ресурсы. И если механизмы с технологиями можно было поначалу от царя Петра получить, как трофеи, а рабочие сами приходят, то с ресурсами полный швах. Вот тут-то я придумал свой план, как атаманам труды их немного облегчить и самому не светиться. В архиве нашел достаточно подробную карту, которой более ста лет, составленную еще во времена атамана Андрея Корелы, и нанес на нее все известные мне места с полезными ископаемыми. Исторический документ сделан, и теперь он полежит свой срок в сундуке, а когда понадобится, я выйду вперед и скажу: "Атаманы, карта имеется, на которой обозначены все места ценных ресурсов на подконтрольных вам территориях". Должны поверить, так как с архивом кроме меня никто не возился, а про то, что во времена Корелы проводились некоторые исследования и описание земель, было известно всем и каждому.
Итак, свою задумку я осуществил, чернила с перьями спрятал под одежду, и вроде бы все. Только это сделал, как появился Василь Чермный, который приоткрыл дверь и сказал:
- На площадь идешь?
- Иду, - отозвался я.
Чермный вышел, а я последовал за ним.
Вчера было получено известие о первой победе нашего оружия. Армия Григория Банникова разбила "царских" калмыков хана Аюки. По такому случаю, сегодня в Черкасске будет торжественный молебен и мое присутствие у деревянной городской церкви, позади которой строится каменный собор, обязательно. Не сказать, что в Войске Донском уделяется много внимания религии, но официально вера для всех казаков едина. Это своего рода самоопределение себя как народа. Ярко выраженной национальной идеи пока еще не существует, а вот разделение по религии на "свой" и "чужой" имеется.
Мы с боевиком Лоскута вышли из войсковой избы, перешли площадь, которая была покрыта грязью, появившейся по всему городу после первого осеннего дождя, и влились в массу нарядного народа, преимущественно женщин и подростков, которые стояли полукругом возле городской церкви. Священник уже что-то вещал, басил молитву и нам, стоящим с края, она была не особо слышна. Однако вперед протискиваться не стали, незачем, отстояли службу, как положено, перекрестились двумя перстами, как и большинство тех, кто был вокруг нас, и таким образом в исполнении обряда поучаствовали. Все честь по чести, согласно правил приличия.
Народ стал потихоньку расходиться. И в этот момент на окраине Черкасска, с северной стороны, раздалось сразу с десяток выстрелов.
- Ой, беда! Царевы войска пришли! - выкрикнул тонкий голосок, и в панике, большая часть собравшихся на молебен горожанок стала разбегаться по домам.
На площади остались только вооруженные мужчины, около ста человек. Батя, который в это время разговаривал с местными священниками, возглавив казаков, направился в сторону, где стреляли. Все были при боеготовом оружии. На воротах и стенах караулы крепкие, а за Черкасском пикеты и дозоры. Вывод: неожиданно напасть солдаты или драгуны не могли. Единственным врагом, кто мог нанести удар, были донские старшины, но пока булавинцы в силе и побеждают, они на нападение не решатся.
Казаки из сотен Булавина, лоскутовцы и присоединившиеся по дороге кубанские тумы, двигались по узким грязным улочкам, и вскоре вышли к северной окраине городка. Здесь были сосредоточены питейные заведения, принадлежавшие частным владельцам, и здесь же находились те, кто стрелял.
Между трех кабаков, приземистых и почти вросших в землю одноэтажных деревянных зданий, имелась небольшая грязная площадка. На ней стояли в обнимку человек пять сильно пьяных оборванцев при пистолетах, и мычали какую-то песню, а из открытых дверей питейных заведений, доносились выкрики, здравицы и нестройное бренчание инструментов.
- Вы стреляли? - Кондрат подошел к питухам (пьяницам).
- Да-а-а! - выкрикнул один, пожилой дядька с припаленной бородой.
- А знаете, что в пределах городка стрельба под запретом?
- Мы, победу одержали! Нам все можно! - с вызовом, выставив вперед ногу, и оправив свой рваный и покрытый комками грязи кафтан, сказал второй, молодой парень, лицо которого было помечено множеством мелких оспин. На секунду он замолчал, посмотрел на отца исподлобья, бросил взгляд на казаков, окруживших его по кругу и, указав на войскового атамана, истошно закричал: - Ка-за-ки! Братья! Гуляем! А кто не с нами, тот царский подсыл, как этот! Руби его!
Кондрат усмехнулся и кивнул на пьяниц:
- В холодную их, пусть протрезвеют!
Оборванцев тут же разоружили, связали и отвели к войсковой избе, где находился поруб (тюрьма), а войсковой атаман и около десятка его ближних людей, вошли в ближайшее заведение.
Покосившаяся дверь висит на одной петле, а внутри полутемного помещения, гай-гуй полным ходом. Пара музыкантов наяривает плясовую. Перед входом, на земляном полу, в клубке несколько человек дерутся, а за столами вдоль закопченной стены около сорока человек пьют и разговаривают. И все это дополняется запахами сивухи, перегара, мочи, блевотины, табака, грязных потных тел и прогорклого масла. В общем, нормальный для этого времени кабак.
На атаманов никто не обратил никакого внимания, видать, давно здесь пили. Отец посмотрел на этот бардак, нахмурился и вышел на свежий воздух. Здесь помимо пятерых уже скрученных питухов, вязали еще с десяток буйных алконавтов.
Все в порядке, никого не убивают, и врагов не наблюдается, так что, оставив на площадке караул в полтора десятка вооруженных казаков, Булавин вернулся в войсковую избу, и вызвал к себе полковника Лоскута. При этой беседе я не присутствовал, разговор шел один на один, а вот концовку застал. Пришел сообщить, что прибыл посланец от Скоропадского, да так и остался.
- Надо что-то делать с гультьями дядька Иван, - сказал отец.
- Надо, - согласился полковник Лоскут.
- Сколько их?
- По всему Войску тысяч десять, а может быть, что и больше. Учета нет, нам на это пока сил не хватает, только недавно власть взяли. В основном буяны в Раздорской собираются, но как ты сегодня видел, и у нас появились. Люди приходят за волей, но вот беда, каждый понимает ее по-своему. Приказа не впускать их в Черкасск не было, да и питейные заведения работают в общем порядке.
- Все кабаки надо закрыть. Не нужен нам такой рассадник грязи.
- Закрыть не проблема, хоть сегодня все по бревнышкам раскатаем. Но крику будет много, ведь они донской старшине доход приносят, а гультяям питье требуется.
- К черту их всех! - Кондрат ударил по столу кулаком. - Готовь людей, полковник. Завтра все эти гнездовья поганые на запор и выясни, кому и какие питейные заведения принадлежат.
- Понял. А что с самими гультяями делать?
- Я решу.
- Хорошо, - кивнул седой полковник и вышел из комнаты.
Отец проводил его взглядом. Затем посмотрел на меня и спросил:
- Что случилось, Никифор?
- Гонец от полковника Скоропадского.
- Давай его сюда.
Я выглянул в коридор и позвал средних лет справного реестрового казака, который прискакал из расположения Второй армии.
Посланец вошел и отдал Булавину запечатанный пакет. Войсковой атаман вскрыл его, прочитал, улыбнулся и, посмотрев на украинца, спросил:
- На словах ничего?
- Только то, что и в письме, - ответил тот. - Таганрог обложили, форсировали Дон и на подходах к Азову разбили отряд полковника конной службы Васильева. Взяли три полевых орудия и почти шестьсот пленных. И у нас и у противника убитых почти нет. Сам Васильев, с десятком казаков удрал в Азов. Полковник Скоропадский спрашивает, что делать с пленными?
- Передай полковнику, что от лица всего Войска Донского я поздравляю его с победой, и скажи, что пленные нужны в Черкасске.
- Письмо будет?
- Да, - отец кивнул мне. - Никифор, пиши.