– Сказывал, батюшка твой таков был и ты весь в него уродился, что ликом, что душой. Потому и заповедал мне за тебя держаться – от кого от кого, а от тебя ножа в спину опасаться не надобно. За князя Дугласа ты сам месть учинил, ну а по тебе уж я тризну воздам.
Я открыл было рот, хотя и не знал еще, что скажу – просто сбить накал, но он грозно возвысил голос:
– И не перечь мне! От своего слова все одно не отступлюсь. В жизни я и без того накуролесил изрядно – доселе стыдоба, как вспомню свое "царствование", – зло фыркнул он, – так хоть помру с честью. И быть по сему!
– И я помру с горя, – молвила незаметно вошедшая в опочивальню Ксения.
Из ее уст это заверение прозвучало просто, даже как-то буднично, но я увидел ее глаза, которые, как ни удивительно, оставались сухими, и понял – действительно умрет вслед за братом.
"Или вслед за мной?" – мелькнула шальная мысль, но я сразу отогнал ее прочь – и придет же такое в голову, после чего направился в последний раз перед отъездом навестить Квентина, который вообще-то давно не Квентин…
Да уж, наверное, я так и не привыкну к его новому имени Вася, вдобавок дико не состыкующемуся с фамилией. Вася Дуглас – это даже не сюрреализм, а абсурд.
Тот уже мог открыть глаза, но говорить у него получалось с трудом – слишком слаб. Ну ничего – самое главное, что опасность для жизни миновала, а остальное пусть и не сразу, но войдет в норму.
И вообще, теперь уже с уверенностью можно сказать, что до свадьбы заживет.
Я так и сказал, добавив: "С царевной".
Марья Петровна при этом как-то странно на меня покосилась и неодобрительно фыркнула, но ничего не сказала.
Особо распространяться насчет своего отъезда я не стал – ни к чему нагнетать обстановку. Просто обмолвился как бы между прочим, что надо завтра ненадолго слетать в Серпухов переговорить с государем кое о чем, вот и все.
Оживившийся шотландец слабым голосом еле слышно наказал передать ему свой нижайший поклон и надежду, что на свадебке с принцессой Ксенией Борисовной он, Дуглас, сможет его увидеть в числе самых дорогих гостей.
Я кивнул, про себя заметив, что и впрямь, невзирая на несогласованность с фамилией, новое имя подходит моему поэту куда лучше.
"Правильно тебя назвали – Вася ты и есть", – вздохнул я и… поехал готовиться в дорогу, поскольку теперь, с учетом слов Федора и Ксении, получалось, что меня лишили даже права на смерть, а значит, предстоящую дуэль необходимо было выиграть в обязательном порядке.
Вот этой подготовке к победе я и посвятил оставшееся у меня время, сортируя имеющиеся бумаги и прикидывая, что положить в шкатулку, а что приберечь за пазухой, сработав на эффекте неожиданности.
Дмитрий будет думать, прочитав последнюю грамотку из ларца, что это все аргументы, которые у меня имелись, и непременно расслабится, а тут я и вывалю на стол еще кое-что веселенькое.
Собравшись наконец, я сошел вниз, в трапезную.
Там царило бурное веселье – Алеха показывал домочадцам фокусы, которые он накануне предлагал мне.
Фокусы…
В голове что-то щелкнуло, и я застыл на последней ступеньке лестницы, задумчиво глядя на пальцы бывшего детдомовца, сноровисто тасующие карты.
Вообще-то я тоже умел их показывать – все мы в детстве это проходили. Да и Алеха вроде бы не демонстрировал ничего сверхнового – простенькое и незатейливое угадывание выбранных зрителями карт.
Правда, тут, прежде чем их показывать, надо было изрядно потренироваться – уж очень они отличались от современных.
Одни размеры чего стоили – поди дотянись пальцами до противоположных краев, если они в длину сантиметров двадцать. Разве что держать по ширине, как сейчас делал будущий министр сельского хозяйства Руси.
А ведь в руках у Алехи была стандартная пятивершковая колода.
Но привлекла мое внимание не столько ловкость пальцев, сколько какая-то подсказка, таящаяся в самом слове "фокус". Что-то из глубин подсознания настойчиво стучалось в мой мозг, силясь донести некое важное сообщение, но я никак не мог понять, что именно.
Вообще-то я, помнится, в свое время упражнялся не только с картами, но и с веревочками…
И сразу почувствовал – уже горячее. Не иначе как бреду хоть и вслепую, на ощупь, но все равно в нужном направлении.
Вот только чем эти фокусы могут помочь в ближайшее время? Чем и… с кем?
Нет, повторить их, если немного потренироваться, я бы смог и сейчас, только зачем? Продемонстрировать своему ученику? Произвести впечатление на царевну?
Стоп!.. Так-так, совсем горячо… Произвести впечатление… удивить… поразить воображение…
Ну-ну. А ведь в этом что-то есть.
Разумеется, царевна тут ни при чем. Куда проще взять в руки гитару и, нежно проведя по струнам, спеть для нее нечто остро-душещипательное, а вот Дмитрий…
Не думаю, что он забыл Библию, которую я брал в руки, только предварительно надев перчатки, да и многое другое, так что я в его глазах пока еще Мефистофель или где-то около того.
Значит, если я назову три веревочки разной длины тремя жизнями – моей, его и царевича, которые на его глазах сделаю одинаковыми, то…
Правда, было одно "но". Стоит ему заподозрить, что все дело в ловкости моих рук, а магии и колдовства нет и в помине, пиши пропало и насмарку пойдет не просто мой фокус…
Заодно придется распрощаться и с ореолом мрачной таинственности посланца из глубин ада.
Получается, риск, и риск немалый.
К тому же проделать фокус следовало, чтоб комар носа не подточил.
Это когда-то я мог относительно ловко совершить все манипуляции, но времени с тех пор прошло изрядно, так что нужна тренировка, ибо одно мое неосторожное движение, и все. А вот на репетиции времени у меня нет.
Ладно, пока это в сторону. Сейчас куда важнее Алеха, которому надо пояснить, когда именно передать соответствующее письмо царевичу с подробной инструкцией, как ему надлежит выкручиваться далее.
Их было два, причем разных. Одно на случай если останусь жив, но буду посажен в темницу, а другое – если…
Ладно, об этом промолчим.
Письма я решил передать именно Алехе, потому никто не подумает, что я доверил столь ценные бумаги одному из своих холопов – а для подавляющего большинства, включая всех моих врагов, Алеха именно таковым и является.
Опять же мыслит парень не банально, нормы и условности семнадцатого века над ним не тяготеют, а потому может изобрести нечто новенькое и оригинальное, если понадобится выручать Федора, вытаскивая его из темницы.
А овощи ерунда. С ними в Домнино может выехать и кто-нибудь другой. Все равно обоз катит достаточно долго, а здесь ситуация станет понятной уже через несколько дней – тогда он его и нагонит.
Однако мысль о фокусах меня не покидала, а потому сразу после детального инструктажа своего детдомовца я занялся… веревочками, прервав это несколько утомительное занятие лишь через пару часов.
Подъем предстоял ранний, и надлежало выспаться как следует, но я не удержался и все-таки взял в руки гитару. Пел для себя, от души, но спустя время, после третьей по счету песни, краем уха уловил какое-то загадочное шуршание за дверью.
Не поленившись, выглянул наружу и обнаружил, что в коридорчике собралась чуть ли не вся дворня во главе с Алехой.
Оставалось мрачно заявить, что концерт окончен, и, так и не решив – достаточно мое мастерство в фокусе с веревочками для "самодержца-императора" или ну его, – я брякнулся спать.
Глава 14
Крах моего "черного умысла"
Выехали мы из Москвы не поутру, а после обедни, причем не по моей вине.
Я-то как раз был готов спозаранку, как юный пионер, но Басманов сослался на то, что Голицын совсем плох, а лекари его заверили, что опасность еще до полудня либо отступит, либо…
Признаться, я надеялся на первое, но сегодня Авось улыбался не мне – сбылось последнее.
Разумеется, настроения мне это не прибавило, хотя, с другой стороны, может, оно и лучше – легче вести задушевные разговоры с Басмановым, поскольку теперь между нами оставалась кровь, но не смерть его названого брата.
Нет, задачу перетянуть его на нашу с Федором сторону я по-прежнему себе не ставил. Во-первых, надо давать обещания, причем в весьма значительном количестве, да и клюнет ли он на них, если боярин уже сейчас первый любимец у Дмитрия. Чего же боле, как сказал поэт.
Во-вторых, он запросто может доложить о них своему государю, а тогда мое дело и вовсе швах. Чего-чего, а откровенного предательства Дмитрий мне не простит.
Да и не надо мне этого. Моя тактика выжидания не предусматривала переворотов – и без того охотников найдется немереное количество.
Так что цель предстоящих в пути разговоров была намечена скромная – всего-навсего нейтралитет. Лишь бы он не смотрел на Годунова как на врага и не испытывал опасений, что тот, если вдруг придет к власти, постарается отомстить боярину за Кромы.
К тому же и сама обстановка располагала к лирике. Что еще делать в дороге, если не болтать о том о сем…
Правда, началось все – хуже не придумаешь. Какая там лирика…
Дело в том, что в грамотке, адресованной мне, было ясно указано: "Хощу сам зрити особо ученых тобой воев, а посему…" Далее следовало указание доставить в Серпухов весь полк. Целиком.
Да и сам Басманов несколько раз напоминал о том же, после чего моя настороженность превратилась в уверенность – брать к Дмитрию всех гвардейцев нельзя, ибо чревато последствиями.
Тогда люди "красного солнышка", пока я буду находиться там, запросто могут учинить внезапный налет на Москву и без помех – стрельцы не в счет, ибо против "законного" государя не встанут, – устроить разборки с Годуновыми.
Но чтобы Петр Федорович раньше времени о том не узнал, я действительно выдвинулся из Москвы, имея за спиной семьсот ратников.
Две сотни накануне по разным маршрутам выехали за мамочкой Дмитрия – не возвращать же мне их, а еще одной я велел исчезнуть с глаз долой в сторону нашего полевого лагеря, а вернуться лишь после моего отъезда. Пусть боярин считает, что я взял всех – не думаю, что он станет считать моих людей, – и Кремль вообще остался только под охраной стрельцов.
Однако наутро уже после первой ночевки семь первоначальных сотен сократились до одной-единственной. Остальные незаметно снялись за два часа до рассвета и ушли обратно. Казаки в это время беззаботно и крепко спали, к тому же та сотня, что размещалась по соседству с ними, как раз осталась на месте.
Прискакавшему для получения разъяснений Басманову я простодушно заявил, что когда заснул, то ночью мне было дурное видение. Дескать, увидел я, как худые советники переполошили государя, и Дмитрий Иоаннович, не разобрав, в чем дело, и забыв про собственное повеление, отдал команду казакам атаковать моих ратников.
Вот я и отправил их обратно из опасения, как бы не вышло чего худого.
– А у меня-то пошто не спросился? – возмущался Петр Федорович.
– Стыдно стало из-за какого-то видения тебя будить, – сокрушенно вздохнул я. – Решишь еще, чего доброго, что, мол, чудит иноземец али боится. – И покаялся: – Да и не по чину мне, простому стольнику, целого думного боярина тревожить.
Последняя фраза изрядно походила на издевку, но он сам виноват.
Ишь какой!
Оказывается, я у него должен спрашивать разрешение. А кто ты есть-то?! Да заодно припомни, кто я.
– А повеление государя не исполнять по чину?! – заорал Басманов, после чего завернул русским отборным специфичным.
Оказывается, боярам он тоже ведом. Хотя чего удивляться – не интеллигенты же.
– Ты хайло прикрой, а то кишками воняет! – зло огрызнулся я. – А если поорать желаешь, то у тебя ратных холопов в избытке, а я – потомок шкоцких королей. Когда твои пращуры по землянкам ютились да землю пахали, мои всей Шотландией правили от моря до моря.
Но сразу спохватился, что это перебор, поскольку они тут все сплошь и рядом за одно место выше-ниже готовы и на смерть пойти, и даже царя предать. Кстати, мой горластый собеседник – наглядный пример последнему. Поэтому оставим в покое предков или лучше поступим так…
– Заметь, Петр Федорович, что, не глядя на всю твою родовитость, – взял я тон потише и помиролюбивее, – орать на тебя все равно себе не позволяю, ибо ценю не древность и не заслуги пращуров, а того, кто стоит передо мной, его ум, отвагу и ратное художество.
Словом, угомонил я его, а потом, уже в пути, разговорил – не ехать же нам молча.
И первый вопрос, который чуть язвительно задал мне Басманов, не боюсь ли я ехать. Мол, уж больно на меня злобствуют бояре из окружения государя, причем все.
– Конечно, пока ты под защитой Дмитрия Иоанновича, – поспешил добавить он, – то страшиться нечего, а так я бы опаску на твоем месте поимел.
– И отчего ж они на меня все озлобились? – осведомился я. – Вроде бы зла никому не сделал, на высокие места в Думе не лез. Да ты и сам видел – я и тебе уступил ближнее к царевичу, когда мы сидели в Грановитой.
Объяснение прозвучало весьма просто.
Оказывается, на Руси уже давно не принято поступать так, как поступил я, то есть вмешивать народ в свои междоусобицы, не говоря уж о том, чтоб допускать его до расправы.
Иное дело – пакостить, или, если деликатно, то местничаться, а если попросту, то стучать царю друг на друга.
Это допустимо, хотя и тут есть определенные неписаные правила. Например, доносы и кляузы должны быть строго разделены: мужики доносят на мужиков, бабы на баб.
К примеру, когда князь Дмитрий Пожарский стучал на князя Бориса Лыкова, то его мать, Мария, ябедничала на другую Марию, мать Лыкова. Ну и сами Лыковы тоже не оставались в долгу.
А вот я нарушил все правила, бросив "на съедение простецам", как выразился Петр Федорович, бояр и князей Рубца-Мосальского, но особенно Бельского и Голицына.
– Василий Васильевич – из начальных, – скупо пояснил Басманов, – а ты его уже тем унизил, что на одну веревку с Сутуповым посадил. О прочем и вовсе умалчиваю.
– А по мне, так и вовсе раздавить это местничество надо бы. Кроме вреда, я в нем ничего хорошего не вижу, – не удержался я от комментария.
Легкая насмешливая улыбка скользнула по лицу Басманова.
– На эдакое даже Иоанн Васильевич не решился. Оную гору сваливать опасно. Начнешь трясти, такие камни полетят – весь лик в кровь иссекут.
– А мы с тобой пороху подложим, фитилек запалим, а сами в сторону, – предложил я.
– Мы? – удивленно переспросил он.
– А что? Поджилки затряслись? – улыбнулся я.
– Да нет, – пожал плечами он, – токмо ежели оная гора и рухнет, то и нас с тобой придавит.
– А может, и не придавит, – возразил я. – Тут ведь как взрывать. Если с умом, исподволь да не спеша, глядишь, и пронесет.
– А с умом – это как? – поинтересовался он.
– А так, что не мы, а народ их задавит, – пояснил я.
– Сызнова народ, – поморщился он.
– Не абы какой, не голытьба, – поправил я. – Из тех, кому тоже прав хочется. А где их взять? У царя? Жалко, да и не пойдет он на такое. Зато если предложить ему перераспределить их, то есть частично забрать у князей, которые Рюриковичи, да отдать народу, может и согласиться. Ты про английское правление слыхал? Там у них…
Растолковав ему про палату лордов и палату общин, я стал вычерчивать аналог той же системы на Руси, как он мне представлялся.
Вначале созываются лучшие выборные мужи, которые три-четыре раза в год съезжаются судить да рядить о своих делах, предлагать царю всякие улучшения и прочее. Можно будет назвать эти сборы Малой Думой, чтоб раньше времени не насторожились бояре, заседающие в Великой Думе.
А уж потом издается царский указ.
С виду он невинный – пустяк, да и только. Мол, если Малая Дума предложит, а Великая с ней не согласится, то, чтобы не было разногласий, соединить их и решить все спорные вопросы соборно, простым большинством голосов.
– А отчего ты мыслишь, что верх будет за Малой Думой?
– Так ведь если простым большинством, то любой голос за один идет, что купца, что старосты земского, что боярина, – напомнил я. – А теперь вспомни, сколько в Великой Думе людей сидит. Десятка два-три, не больше, так? Получается, Малая Дума попросту задавит численностью.
– А о ратных холопах не подумал? – осведомился Басманов. – Токмо Шуйские их могут столько выставить, что с ними и пяток стрелецких полков не управится. А там и прочие за один встанут.
– Так ведь не сразу мы станем проворачивать это дело. Вначале лишим их этих холопов, а уж тогда…
– Как это лишим? – перебил он. – А они так и послушаются.
– Послушаются, – твердо сказал я. – Особенно если проделать это тоже с хитрецой: сперва провести смотры ратных людей, а до того государю издать особый указ. Мол, коли худо готовы, то вместо людишек, коих боярин не в силах вооружить и усадить на коней, взять с него деньгами…
– Есть уже таковский, – поправил меня Басманов. – Еще… батюшка Дмитрия Иоанновича его издал. Выполняется токмо худо, но…
– Но главное, что есть, – обрадованно подхватил я, – а уж придраться при желании – пара пустяков. Оставим, конечно, для почета, десятка два, но не больше. И так поступим с одним, с другим, с третьим, пока не выбьем все ополчение боярское.
– А меж тем ляхи полезут али свои, – перебил меня Басманов.
– Ты моих людей из полка Стражи Верных видел? – спросил я.
– В деле – нет, уж больно скоро ты их отправил в Москву, – не удержался он от подковырки, но тут же признал: – Стрелять ты их и впрямь обучил знатно. – И пожал плечами. – Так ведь тысяча всего.
– Зато такая, которую хоть сейчас в десять можно развернуть. Простых ратников в десятники, десятников – в сотники, сотников над тысячами поставить. Погонять с годик-другой, вот тебе и еще начальные люди. А еще раз развернуть – вот тебе и сотня тысяч.
– А о том помыслил, что не каждый рядович в десятники годится и не каждый сотник с тысячей управится? – не сдавался Басманов, но глаза у него загорелись.
– Так и нам сто тысяч ни к чему, – заметил я. – Опять же ты еще про стрельцов забыл, которые уже есть. Их тоже погонять надо.
– Деньга немалая, – задумался Петр Федорович. – Такую казна ежели и осилит, то с превеликим трудом.
– И опять ты промахнулся, – поправил я его. – Забыл, что за них сами бояре платить будут обязаны. Вот и получится через три-четыре года, что ратников у них вовсе нет, а у царя – силища.
– А Дмитрию Иоанновичу ты о сем сказывал? – уточнил он.
– Еще в Путивле, – кивнул я, но, заметив, как помрачнело лицо Басманова, посоветовал: – Думаю, о нашей с тобой беседе государю знать ни к чему, так что можешь смело ему говорить, что ты сам все это выдумал.
– Но он же…
– У умных людей мысли сходятся – вот и все, что он решит, – перебил я. – Сдается, он и тебя, и меня за умных считает, и, коль оба не сговариваясь предложили одно и то же, государь обязательно призадумается. Да и тебе на пользу – еще больше в чести у него будешь.
– А ты не будешь? – усмехнулся Басманов.