- Ясно, - не слишком опечаленно подвел итог он, решительно хлопнув по коленям ладонями, и поднялся, потягиваясь. - Стало быть, зайдем с иной стороны - он, как будто, много времени проводил в библиотеке, значит, надо взять за шкирку библиотекаря и вытрясти из него все о том, чем он там занимался; вообще, конечно, об этом надлежало бы подумать много раньше…
- Но раньше это как-то ускользало от твоего проницательного ума, - ехидно сообщил Бруно; он лишь отмахнулся. - Затупился… хм… ум?.. Но ты с лихвой восполняешь это крепкой хваткой; собственно, что еще от инквизитора требуется - не обязательно быть шибко умным, достаточно быть въедливым…
- А вот этих слов, - на миг помрачнев и невольно покривившись от неуместных воспоминаний, холодно оборвал его Курт, - от тебя лично я чтобы более не слышал. В противном случае я начну размышлять о том, не сохранил ли ты, кроме цитат, от прежнего знакомства и тягу к скверным идеям, одна из которых - бить следователей Конгрегации в спину. Не заставляй меня оглядываться. Это - понятно?
Бруно не ответил, а он не стал заострять внимания на внезапно воскресшем конфликте; Курт и без его оправданий, коих, как обычно, не последовало, знал, что сказанное сорвалось с языка безо всякой связи с прошлым, с тем, кто сказал это первым почти год назад, и - сказано было оттого, что соответствовало истине. Он и сам понимал, что, невзирая на не раз упоминаемое 'окончание академии cum eximia laude[65]', логические рассуждения, выстраивание в нужном порядке ведомых ему фактов - не самая его сильная сторона. Все его успехи были собою обязаны лишь мгновенным прозрениям, как то было подле тела Филиппа Шлага, а также чуткости к деталям, не запримеченным другими; но вот связать эти детали и озарения вкупе, установить их в стройную линию - это выходило не всегда. Возможно, это еще настанет с опытом…
'Лет через десять стал бы неплохим следователем' - по уже проложенной из минувшего тропке пришло на память еще одно изречение все из тех же уст, и руки под перчатками неприятно заныли, отзываясь мнимой болью в бедре и под ключицей.
- Я не думал напоминать… - начал Бруно, однако умолк, увидя выражение его лица, и от его неловкой усмешки снова стало совестно. - Собираешься опять распускать руки?
- Нет. Я сегодня добрый, - безвыразительно отозвался Курт, отмахнувшись снова. - Ладно… Идем в библиотеку. Библиотекарь тебе, часом, не знаком?
- Не переоценивай меня. И без того я вывернулся через… сделал, что мог, и даже больше. Дальше мои познания и возможности кончаются.
Он лишь передернул плечами, уже растеряв большую часть своего ожесточения и злости; сегодня, казалось, настроения испортить не могло ничто.
- Ну, и Бог с ним, - легкомысленно махнул рукой Курт, разворачиваясь к двери. - Идем, все же - вдруг потребуешься.
Он знал, что Бруно посмотрел ему в спину с недовольством; тот явно полагал свою (надо, разумеется, отдать ему должное - немалую) помощь завершенной и надеялся на безмятежный денек в обществе рукописного знания, вовсе не лелея надежду на прогулку в обиталище оного. Однако сейчас ни сумрачные взоры в спину, ни их противостояние, порою пробивающееся сквозь, казалось, все сгладившее время, его долго заботить не могли, сегодня все было как нельзя лучше. С самого пробуждения Курт ощущал себя точно бы каким-то иным, чем прежде, будто бы возникнул неведомый ему источник сил и бодрости духа, в голове была прежняя ясность - как довольно топорно, но верно выразился подопечный, 'снова заработали мозги', избавившиеся от борьбы с сердцем…
Оставалась лишь одна небольшая, хотя и весьма ощутительная, ложка горечи - и в самом деле, остановившись мыслью на своей личной цели, он безнадежно заплутал в себе самом, не сумел собраться для того, чтобы идти как должно к цели, определенной ему его долгом, обязательством, к цели, которая должна была занимать его в первейшую очередь. Пребывая в потерянности, он так и не сумел заставить себя мыслить в обход решения его собственной, нужной лишь ему задачи, не сумел миновать ее, пока оная задача не была разрешена, не была вычеркнута из расчетов. Библиотека - вот первое, что должно было заинтересовать его, первое, на чем господин следователь обязан был остановить свое внимание, но о чем попросту позорнейшим образом забыл.
В библиотеку он вошел с воодушевлением, отчасти напускным, призванным подвигнуть его наверстать упущенное время и, быть может, возможности - ведь если и впрямь здесь мог найтись след к выявлению тайны, то виновник (либо же соучастник) за миновавшие четыре дня вполне располагал возможностью упрятать концы…
Библиотека Кельнского университета приятно удивила его, разбалованного изобилием и вместе с тем выверенностью книжного собрания святого Макария; для начала, взгляд поражали размеры грандиозного зала, напомнившего своим видом увеличенную в масштабе мастерскую умельца академии Фридриха, с тем лишь различием, что, вместо хаотически набросанного на бесчисленные полки хлама и готовых вещей, на посетителя глядели столь же бессчетные корешки книг и упругие бока свитков, уложенных и выставленных в потребном порядке. Библиотекарь обнаружился тотчас же, возникши столь неожиданно и бесшумно, что невольно мелькнула мысль о том, что из холуев, прочей челяди и всевозможных обслуживающих персон академия при должном терпении могла бы, наверное, взрастить недурных наемников для щекотливых дел - любой из них, казалось, в крови имел умение неприметно и внезапно возникать и так же незримо пропадать в никуда…
- Чем я могу оказать помощь майстеру инквизитору, изволившему посетить наше хранилище мудрости? - поинтересовался тот с невообразимой смесью гордости за Alma Mater, снисхождения умудренного немалыми годами поборника убеждения 'adulescentis est majores natu revereri[66]', и крайнего почтения к чину незваного гостя.
- У вас чудесная библиотека, - не ответив, произнес Курт, видя проступающую на лице библиотекаря почти надменность.
- Лучшая в Германии, - подтвердил тот, спустя миг все же поправившись: - Из светских учреждений.
- Разумеется, - понимающе кивнул он и, ощутив греховный укол ревности, с тяжким вздохом лицемерного сочувствия договорил: - Академия святого Макария относится к заведениям скорее церковным; или, ближе, духовным. Однако, по меньшей мере, с первого поверхностного взгляда, ваше собрание книг лишь немногим малочисленнее.
Библиотекарь выпрямился, приобретя неуловимое сходство с традиционной статуей святого Франциска - природная проплешина служителя книгохранилища с лихвою заменяла собой святую лысину рукотворную.
- Книга не терпит поверхностных взглядов, майстер инквизитор; но, полагаю, уж вам-то сие известно более, нежели кому-либо, а что до многочисленности собранных томов, то и не в этом тоже суть - главенство за содержанием, кое и двумя малыми листами способно…
- Вы из монахов перешли на служение мирскому знанию, не так ли? - спросил Курт благожелательно.
Тот прервал свою набравшую стремительность тираду, проглотив последнее слово; будто уличенный в чем-то крамольном, библиотекарь скользнул глазами в сторону, переступив с одной ноги на другую, и утратил осанистость.
- Не счел более возможным пребывать у закромов познания, предпочтя переселиться ближе к окормлению оным, майстер инквизитор. Сохранив при том верность монашеским обетам.
А плешь все равно природная, невзначай подумал Курт, силясь не улыбнуться и даже нахмурив для этого брови; тот отступил назад, следя за изменениями в его лице.
- Похвальная забота о мирянах, брат, - вынес вердикт господин следователь, и библиотекарь едва не разразился облегченным воздыханием.
- Эти юноши, что проходят трудную стезю постижения искусств в сем заведении, давно именуют меня попросту Михелем; я не взыскиваю с них - пусть, сие не от злобности сердца, но, смею верить, от благорасположения ко мне и оттого, что принимают меня не как служителя, постановленного над ними, но как часть их жизни, а скорее, быть может, и часть самого университета, что в коей-то мере даже лестно, ибо…
- Это замечательно, брат Михель, - оборвал многоглаголивого служителя Курт, беря его под локоть и увлекая вглубь огромного зала, в лабиринт полок и этажерок. - Ко мне тоже вовсе не обязательно обращаться, именуя должность - вполне достаточно будет 'брат Игнациус', ибо я не хочу принуждать столь почтенного мужа выговаривать 'майстер Гессе' при обращении к человеку моих лет. А теперь - мне и в самом деле нужна ваша помощь в довольно сложном деле, которую, я надеюсь, вы окажете мне по мере сил.
- Все, что знаю, что смогу сказать, - подтвердил тот с готовностью. - Если я могу помочь делу Святой Инквизиции, мой долг как благочестивого христианина и лица духовного в полной мере служить всеми своими…
- Спасибо, брат Михель, - прочувствованно поблагодарил он; поймав через плечо брата во Христе взгляд подопечного, оставшегося у двери, Курт легким движением головы велел следовать за ними чуть поодаль и вновь обратился к библиотекарю. - Первой моей просьбой к вам, брат, будет пожелание ни с кем предмета нашей беседы не обсуждать и вообще - не распространяться о том; все, мною спрошенное, и все ваши ответы - есть тайна проводимого Конгрегацией следствия, сиречь сведения неразглашаемые; вы ведь понимаете меня?
- Даже и поминать о том не следовало бы, брат Игнациус! - на грани с обидой произнес тот, так доверительно сжав его руку, что Курт невольно воскресил в памяти свои подозрения относительно иной причины замкнутости и нервозности покойного секретаря, хотя, надо сказать, более в невеселую шутку, нежели всерьез. - Неужто, вы думаете, я не понимаю, как важно блюдение тайны для ведомства столь особого, каковое является выразителем…
- Благодарю вас за столь чуткое понимание, - вновь прервал его Курт. - Тогда я перейду к вопросам последующим, а именно - вы знали секретаря ректора, Филиппа Шлага?
Библиотекарь сокрушенно вздохнул, качнув головой, и уже сам потащил господина следователя к каменной скамье у стены меж двух полок, уходящих к потолку лестницей; усевшись подле миссионерствующего в миру, Курт ненароком высвободил руку из-под его локтя, чуть отодвинувшись.
- Да, да, - тяжко пробормотал книгохранитель, глядя в пол у своих ног. - Бедный мальчик, жаль, весьма жаль; он стремился к знанию, как мало от кого из его сверстников было возможно ожидать - весьма много времени он проводил за книгами сего угодного человекам и Господу заведения, в коем взращивается…
- Да-да, - не сдержался он, тут же поправившись: - Весьма жаль, вы правы, брат Михель. Я слышал о нем, что он, пусть и не блистал особыми талантами ума, но был юношей любознательным и имеющим тягу к рукописному слову. Вы, вероятно, не раз видели его вот так, за книгами…
- Да, не раз, и, Бог мой, каким увлеченным! Он словно бы глотал их, как глотают воду из прохладного ручья жарким полуднем, желая утолить ненасытную жажду - жажду к знанию! Хотя, по мне, если позволите мне высказать мое скромное воззрение на сей момент, ближе те, кои проводят за текстами время долгое, дабы от внимания не ускользали мелочи и детальности, от коих подчас зависит верное либо же ошибочное толкование прочтенного, ибо недостает лишь прочесть букву, не вникая в дух, в суть, в саму душу оной буквы…
- Неужто он читал так быстро? - подивился Курт. - Немногие способны одолевать книгу за книгой…
- И слава Богу! - теперь перебил библиотекарь, снова порывисто уцепив его за руку, и майстер инквизитор впервые взглянул на свое вынужденное ношение перчаток со стороны положительной, порадовавшись данному обстоятельству - ладони у бывшего монаха, судя по оставшимся на черной коже отпечаткам, были влажные и липкие. - И слава Богу! Ведь сие означает, что не всякий гонится за сомнительным достоинством уметь споро складывать одну букву к другой, а многие, хочу сказать - большие избирают чтение вдумчивое и неспешное, позволяющее увидеть невидимое и лишь запечатленное и меж строками, и в устроении слов, и в…
- Но, быть может, он просто высматривал в книгах нужное ему, пропуская остальное по недостатку времени, - продолжал Курт. - Уж не будьте так строги к бедняге.
- Да Господь с вами, брат Игнациус! - едва ли не с испугом проронил тот. - Ни в коей мере не желаю я осудить несчастного мальчика, покинувшего мир сей в цвете лет и сил своих; ибо сказано было Господом - 'не судите, да не судимы будете', и я стараюсь блюсти заповеди, как то предписывает мне вера католическая и принятые мною еще в юности обеты, кои тем наипаче должны удерживать меня ото всякого греха, что, впрочем, не всегда удается по причине греховной сущности человеческой, а я есмь человек и ничто более того…
- Я и не желал вас обвинить в согрешении осуждением, брат Михаэль, всего лишь хотелось найти оправдание столь и впрямь невнимательному, как кажется, отношению к переложенному в письмо слову. Быть может, это был лишь поиск нужной цитаты или же сведения о том, чего не хватило ему услышать из уст преподавателя…
- Нет-нет, брат Игнациус, одно нельзя вменить несчастному - суетного увлечения тайнами мира сего; нет! Книги, а также и свитки, он избирал большею частью содержания душеспасительного, религийного; в совершенных подробностях этого не скажу, не знаю - я не занимаюсь выписками студентам требуемого им, этим ведает помощник мой, и он же переписчик - увы, недостает способных юношей, желающих посвятить свою жизнь столь трудному и утомительному занятию, как блюдение в целости этих ковчегов знания, а также умножению оных, на сей день только лишь один и выразил свое хотение обучаться сему под моим попечением. Но и он не довольно хорош еще для того, дабы копировать книги древние, важные - там требуется уверенная, опытная рука, а лучше, чтобы сим делом занимались каждый, как ему положено - миниатюрист, переписчик в общем, чтобы перенести на чистый лист, ожидающий своего часа, все в точности, с буквицами и изображениями, посему многие и многие труды все стоят на своих полках, не приумноженные, с каждым истекающим годом все более теряющие вероятность саму на то, чтоб быть донесенными до потомков наших…
Сдались потомкам ваши буквицы, подумал Курт с внезапной злостью на велеречивость библиотекаря и почему-то особенно - на блестящую проплешину на округлой макушке. Ищите вы и миниатюристов, и кого угодно, но кто мешает скопировать пока хоть текст? Да за то время, пока эти труды стоят мертвым грузом на полке, их можно было бы переписать уже раза три…
- Пока же сей юноша за малую мзду переписывает студентам то из многих трудов, что им потребно при занятии - им ведь не всегда хватает времени… - библиотекарь вздохнул, понизив доверительно голос и склонившись к собеседнику ближе. - А может статься - и усердия; ведь знаю я, где они проводят вечера вместо того, чтобы посвятить их укреплению знаний, от коих в жизни многих из них будет зависеть ни много ни мало - жизнь! Жизнь человеческая, брат Игнациус - лекари будущие, или же, ежели учеба пойдет впрок, ежели не растрачивать попусту свой ум в непотребном питии и вольнопрепровождении времени, коего нам от Создателя волею Его непостижимой и без того отпущено не столь много, то, быть может, им дадено будет судить людские судьбы - каково это будет, если невосполненность в знаниях станет причиною к ошибке, а стало быть, к греху!
- Печально, - вздохнул Курт, чувствуя, что начинает вяло сползать в пучину бесконечно развивающихся рассуждений окунувшегося в мир монаха. - Весьма печально; леность - учению первый враг. А что же переписчик - и сам тоже учиться успевает, вот так помогая прочим?
- Успевает, - с гордостью кивнул библиотекарь. - Будущий богослов, дай ему Господь сил и умения, и терпеливости и…
- А Филипп Шлаг - он, при всей его любви к книгам, неужто тоже пользовался его услугами, не списывал себе нужное сам?
Библиотекарь развел руками, выпустив, наконец, запястье Курта, и тот потихоньку подтянул руки к себе, убрав их из поля доступности.
- Вот этого я вам не смогу сказать, зря же наговаривать на покойника, упокой его, Господи, в милости Своей, не стану. Что могу сказать - так лишь то, что мне доводилось видеть их вместе, беседующими о чем-то весьма увлеченно; но не могу сказать, было ли то касаемо труда, который не желал исполнить юноша сам, или же иное что - ведь они ровесники, а в любом возрасте, что в детстве, что в старчестве у людей находится, что поведать друг другу, в юности же - не примите сие на себя, брат Игнациус - в юности же разговоры все более о вещах грешных, а об оных говорят и дольше, и с большим тщанием, непозволительным, хоть и извинительным в таковом возрасте…
- Он здесь сейчас? - попросту спросил Курт, и тот, сорвавшись с оседланного конька, на миг замер в растерянности от резкой перемены тона.
- Кто? - почти шепотом переспросил библиотекарь. - Филипп Шлаг?
- Переписчик, - со вздохом пояснил он, и книгохранитель закивал:
- Да-да, что ж это я… Здесь, сейчас здесь; пребывает в трудах на благо университета и людское, пишет дозволенное ему. Хотите говорить с ним?
- Да, - поспешно поднявшись, кивнул он и удержал тот же порыв библиотекаря. - Не надо провожать меня, лишь скажите, где я могу его найти.
Объяснения сберегателя знаний были даны все столь же многословно и несколько, как почудилось Курту, обиженно столь поспешным бегством от него столь редкого собеседника; отойдя от книгохранителя, Бруно разразился облегченным вздохом, усмехнувшись.
- Любопытно, когда ты станешь таким?
- Если заметишь первые симптомы, прикончи меня, - хмуро отозвался тот, запоздало сообразив, что его слова подопечным могут быть расценены как очередной желчный намек на прошлое, и улыбнулся в его сторону.
По мере продвижения в глубины зала Курт начал размышлять над тем, чтобы взять назад свои хвалы местной библиотеке; скрипторий, что было бы логично, должен был бы помещаться немного в стороне и с основным залом сноситься бы через особую дверцу, дабы никто не мешал писцу, а кроме того, чтобы посетители не терлись в пыльной уличной одежде у полок, каковых пришлось миновать немало. Несколько дверец и дверей именно там и находились, и отчего нынешнее руководство университета перенесло скрипторий не за их створы, а в какой-то, прямо сказать, appendix, оставалось неведомым. Возможно, переписываемое без буквиц ими почиталось недостойным нарочного помещения?..