Она улыбнулась - открыто, непосредственно, одарив Дитриха благожелательным взглядом глаз цвета первой весенней фиалки, и пустота в голове вспыхнула вновь, сковав мысли; Курт внезапно перестал замечать окружающее, видя только эти глаза, эту улыбку и тонкую золотистую прядь, невзначай выбившуюся из-под невесомой ткани покрывала.
- Допрашиваете меня, майстер инквизитор?
Пустота мыслей заполнилась этим голосом - ровным и певучим, и впервые за последние месяцы местный говор не показался таким уж раздражающе косноязычным; когда же заговорил Ланц, эти звуки напомнили святотатственный вопль осла во время богослужения.
- Как вы могли подумать обо мне столь дурно, госпожа фон Шёнборн; призываю вас понять мое беспокойство - мы не имели удовольствия видеть вас всю зиму…
- Словом, вы желаете знать, удостаивалась ли я участия в необходимых службах, майстер инквизитор, верно? - перебила та, тихо засмеявшись, и торжественно кивнула: - Да, все должные требы были исполнены в моей замковой часовне; если вам желательно знать, отчего я не являлась в Кельн, вы просто могли бы спросить об этом откровенно. Тогда я бы ответила вам, что этой зимой мое здоровье значительно пошатнулось, и я едва могла подняться с постели. Вы удовлетворены?
- Не сочтите наше усердие неуважением, госпожа фон Шёнборн, - вмешался Райзе. - Служба вынуждает временами задавать весьма обидные вопросы.
- В самом деле? - она улыбнулась еще веселее, почти озорно, склонив к плечу голову. - Майстер инквизитор, как вы полагаете, если бы я всю зиму просидела над ужасными запретными гримуарами, тщась вызвать в наш грешный мир ужасных богопротивных созданий - в ответ на ваш вопрос я бы вам об этом сказала?
- Не знаю, - без смущения улыбнувшись в ответ, пожал плечами тот. - Сказали б?
- Всего вам доброго, господа дознаватели, - вновь засмеялась та, разворачивая коня; стражи бросили на инквизиторов уничтожающий взгляд, служанки - негодующий, а Ланц посмотрел в удаляющуюся тонкую спину с аппетитом.
- Вот кого я бы с удовольствием исповедал, - произнес он неспешно и, обернувшись к приятелю, подмигнул: - Хотел бы я знать, что она повествует нашему святому отцу.
- Я бы предпочел допросить, - со смаком возразил Райзе. - С обыском. А вот академист сражен наповал; что, Гессе, весна пришла?
Курт с усилием отнял взгляд от светлого затылка впереди, видя, что молчаливый Бруно, стоящий за его плечом, скрывает глумливую ухмылку; стараясь не замечать откровенной насмешки в глазах сослуживцев, он кивнул вслед удаляющейся процессии:
- Кто это?
- Ну, это просто непростительная невежественность, - с издевательской улыбкой протянул Ланц. - Почти полгода в Кельне - и не знать нашу прекрасную госпожу… Мы имели счастье лицезреть пфальцграфиню Маргарет фон Шёнборн, к тому же - племянницу рейнского герцога Рудольфа фон Аусхазена, двоюродную племянницу князь-епископа Кельнского; владелицу того большого и страшно дорогого дома, мимо которого ты идешь в Друденхаус, а также не слишком большого (по сравнению с замком дяди-герцога), но также дорогого замка с хорошими землями неподалеку от Кельна - наследство от покойного мужа.
- Она вдова? - уточнил Курт, и Райзе расплылся в улыбке:
- Вдова. Хотя, для таких, как она, больше подходит - вдовушка…
- Для каких?
Тот вздохнул - тяжко, словно бы младший сослуживец был нерадивым и непонятливым учеником, никак не могущим осознать простых истин.
- Парень, в двадцать лет вдовами не бывают, - пояснил он с расстановкой. - В двадцать лет бывают одинокой женщиной - познавшей уже, к слову сказать, некоторые жизненные удовольствия.
- И есть основания ее в этом подозревать?
Ланц расхохотался - так оглушительно и бесцеремонно, что Курт поморщился.
- Абориген, ты что - на суде? Какие, к Богу, основания? Здесь несложная логика: она уже три года как в одиночестве, и по ее глазам не скажешь, чтобы наша сиятельная госпожа графиня относилась к тем девицам, что во вдовстве замыкаются в часовне и предаются раздумьям о Женихе Небесном.
- Мало ли, чего нельзя сказать по глазам, - впервые за сегодняшнее утро разомкнул губы Бруно; Ланц согнал с лица улыбку, глубоко, едва не до поклона, кивнув:
- Понимаю. Твоих чувств я затронуть не хотел. Однако же, в отличие от тебя, наша девочка утратила не возлюбленную половину и вступила в брак не по симпатии, а по дядиному повелению - тот нашел жениха, подходящего, по его соображениям, для нее, сам условился о приданом, сроках, месте венчания; обо всем, она видела его до свадьбы от силы раза три.
- Дядя? - переспросил Курт. - Почему дядя, не отец?
- А в этом, абориген, у вас с нею много общего: ей было лет двенадцать, когда отец скончался; матери она вовсе не видела - умерла в родах… Вот только с дядей ей посчастливилось более, чем тебе. Отец ее умер довольно внезапно, особого завещания составить не успел, посему герцог остался владельцем его части наследства per successions[18]; к его чести надо сказать, что до свадьбы она ни в чем отказов не знала, на приданое он не поскупился - это помимо того, что ей полагалось по закону в момент вступления в самостоятельную жизнь, да и жениха подобрал не из своих приятелей, которые, надо сказать, пороги обивали. Жених, конечно, оказался мужчина видный, о нем много благородных девиц слезы проливало; кроме богатства и титула - не слишком большая разница в возрасте, уживчивый нрав и слава дамского угодника. Вместе они прожили чуть больше, чем полгода, а однажды зимой господин пфальцграф изволили загулять в трактире допоздна и сверзиться со ступеней в непотребном виде. Долго потом пытались подробности замять, но - слухи, они ведь не спрашивают, они приходят - и все; об этом не говорят, но все знают. Посему (отвечая на твой вопрос) - ни особенной любви, ни долгой привычки у нее к мужу не было, зато показать ей, что надо получать от жизни, он успел; ergo[19] - имеем дамочку в соку, одинокую, неглупую, красивую и, выразимся благопристойно, опытную.
Курт выслушал монолог Ланца молча, глядя вперед, туда, где скрылась за поворотом прекрасная всадница, чувствуя затылком, как Бруно смотрит на него с сочувствием и насмешкой. Райзе склонился к нему, нарочито внимательно заглянув в лицо, и ободряюще похлопал по плечу:
- Дерзай, академист, у тебя есть шансы. Кем бы ты ни был до своей академии, сейчас ты принадлежишь к сословию, которому все они, in universum[20], в пупок дышат; уделить тебе внимание ей вполне допустимо, не уронив достоинства родовитой вдовушки, а уж залезть в постель к молодому симпатичному инквизитору грезит каждая вторая.
- Слышали бы горожане доброго Кельна, - усмехнулся Курт, - что проповедует их инквизитор. На согрешение подстрекаешь?
- После исповедаешься, - легкомысленно передернул плечами Райзе. - На крайний случай, могу продать индульгенцию; в цене сойдемся.
- Я подумаю, - отстраненно улыбнулся он, прислушиваясь к тому, как тихо уходит оцепенение, рожденное взглядом фиалковых глаз.
Чувство было до этой минуты неведомое, странное, поселяющее в душе смятение оттого, что никак невозможно было решить для себя, следует ли всеми силами пытаться от него освободиться или, напротив, ввериться ему без оглядки.
Воздух лишь подступившей весны, еще недавно казавшийся мерзким, промозглым, стал вдруг теплым, пропитанным солнцем и запахом не грязных улиц, а талого снега и земли, отогревшейся и ожившей; обо всем этом было не раз слышано и прочтено, но до сей поры Курту казалось, что подобные трансформации есть измышления стихотворцев, которые пользуют все влюбленные от недостатка собственной фантазии, когда необходимо высказать предмету воздыхания нечто располагающее. Всем существом теперь ощущалась неестественная двойственность: кровью, сердцем, мыслями он пребывал вдалеке, будто какая-то часть его так и продолжала идти следом за светловолосой красавицей; и вместе с тем все те же мысли наблюдали, отслеживали каждое возникающее в нем чувство, разъясняя рассудку, что во всем виновны (прав Райзе) весна, внешняя приглядность предмета внезапных желаний и, собственно, желание как таковое, порожденное долгой воздержанностью. Рассудок же подсказывал, что, может статься, влечение его к этой женщине поумерилось бы, не будь она столь интригующе недоступной; быть может, она даже забылась бы почти тут же, оставшись в памяти лишь образом и словами 'приятная девица', каковых было сказано походя вслед многим уже много раз в этом городе. Но этот взгляд, брошенный в его сторону и задержавшийся на нем чуть дольше, чем из любопытства - это было, словно бы природная, не ручная птица сама по себе, не призванная и не подманенная зерном, сорвалась с ветки и ненадолго уселась на руке; и хоть все тот же рассудок пояснял, что дело тут более в лестном внимании высокой особы, каковым Курт не бывал избалован прежде, половина его существа все старалась отыскать в этом взгляде намек на обещание…
- Не потопни в желаниях, абориген, - оборвал его мысли Ланц уже серьезнее, и он почувствовал, как щеки заливает краска. - От того, что не по зубам, лучше держаться подальше.
Отвернувшись, Курт лишь молча убыстрил шаг, глядя в землю и всеми силами пытаясь заставить свою вторую, рациональную, часть взять главенство над той, что призывала не слушать ни чужих советов, ни самого себя.
* * *
Весна бушевала в синем, как альпийская река, небе, отражаясь в водах Райна и окрашивая его в подернутую дрожащей рябью синь; в кронах деревьев, налитых соком, даже в каменных улицах Кельна сквозь запах слякоти с трудом, едва-едва, но все более настойчиво прорывался аромат весны.
Весна смешала мысли, расстроила чувства и лишила покоя; весна набирала силу, отнимая их у томящегося от скуки и тоски следователя, дни в архиве стали казаться изматывающе унылыми и лишенными смысла - Курт подолгу сидел теперь над раскрытыми листами протоколов, глядя в строчки и ничего не видя, или смотрел в распахнутое окно, подперев голову ладонями. В первый день встречи с графиней Маргарет фон Шёнборн ощущение двоякости собственной души ушло, и уже следующим утром, проснувшись и прислушавшись к себе, Курт уверился в том, что вместе с первым впечатлением отдалилось и чувство, и в последующие два или три дня все более успокаивались и дух, и тело… Но вдруг все вернулось - нежданно, словно ливень в разгар лета; однажды ночью просто открылись сами собою глаза, и сон, при одном воспоминании о котором начинали гореть щеки, ушел внезапно и без остатка, уступив место ненужным мыслям и тщетным желаниям. До утра Курт просидел на скамье у окна, смотря на круглую, безупречно ровную луну, не понимая, отчего так притянуло его взгляд бездушное светило, и понимая, каким тривиальным и смешным показалось бы все происходящее ему самому еще неделю назад…
С той ночи покоя не стало; хотя, заметить надо, что Курт был далек от того, что суровые проповедники зовут 'дьявольским томлением', а стихоплеты всеразличного толка - любовной горячкой, он не терялся в окружающем его мире, не пропускал мимо слуха обращенные к нему вопросы и смог бы, будь в том нужда, провести богословский диспут по силе своих знаний, но вот желания отвечать на вопросы, всматриваться в мир или спорить не было.
Курт не спешил более в Друденхаус, как прежде, спозаранок, а по дороге к башням, проходя мимо двухэтажного каменного дома за глухой оградой, мимовольно замедлял шаг, тщась разглядеть движение за узкими окнами, едва виднеющимися над кромкой камня. Возвращаясь в свое жилище, стараясь, чтобы идти уже в сумерках, он всякий раз облегченно переводил дыхание, видя, что в том окне, где однажды удалось разглядеть белокурую головку, горит огонь, а стало быть, Маргарет фон Шёнборн не вернулась в отдаленный замок, а все еще здесь, недоступная, но близкая…
Бруно, поначалу наблюдающий за ним с насмешкой, все более начинал поглядывать настороженно, сочувствие в его взгляде превратилось в откровенное опасение, и однажды вечером, глядя на то, как Курт лежит неподвижно, уставясь в потолок, посоветовал: 'Знаешь что, сними себе девку и угомонись, наконец. Смотреть больно'.
Подопечному он тогда не ответил ни слова, но сам себе, взяв в кулак остатки воли, повелел собраться. 'Следователь должен жить логикой' - с расстановкой думая каждое слово, мысленно напомнил себе Курт; и если чувства тянули в пучину фантазий, то разум, логика говорили об их бесплодности и потому - бессмысленности. Разум все говорил и говорил, и его противостояние чувствам длилось до поздней ночи, когда, наконец, чувства сдались с тяжким боем, не погибнув, но сложив оружие и уступив место расчету. Расчет был прост: итогом его терзаний станут разочарование и новые муки, отнимающие силы и способность исполнять службу как должно, а стало быть - лишающие его существование смысла, прежде всего для самого себя…
Перемены, случившиеся в нем, были заметны и ему самому, когда, проснувшись утром, Курт не ощутил того непременного желания тотчас собраться и пройти мимо заветного дома, и Бруно, смотрящему на него теперь с некоторым удивлением и долей подозрительности, и Ланцу, который, одарив его пристальным, оценивающим взглядом, внушительно шлепнул ладонью по спине:
- Ну, слава Богу, продышался, абориген? Вовремя. Займись-ка теперь делом.
Глава 3
Райзе ждал его на месте - на втором этаже дома, чей хозяин сдавал комнаты исключительно студентам: в течение первой сессии быстро определялись те, кто станут постоянными жильцами, которые, если и задерживались с уплатой, то вскоре изыскивали средства покрыть долг. Сейчас владелец дома, угрюмый и недовольный, сидел в углу одной из комнат, понуро глядя на постояльца, который сегодняшним утром съезжал внезапно и не по своей воле; постоялец возлежал в постели, вытянув руки вдоль тела, и мутными стеклянными глазами смотрел в стену напротив. Пробыл он в таком положении, судя по заключению Райзе, целиком ночь.
- Можно, конечно, осмотреть подробнее, в лаборатории, - пожимая плечами, добавил он, склонившись над лицом покойного, - но не вижу, говоря по чести, необходимости.
- Парень помер от сердца, - недовольно и спешно подал голос присланный от городских властей дознаватель. - Или от чего другого, только в любом случае не наше это дело. Если от болезни - звать священника, отпевать, и всего делов; если по вашей части - мне все равно тут делать нечего, не убийство - и ладно. Так что - всего вам, и желаю удачного расследования.
- Сукин сын, - безвыразительно сообщил Райзе вслед ушедшему, распрямляясь и глядя на тело перед собою. - Ленивый сукин сын.
Курт проводил взглядом торопливую фигуру дознавателя и медленно прошагал к постели, у которой Райзе, присев на корточки, осматривал руку умершего, приподняв ее двумя пальцами за запястье.
- Умер во сне, - сообщил он, поднимаясь. - Простыня не смята, пальцы не скорчены, подушка не сбита, лицо спокойно - не думаю, что он был в сознании. Следов отравления тоже не вижу - ни пятен, ни, опять же, ничего похожего на желудочные судороги или вообще какое-то напряжение; попросту уснул и не проснулся.
- Не странно ли? - нерешительно предположил Курт, глядя в остановившиеся глаза - взгляд умершего студента был безмятежным, и если б не матовый глянец белков и радужки, можно было подумать, что он вот-вот повернет голову и спросит, что делают в его комнате эти люди…
- Брось, академист, - возразил Райзе с невеселой усмешкой, отходя от постели и окидывая взглядом стены. - Младенцы в колыбелях умирают - просто не просыпаются однажды, и все, и не всегда в этом виновны повитухи-ведьмы, няньки-колдуньи и соседи-вервольфы. Мы многого еще не знаем о человеческих слабостях, недугах и хворях.
- Я не говорю, что дело в ведьмах и колдунах… Густав, ведь, кроме ядов и насланной порчи, есть многое, от чего можно вот так не проснуться - к примеру сказать, снотворные настои, которые, если их перебрать…
- Комнату я уже осмотрел - никаких пузырьков, банок, склянок и прочей дребедени; предвижу твое возражение, что он мог принять это нечто вне дома, однако - скажи на милость, зачем кому-то убивать студента столь изощренно? Проще подстроить поножовщину - это у них явление частое.
- Это… - Курт обернулся на хозяина дома, вслушивающегося в разговор следователей, и решительно качнул головой в сторону двери, чуть повысив голос: - Свободен.
Тот поднялся, с явным неудовольствием взглянув на студента, столь бесцеремонно и хитроумно избежавшего платы за прошедший месяц, и, тяжко вздыхая, поплелся в коридор.
- Это не аргумент, - продолжил свою мысль Курт, закрыв за ним дверь и вернувшись к постели с телом. - Могут убить свинопаса за то, что он узнал тайну короля, равно как и придворный может пострадать за тайну раба.
- Apte dictum[21], - кивнул Райзе. - Запишу где-нибудь. Только здесь ты вряд ли раскопаешь королевские тайны, академист; это просто студент, у которого (скорее всего - прав этот бездельник) были проблемы с сердцем. Случается. Знаешь, всякое бывает; бывает - старик семидесяти лет держится неделю допроса, а бывает и так, что, лишь покажешь молодому здоровому парню пару щипцов с иголками - и он испускает дух от остановки сердца…
- Все верно, - не особенно почтительно прервал Курт старшего сослуживца, - но если он умер, как ты говоришь, во сне - почему открыты глаза? А если он скончался в сознании, то откуда эта тихость в его лице?
- Резонно. Отвечаю - по опыту: случается, что веки подымаются уже после того, как останавливается сердце, при последней мышечной судороге.
- Слишком много допущений. Слишком много вопросов.
Райзе улыбнулся - снисходительно и почти отечески.
- Слишком много рвения и скуки. Я понимаю, что после полугода бездействия тебе хочется ухватиться за первое, что лишь чуть подходит под понятие 'дело', однако же…
- Густав, я не рвусь выслужиться. Но посуди сам: смерть без видимых причин, она сама по себе странна; если не этому надлежит привлекать наше внимание, то тогда что же должно возбуждать подозрение? Большая черная жаба в его шкафу?
- Не становись на дыбы, академист, - примирительно откликнулся Райзе. - Но не говорит о сверхъестественных причинах только лишь отсутствие наружных повреждений…
- … а также мышечная судорога, которая заставила его открыть глаза, но не исказила черт лица, не задела собою ни единой более мышцы; а также его слишком покойная поза - посмотри, на этой постели будто никто и не спал, будто он лег вот так, на спину, и не двинулся. А также…
- Будет, довольно, - вскинул руки Райзе, кивая каждому слову. - Я понял твою мысль. Однако же - послушай; с таким подходом к делу в любом событии можно найти умысел и козни темных сил. Чем это оборачивается - ты не хуже меня знаешь.