- Я говорил правду - я его знал не более кого-либо из прочих студентов, - начал он, и Курт снова понял руку, оборвав:
- Уже ложь, Отто, а ведь мы с тобой договорились, что лгать мне ты не будешь. Измышляя обман, надо первым делом подумать, насколько он выходит правдоподобным, а ты не даешь себе труда даже на это; знать секретаря ректора не более любого другого слушателя университета - это попросту невозможно. Значит, Отто, ты лжешь. В такой мелочи - и уже неправда; в знакомстве помощника библиотекаря и секретаря нет ничего крамольного или подозрительного, это, я даже скажу, в порядке вещей, а ты почему-то решил этот факт утаивать. Почему?
Рицлер смотрел в пол у его ноги, кусая губу и не произнося не слова, лишь продолжая лихорадочно царапать дрожащие пальцы; Курт подался вперед, упершись коленом в пол, и опустил ладонь на его руки, сжав их так, что кожа перчатки, скрипнув, натянулась барабаном.
- Отто, - понизив голос, произнес он, глядя в исказившееся лицо переписчика, - ты снова нарушаешь правило номер два: не молчать. Мы ведь условились, верно? - он сжал пальцы сильнее, и переписчик зашипел, перекосившись, но не осмеливаясь высвободить руки. - Я повторю вопрос, и ты ответишь на него - немедленно и правдиво. Скажи мне, пожалуйста, отчего ты решил скрывать свое близкое знакомство с Филиппом Шлагом?
- Я… - выговорил тот, кривясь от боли, - все потому же, чтобы меня не заподозрили в убийстве, чтобы не подумали, что это я его убил…
- А это ты? - тоже почти шепотом спросил он, и Рицлер вскинул к нему дрожащий взгляд, замотав головой.
- Нет! Я его не убивал, клянусь вам, чем хотите, это не я!
Курт убрал ладонь, но остался сидеть, как сидел, на расстоянии вытянутой руки, упершись в пол коленом и опираясь о другое колено локтем.
- Если это так, - сказал он, сохраняя голос на пределе шепота, - тогда в твоих интересах ответить на каждый мой вопрос, который я тебе задам. Верно, Отто? Если ты безвинен, ты будешь честным, и мы быстро разрешим ситуацию. Теперь ты будешь говорить мне правду?
- Да, - откликнулся Рицлер тотчас, косясь на его руку, и Курт кивнул:
- Умница. Стало быть, теперь ты не станешь отрицать, что Шлага ты знал близко, ближе, чем прочих студентов, общался с ним часто и подолгу. Так?
- Да.
- Видишь, как все просто; и я не трачу время, и ты не тратишь нервы. Если так будет и дальше, мы быстро во всем разберемся. Второй вопрос: как часто он просил тебя переписать ему что-либо из библиотечных трудов, и что это было.
- Многое, - снова начав прятать взгляд, забормотал Рицлер. - Я, честное слово, не вспомню сейчас.
- На самом деле у тебя нет списка переписанных тобою книг, верно? Или все же есть?.. Прежде, чем ты ответишь мне, Отто, - доверительно произнес он, - я дам тебе добрый совет. Подумай о том, что, выйдя отсюда, я отправлюсь в твою комнату в общежитии, которую выворочу вверх дном, распотрошив, если потребуется, каждую подушку. Ни одна из принадлежащих тебе вещей не останется не осмотренной или не найденной. После я обыщу скрипторий и подсобную комнату, простукав каждый камешек в стене, в полу и, если надо, в потолке. Подумав об этом, ответь мне: есть ли у тебя тот список, о каковом ты упоминал, или это был лишь предлог, чтобы уйти в комнату с черным ходом?
Переписчик смотрел в угол, молча и недвижимо; выждав несколько мгновений, Курт вздохнул, тихо напомнив:
- Правило номер два, Отто. Ты снова молчишь, и это понемногу начинает меня раздражать.
- У меня есть такой список, - ответил тот едва слышно, закрыв глаза. - Он… он хранится в моем шкафу, на нижней полке, в томе 'Rhetorice'. Это список за последний год - дольше я не храню.
- Молодец, - одобрил Курт, и переписчик едва заметно покривился, будто от удара под ребра, снова вперившись бесцветным взглядом в угол камеры. - И, чтобы мне не бегать туда и обратно, а тебе не пребывать в неведении относительно своей судьбы дольше нужного, ответь мне теперь, насколько часто в твоем списке упоминается Филипп Шлаг и что его интересовало.
- 'Botanica universalis', 'Botanica systematica', 'De videndi ratione deque cernendi natura'[72]… - перечислил Рицлер тут же и, на миг приумолкнув, тихо продолжил: - 'Theologia. Chrestomathia'[73] Вильгельма Штейгера…
Переписчик замолчал снова, и Курт мягко поторопил, все так же не повышая голоса и не меняя тона:
- Дальше, Отто. Ведь, кроме этого, существует особая книга, в которую ты должен был вносить именование всякого труда, каковой просит к прочтению кто-либо из студентов, посещающих библиотеку. Ведь есть же такая, верно? И ты ведь отмечал, что просил Шлаг?
- Да… Книга в скриптории, на видном месте.
- Найду, - успокоил его Курт. - Однако же, будь любезен, припомни что-нибудь сейчас.
- Все я не вспомню…
- Отто. Я жду.
- Да, простите, - торопливо откликнулся тот. - Того же Штейгера 'Аd ritus sacros spectans'[74]… 'Carnificium. Pro et contra'[75]… это было без оклада или обложки, и автор не указан…
- Это Бергман, - пояснил Курт и добавил с чуть заметной улыбкой: - Запрещен к прочтению.
- Я не знал! - спохватился тот. - Клянусь, я не знал!
- Верю. В любом случае, кроме изъятия запретного труда, тебе бы ничто не грозило, а поскольку книга принадлежит университету, я могу лишь рекомендовать ректорату впредь внимательнее относиться к своему имуществу… Продолжай, Отто, не бойся. Что еще?
- Еще… еще Vetus Testamentum[76].
- С толкованиями? - уточнил Курт; тот кивнул. - Какого года?
- Тысяча двести третьего от рождества Христова, - снова уронив голос почти до едва слышимого дыхания, отозвался переписчик.
Курт лишь молча вздохнул.
На то, чтобы открыто запретить чтение Завета Ветхого, Конгрегация еще не дерзала, однако всем и каждому было ведомо, что в толкованиях прежних богословов имеются и разногласия, и собственные, не всегда верные, фантазии, и множество такого, что отдавало не просто ересью, а откровенным расхождением не только лишь с учением Церкви, но и напрямую с Заветом Новым, что уже было вовсе неприемлемо и опасно. Толкования к первой, весьма внушительной части Священного Писания, составлялись не один год, привлечены были светлейшие умы Конгрегации, изучены тысячи рукописей мыслителей и отцов Церкви, неимоверного объема труды были составлены и переписаны не раз и не десять; кроме того, даже и в новом толковании, изданном в 1384-ом году, Ветхий Завет был рекомендован к изучению лишь под руководительством опытного духовника. Для студента же медицинского факультета набор книг и вовсе был противоестественным…
- Продолжай, Отто, - поторопил он, тщетно прождав в безмолвии еще несколько долгих мгновений. - Что еще?
- 'Sub specie Aeternitatis'[77] Марка Туринского… 'Hexerei als Stein des Anstoßes'[78], в переводе Гегенштоффера… Больше я ничего не помню, правда!
- Это уже много, - произнес Курт негромко, едва удерживаясь от того, чтобы многозначительно переглянуться с Ланцем; собрание литературы было не просто странным для будущего медика, а и откровенно уже подозрительным даже для священнослужителя, в каковые покойник вряд ли нацеливался. - Скажи теперь, Отто, неужели тебе самому не казалось противоестественным его увлечение такими писаниями?
Рицлер, снова вцепившись пальцами друг в друга, уставился обреченным взором в свое колено и затаил дыхание, не откликаясь ни словом и лишь лихорадочно кусая бледную губу.
- Ты снова молчишь в ответ на мой вопрос, - вздохнул Курт. - Но сейчас я это понимаю: все, что ты можешь мне сказать, это 'да, мне показалось это подозрительным'. Но, как я уже говорил, парень ты неглупый, посему понимаешь, что моим следующим вопросом будет - почему ты, в таком случае, не сообщил никому о столь необычных пристрастиях одного из студентов; почему в Друденхаусе об этом узнали лишь после его смерти, почему ректор не в курсе столь существенных детальностей… А вот на этот-то вопрос тебе и не хочется отвечать. Я ведь прав?
Тот все так же молча кивнул, не поднимая глаз и стиснув пальцы до побеления.
- Но вопрос так или иначе задан, посему ответить тебе все же придется. Я слушаю. Почему ты хранил молчание? Отто, - снова не дождавшись ответа, укоризненно поторопил его Курт, чуть повысив голос, - один отказ от ответа я тебе простил, но ты ведь не думаешь, что мое терпение безгранично? Я жду. Почему ты молчал?
- Я… подумал - это не мое дело… И потом - он хорошо платил за переписи и даже просто за то, чтобы я нашел нужную книгу.
- Всего лишь из корысти? Просто, чтобы не лишиться дохода?
- Да, - произнес Рицлер так истово, что стало ясно: не лжет. - А после, когда я как-то раз перечитал все заглавия - я тогда испугался. Я уже видел, что все сверх меры нешуточно для простого увлечения теологией… ну, ведь знаете, случается… Но тогда я решил, что уже поздно, что я упустил момент, когда смогу лишь донести, оставшись в стороне; тогда я подумал, что именно это мне и придется объяснять - почему я молчал так долго! Я подумал, что, если он что-то затевает, если он замешан в чем-то преступном, если он… то и меня вместе с ним, как соучастника…
- Соучастника - в чем, Отто?
Парень захлопнул рот, судорожно царапнув ногтем палец, и снова закусил губу, отозвавшись не сразу и едва-едва различимо.
- Я не знаю… я ничего не сделал…
- Правило номер один, - предостерег он, и тот сжался, по-прежнему не поднимая глаз. - Теперь что касается 'не знаю'; ты лжешь. Всего лишь мгновение назад ты говорил мне правду, я это видел, а теперь, Отто, ты снова пытаешься меня обмануть. Зачем? Значит, тебе есть что скрывать?
- Нет! Я ничего… - переписчик осекся, конвульсивно, рывком утерев слезы и оставив на щеке еще одну серо-красную полосу. - Я правда не знаю, что он мог сделать, зачем ему это, я ничего не знаю!
- Неправда, - мягко возразил Курт. - Может статься, ты и в самом деле не знаешь со всей верностью, что именно стоит за всеми этими странностями, однако, убежден, у тебя есть подозрения или догадки; в любом случае, ты что-то стремишься от меня скрыть. Если так будет и впредь… Отто, я просто не знаю, как мы с тобой будем говорить дальше. А ты - знаешь, что дальше будет, если твои ответы так и останутся столь уклончивыми?
- Знаю, - не сразу отозвался тот, закрыв глаза и потупив голову еще ниже.
- Тебе ведь этого не хочется, как я понимаю. Знаешь, я не буду тебе говорить сейчас, что желаю тебе добра; ты мне не поверишь, и правильно - это неправда. Но и зла я тебе не желаю тоже - вот это правда. Я не хочу переступать порога другой комнаты в этом подвале, никакого удовольствия мне это не доставит, а главное, Отто, для тебя главное, что тебе это понравится еще меньше. Так давай мы не будем доводить до крайностей, и все закончится просто разговором; неприятным, понимаю, тяжелым, но - всего лишь разговором. Итак, ответь мне теперь: что происходило с Филиппом Шлагом? Что он говорил? Что ты смог понять из разговоров с ним?
- Ничего он не говорил, - ответил Рицлер, на миг вскинув к нему взгляд и снова опустив, - я спросил, к чему все это, он ничего не сказал, просто ответил, что это меня не касается… Поверьте, это правда.
- Даже старый и ничем не интересующийся библиотекарь заметил, что вы часто общаетесь, что ваши разговоры отнюдь не ограничиваются одним-двумя словами, и это все, что ты можешь мне сказать? Вы говорили подолгу, так значит, было что-то еще. Что?
- Я пытался отказаться и дальше вмешиваться в его дела… Я каждый раз говорил ему, что мне это не нужно, я обещал ему ничего никому не говорить, лишь бы он оставил меня в покое со своими тайнами, а он - он предлагал все больше денег, и в конце концов он стал запугивать…
- Чем?
- Он сказал - я сам должен понимать, что я во всем этом с ним увяз по шею, и теперь… Сказал, что потянет и меня за собой… сказал…
- Да? - нарушил Курт вновь возникшее молчание, и тот произнес нехотя, едва шевеля губами:
- Сказал 'я один гореть не стану'…
- Вот даже как, - снова едва сдержав порыв переглянуться с Ланцем, произнес он; стало быть, все настолько серьезно?.. - Ответь мне теперь вот на что, Отто: он спрашивал у тебя, как найти именно эти книги, или же они к нему попадали как-то иначе?
- По-всякому, - вяло пожал плечами тот. - В первый раз… я запомнил, потому что уж слишком это было необычно для него… В первый раз он попросил найти 'Аd ritus sacros spectans', и тогда мне показалось - он вообще сомневается, что ищет что-то существующее, будто просто услышал где-то, что есть такая книга, но сам не уверен.
- Id est[79] - он искал то, что кто-то посоветовал ему найти?
- Не знаю, - возразил Рицлер, - этого я вам не говорил, это просто мои подозрения, ничем не обоснованные, мне могло лишь показаться.
- Ничего, Отто, - успокаивающе произнес Курт. - Ведь я и просил тебя говорить мне не только о том, что знаешь точно, но и о своих подозрениях тоже. Все правильно. Рассказывай дальше.
- Дальше… - повторил он с прерывистым вздохом. - Однажды он уплатил мне просто за то, что я дозволил ему самому порыться в книгах. Я тогда заподозрил, что он просто хочет… понимаете, что-то вынести… я частенько ловил таких…
- Это мне не интересно, - подбодрил его Курт, когда, побелев, переписчик запнулся. - Это дело университета; продолжай.
- Да… Но он сказал, что я, если хочу, могу стоять подле него и наблюдать…
- И какие книги он тогда нашел?
- Не знаю. Это правда, я не знаю! Он просто раскрывал их, пролистывал, кое-какие читал - страницу-две, с кое-какими мешкал дольше, но все становил обратно, ничего не заказывая…
Итак, то, что он полагал самым маловероятным, похоже, оказалось единственным подлинным истолкованием событий; однако же, тайн лишь прибавилось, ибо неясными оставались не только причина смерти Филиппа Шлага и его таинственные увлечения, но явилась и новая загадка, как то - человек, возможно обративший его на путь постижения теологических трудов. И в этом случае возникал вопрос - не он ли виновен в гибели ректорского секретаря? Или все же переписчик хоть в одном, но сумел солгать убедительно, и смерть Шлага на его совести?..
- И, - продолжал Курт, стараясь, чтобы его нетерпение не просочилось в голос, по-прежнему тихий и спокойный, - как давно это началось? Не всегда ведь он был таким, как я понимаю?
- Да, он стал интересоваться такими вещами всего несколько месяцев как… с полгода, быть может.
Полгода. Опять эти злосчастные полгода…
Полгода назад ничего значимого в жизни Шлага не случалось - он не заводил новых знакомств, не покидал Кельна, в самом городе не появлялись подозрительные или хоть в чем-то примечательные новые люди - кроме самого господина дознавателя Гессе; однако вряд ли можно предположить, что явление нового инквизитора столь противоестественно воздействовало на душу студента, и он ударился в изучение подозрительных и попросту запретных книг. Отчего же вдруг такая перемена?..
И, кроме того, выходит так, что никакой женщины не было, и все свои деньги покойный спустил на то, чтобы получить доступ к книгам.
- Сколько ты с него получил? - спросил Курт, не успев уследить на этот раз за голосом, и вопрос прозвучал резко, отдавшись эхом от каменного свода; переписчик вздрогнул, подтянув к себе колени и вжав в плечи голову, и он повторил уже тише и спокойнее: - Меня интересует общая сумма; не то, что он дал в последний раз, а все.
- Я не помню, честно!
- Понимаю, - уже мягче произнес он, кивнув, - точно ты не вспомнишь, прошло много времени; но примерную сумму ты ведь можешь назвать?
- Примерно… - не то переспросил, не то просто повторил тот, неловко переменив позу, и предположил нерешительно: - за сотню талеров… почти две.
Курт подождал продолжения, глядя на него выжидающе, и, не услышав более ни слова, уточнил:
- Всего? Две сотни - всего? За все полгода?
- Может, чуть меньше… Я ведь говорил, что не скажу вам точно; может, сто восемьдесят или сто девяносто… Господи, я не помню…
- Погоди, - оборвал он, и тот умолк, впервые за последние минуты подняв взгляд к его глазам. - Я верно тебя понял - за эти полгода твой доход от Филиппа Шлага составил не более двух сотен?
- Да, все так, - кивнул переписчик настороженно; Курт нахмурился.
- И больше ни за что ты с него денег не брал?
- Нет… я не понимаю…
- А хранить у себя переписанное для него он не просил? - продолжил он; Рицлер испуганно замотал головой, вонзившись ногтями в уже едва не до крови исцарапанные пальцы:
- Нет! И я бы не стал, ни за какие деньги не стал! Но он не просил, честное слово, Господь свидетель, не просил!
Курт поверил не упомянутому свидетелю, коего в данном случае вызвать для допроса было бы проблематично; попросту, после всего рассказанного, лгать в такой мелочи переписчику было незачем. Итак, пусть не женщина, но третье лицо в этой истории все же наметилось; кто-то, направивший Шлага по стезе теологии, кто-то, на кого ушли оставшиеся средства из того немалого капитала, что был собран погибшим с соучеников в виде взяток и долгов. Возможно, ради этого кого-то и было все это - риск засветиться, траты, поиски? Или просто сообщник по увлечению темными делами, у которого на сохранении находятся все те списки, каковых, судя по уже услышанному, было немало, но коих не обнаружили при обыске комнаты покойного…
- Пока это все, - вздохнул он, поднимаясь; переписчик подался вперед, глядя почти умоляюще, боясь смотреть в глаза и заставляя себя не отводить взгляда, и все так же шепотом спросил, едва держа себя в руках:
- Скажите мне сейчас, что со мной теперь будет?
- Я не знаю, - не задумавшись, ответил Курт и, увидев, как побледнело и без того почти бесцветное лицо парня, пояснил: - Если все то, что ты мне рассказал, правда, если ты ничего не скрыл от меня… 'если', Отто… Если это - все, в чем ты провинился, то твоя судьба не в моих руках, в этом случае решать, как с тобою быть, будет ректор, и все, о чем тебе стоит беспокоиться, это возможное исключение или лишение должности помощника библиотекаря. Я от души надеюсь, что больше тебе бояться нечего… Нечего, Отто? - уточнил он, встретившись с переписчиком взглядом и глядя в его порозовевшие глаза безотрывно. - Или ты еще что-то хочешь мне сказать?
Тот на мгновение замер, то ли не решаясь, то ли не сумев отвести взор, и, прерывисто выдохнув, опустил голову.