Муж ходил на работу, но больше не делал ровным счетом ничего. При этом занят он был только через день. Его предприятие – металлургический завод, находившийся в соседнем городке, – по сообщениям местной газеты, переживало трудные времена: затяжная война на Восточном фронте не способствовала росту спроса на танки и боевые снаряды, а производство автомобилей уже добрый десяток лет было в полном упадке. Мужа вполне устраивала возможность охотиться, заниматься браконьерством, выпивать и шляться с ни на что не годными приятелями, у которых мозги полностью атрофировались. Их компания сошлась с деревенским помощником легионеров, дюжим скотиной, гораздым орать и орудовать огромными кулачищами, свернувшими челюсть не одному упрямцу. Злые языки поговаривали, что сей представитель властей сам организовывал в их округе торговлю из-под полы оружием, экстази, сигаретами и спиртным.
"Он укокошил Рафаэля, пид…, мразь! А потом еще Жана, сына Маро. Пустил им пулю промеж глаз. Представляешь себе? Несчастные парни! Еще и Реми ранил в ногу. К счастью, Ги в конце концов попал в него. Когда мы его сцапали, уж он получил свое, это факт! От него одно мокрое место осталось. Но мы так и не нашли ни его черномазую женушку, ни его щенков-полукровок. Смылись, мерзавцы!"
Она молча смотрела в пол. Заметила новую трещину в кафеле, изломанную линию, зигзаг, зажатый между двумя сероватыми плитками. Стойкий запах сливной ямы, засорившейся уже давным-давно, показался ей более резким, чем обычно, просто-таки невыносимым. Дождь шел почти не переставая с ноября. Ни огонь в камине, ни горячие батареи не избавляли от всепроникающей сырости. И хотя их регион не подвергался бомбежкам, они, как и все остальное население, страдали от ежедневных перебоев электричества и воды, от дефицита бензина и продуктов первой необходимости.
– Мы заставили эту сволочь жрать собственные яйца и кишки! Слышала бы ты, как он орал! Как теленок! Женился на этой мусульманской заразе, ты только подумай! Вот иуды, всех их прикончить мало!
Она неопределенно кивнула головой. Ей-то как раз хотелось, чтобы тот иуда, о котором шла речь, прикончил этих болванов – в том числе и ее мужа, – которые приступом взяли его дом. Конечно, это была далеко не христианская мысль, но религия, в которую внес коррективы архангел Михаил, сама стала далека от христианства. Легионеры снова отправили женщин на кухню, а общественную жизнь сделали епархией одних лишь мужчин. Те опять чувствовали себя хозяевами мира и приобрели замашки тиранов – в конце XX века эта ситуация была несколько исправлена и смягчена движением феминисток. Теперь же в одной только деревне огромное число женщин и девушек били, насиловали, лишали свободы и унижали.
Как ее саму.
Он посмотрел на нее игриво, хотя взгляд у него был мутный из-за дешевого вина и низменного желания. Увы, этот взгляд был ей слишком хорошо знаком. Значит, ночью ей придется терпеть его насилие, он засадит ей между бедер свое узловатое, несущее боль орудие, и, оглушенный алкоголем, будет бесконечно долго заливать ее, а как только закончит свое дело, уснет как убитый, оставив наедине с обидами, слезами и бессонницей.
После того, как он поужинал, она нарочно долго убирала на кухне, собрала его барахло, перепачканное землей и кровью, три раза подряд помыла раковину и оттягивала до последнего момент, когда надо было идти в спальню. Она надеялась, что он быстро уснет, но поняла, что ей не избежать тяжкой постельной обязанности, когда его нетерпеливый окрик донесся сквозь щели в потолке. Тогда она поспешила наверх, боясь, как бы он не разбудил детей и не набросился на них, раздраженный плачем. К счастью, ей удалось, благодаря своей лучшей подруге Кристель, раздобыть пачку противозачаточных пилюль. Она уже родила мальчика и девочку и не имела ни малейшего желания продолжать плодиться и размножаться в беспросветном раю архангела Михаила. Она разделась в ванной, умылась холодной водой, посмотрелась в зеркало, заметила, что кожа на всем теле поблекла, почистила зубы. Перед тем как надеть ночную рубашку, вылила на руку несколько капель миндального масла, смазала промежность, подавив желание продлить себе удовольствие, вошла в спальню, легла рядом с мужем и сжалась в ожидании его атаки. В качестве предварительной ласки он обычно задирал ей подол рубашки, взгромождался на нее, пыхтя, как бык, раздвигал ей ногой колени и проникал в нее резким движением паха. Если бы не миндальное масло, ей бы казалось, что в нее воткнули раскаленный штырь. Про смазывание ей рассказала Кристель, научившая ее массе других секретов. Кроме подруги, никто никогда и ничего не объяснял ей про секс, и она не знала ни одного мужчины, кроме того, что был навязан ей в мужья, когда ей исполнилось восемнадцать лет.
Тяжелое равномерное похрапывание нарушало тишину. Этот шум в ночи был для нее знаком утешения, освобождения. Не в силах побороть винные пары и волнения прошедшего дня, муж погрузился в сон. Едва сдержав крик радости, она подождала немного, чтобы убедиться, что он крепко уснул, затем ее рука невольно проскользнула между бедер и, сдерживая дыхание, она завершила то, что начала делать в ванной.
Она обожала дом Кристель – каменный, просторный, светлый, содержавшийся в идеальном порядке. Особенно ей нравилась величественно поднимавшаяся вверх лестница, разводы ковровой дорожки в пурпурных тонах, окна с витражами, в которые струились волны янтарного света.
– А его жена? А дети?
Вторая гостья представилась как председатель региональной ассоциации архангела Михаила по сбору фондов в помощь наиболее обездоленным, в частности, семьям жертв бомбардировок и детям легионеров, погибших на фронте. Это была женщина неопределенного возраста, с пучком, одетая в строгий костюм. Ее светлые блестящие глаза выдавали в ней святошу.
– Возможно, им ничего не угрожает, – ответила она. – Мы видели, как они сели в поезд.
– Никто не донес на них?
Кристель налила кофе в три чашечки и сняла серебряную крышку с сахарницы.
– Мы никогда этого не узнаем.
– А что бывает с мусульманами, арестованными легионерами?
Председательница пожала плечами:
– Точно никто не знает. Предполагают, что их высылают из Европы. Или определяют в лагеря.
Какое-то время три женщины поболтали о том о сем, погрызли сухое печенье, а затем, наконец, коснулись главного. На улице шел дождь, ночь вторгалась в мир средь бела дня, июнь стоял непривычно угрюмый.
– Кристель сказала мне, что вы хотите вступить в нашу ассоциацию…
Она поерзала на стуле и моргнула в знак согласия, внезапно испугавшись собственной храбрости. Чтобы скрыть смущение, отпила кофе. Не имеющий ничего общего с бурдой, подаваемой в большинстве других домов, кофе Кристель все же мало походил на черный бархатистый напиток, который она пила в детстве.
– Она говорила вам, в чем именно заключается наша деятельность?
Она опять моргнула. Ведь она вроде бы правильно поняла, что их ассоциация собирала гуманитарную помощь, организовывала распродажу по символическим ценам, ежеквартально распределяла одежду и продукты, а также служила прикрытием для дел, гораздо меньше отвечавших духу архангела Михаила.
– Кристель объяснила вам, что мы действуем на самых разных уровнях?
Кристель никогда не уточняла, откуда у нее противозачаточные пилюли и каким образом малышка Изабель Дюрвей, пятнадцатилетняя девочка, сумела сделать аборт, но теперь все становилось на свои места, она сознавала, что связывает свою жизнь с подпольем, переступает опасную черту. Она тем более должна скрывать свое тело, лицо, глаза, хранить тайну от своих близких.
– А в чем состоит… в чем состоит…
Она никак не могла подобрать слов, чтобы задать наконец вопрос. Одним глотком допила оставшийся кофе. От его кислого вкуса у нее свело челюсти.
– Одно собрание в месяц. В каком-нибудь из ближайших больших городов. Вместе с другими ассоциациями. Не считая поручений и дел… дополнительных.
Председательница поставила чашку на блюдце с нарочитой аккуратностью. Дождь припустил с удвоенной силой. Его шум напоминал гул эскадры бомбардировщиков. Тьма сгустилась внутри дома, словно в него проникла армия теней.
– Вас оповестят наши связные. Вы можете просить у нас любой помощи через них же, например, через Кристель. Мы постараемся посодействовать вам чем можем. Некоторые наши услуги бесплатные, за кое-какие надо платить. Ежегодный взнос составляет пятнадцать евро. А теперь мне пора. У вас есть вопросы?
У нее и в самом деле готовы были сорваться с языка вопросы. Только не про ассоциацию, а про то, как отреагирует на все это ее муж, про ложь, к которой ей придется прибегнуть, про то, насколько рискует она сама и подвергает риску детей, переступая закон архангела Михаила. Она ведь умрет от горя, если у нее отнимут детей, плоть от плоти ее, чтобы отправить загнивать в какую-нибудь из школ архангела.
– До сих пор у ассоциации не было никаких проблем с легионом, – продолжила председательница. – И не будет, пока каждая из нас не станет распускать язык. Надо приучить себя опасаться всего. В первую очередь детей. Мы располагаем лишь очень небольшой свободой. И никто, кроме нас самих, ее не сохранит и не прибавит.
Сдав пятнадцать евро на ежегодные взносы, она шла домой растерянная. Она заберет детей у золовки, у этой мегеры, чей полуразвалившийся дом был со всех сторон окружен ржавым барахлом. Ей казалось, что все мужчины и женщины, идущие ей навстречу, свободно читают ее мысли.
– Мадам Приу!
Она вздрогнула, сжала руки детей и перешла наконец главную улицу. Дюжая фигура выплыла из сумерек и двинулась к ней. Помощник легионеров, в черном берете, в темных очках, в черной униформе с тисненым серебряным копьем, в черных ботинках. Она остановилась и, замерев от ужаса и уставившись в носки его ботинок, подождала, пока он подойдет.
– Рад вас видеть, мадам Приу.
Она постаралась изобразить самую очаровательную улыбку. Он был выше ее практически на две головы. Почти по-детски ласковое выражение его лица плохо сочеталось с огромными кулаками, мощной шеей и широченными плечами и казалось неподобающим. Слой красного лака покрывал рукоять пистолета, торчавшего из кобуры на поясе, и крошечное копье, приколотое к берету. Деревенские гадали, почему его не отправили на Восточный фронт. Но никто из них не отважился задать этот вопрос ему самому.
– Я хотел вам сказать: ваш муж с честью выполнил свой гражданский долг, проявил себя как настоящий храбрец. И я намереваюсь…
Он снял берет и пригладил ладонью светло-каштановые волосы. На мгновение она почувствовала тошнотворный запах кожного жира. Из разверстых туч упали редкие капли. По желтоватому желобку вдоль тротуара течение гнало бумажки, листья, травинки. Влажная тень церкви простиралась, как спрут, на домами, сгрудившимися вокруг главной площади деревни.
– Я намереваюсь рекомендовать его в ячейку легионеров нашего региона. Он станет хорошим помощником. Для этого ему придется учиться полгода. Конечно, никому не нравится разлучать семью, но зато он будет зарабатывать в два или три раза больше, чем на заводе, он будет продвигаться по службе, вы получите хорошее жилье и право приоритета при снабжении продуктами. Как вы на это смотрите?
По его голосу и по тому, как он держал себя с ней, она поняла, что это предложение скрывало под собой иные, менее благовидные намерения. Его пламенный взгляд обжигал ей лицо даже сквозь темные очки. Мало кто из мужчин останавливал на ней свой выбор, но она умела распознать интерес по их манерам, голосу, молчанию. Она вдруг с удивлением обнаружила в себе мысль о том, что надо было бы надеть платье поярче и покороче, помыть голову, нарумянить впалые бледные щеки.
– Но ведь это касается в первую очередь мужа. Как он к этому относится?
– Прежде чем поговорить с ним, я хотел бы получить ваше одобрение.
Конечно, мысль о том, что она освободится на полгода от мужа, не могла ее не обрадовать, но тогда она окажется выбитой из привычной колеи, беззащитной перед помощником легионеров с его посягательствами. Она не знала, стоит ли игра свеч: ведь она уже кое-как приспособилась к своему мучителю. Дети тянули ее за руку, возможно, инстинктивно чувствуя, что маме грозит какая-то опасность. Да чем она рискует по большому счету? Несмотря на внушительную фигуру, помощник легионеров вряд ли окажется грубее мужа. И потом, отныне она не одна, она состоит в подпольной организации, ее сестры по духу помогут с ним сладить, если он окажется слишком назойливым, если она решит не отвечать на его авансы.
– Я… я вам его даю.
– Что именно?
– Ну… мое одобрение.
Ей показалось, что, произнеся эти слова, она приоткрыла перед ним дверь спальни. Она опустила голову, чтобы скрыть краску смущения, этот обжигающий щеки и лоб румянец, о котором она так мечтала пару минут назад. Потом, как будто бы уступая тянувшим ее изо всех сил детям, бросилась, словно воровка, в первый попавшийся переулок.
Уложив детей, она рассказала мужу, что намеревается вступить в ассоциацию помощи обездоленным и будет ходить раз в месяц на собрания. Он, на удивление, даже не пытался ее отговорить. Почему, она поняла, когда он, надувшись от гордости, как индюк, сообщил, что помощник предложил ему вступить в легион, а такую возможность он не имеет права упускать, даже если ему и придется уехать на полгода в Карпаты, в Румынию, колыбель архангела Михаила и его легионов. Она заверила его, что он может рассчитывать на ее помощь, хотя ей и "грустно думать, что они расстанутся на долгие полгода". Он отпраздновал свое продвижение, взяв ее прямо на диване с обычной грубостью, а затем застегнул брюки и вышел "по срочному делу" – встретиться со своими собутыльниками в деревенской забегаловке.
Несколько дней спустя ей позвонила Кристель.
– На той неделе ведь твой день рожденья?
Ой, да, она совсем забыла… В последние годы ее дни рождения заканчивались обычным вечером, проведенным в одиночестве, скучным, с убаюкивающим бормотанием телевизора. С тех пор, как комиссия М amp;М, Масс-медиа и Мораль, занялась судьбами культуры в Европе, большинство телевизоров превратились попросту в говорящие аквариумы.
– Ассоциация проводит небольшой праздник в Париже. Я беру тебя с собой.
– В Париже?… Но я не предупредила мужа. И потом, мне надо как-то пристроить детей.
– Разберемся ближе к делу. Это будет в следующий четверг. По официальной версии мы едем на собрание по подготовке ближайшей распродажи для малоимущих. А по неофициальной – я обещаю вечер, который заставит тебя забыть обо всех проблемах. Отъезд из моего дома около восьми вечера. Я точно все скажу в воскресенье, после мессы.
Мессу в деревне никто не пропускал, не столько из религиозных убеждений, сколько из страха репрессий. Повсеместное распространение легионов архангела Михаила снова оживило церковь, священников развилось видимо-невидимо, они снова увлеклись радостями духовного звания, выучили латынь, после долгого перерыва стали вновь причащать. Та скорость, с которой Рим смог отреагировать на появление фанатичных католиков-пассеистов на восточных границах Европы, наводила некоторых на мысль, что папа Иоанн-Павел III и его курия сами подготовили появление легионов архангела Михаила.
– До воскресенья.
Для нее месса была еще одной неприятной обязанностью в жизни, проходившей под знаком тяжкого труда, бремени, страдания. Но муж ее был обеими руками за внедрение католической сутаны на территории всей Европы.
– Без легионов мы давно бы уже корячились под игом этих мусульманских подонков.
Он более или менее ловко пользовался рассуждениями, неоднократно слышанными из уст официальных лиц.
Она повесила трубку и, посмотрев в окно, убедилась, что дети играют во дворе.
В следующий четверг.
Она сгорала от любопытства. Придется подождать чуть меньше недели. Время уже начало сворачиваться, как кровь.
4
Ибо смерть неминуема для того, что рождено, а рождение неминуемо для того, что умерло. Прошу тебя, не скорби о том, что неизбежно.
Бхагават-Гита 11-27
"Убить фараона или помощника легионера…" – объяснила ему Соль. Легко сказать…
Никогда еще Пибу не представлялся случай кого-нибудь угробить. Однако со времени той бомбежки, которая стоила жизни его родителям и сестре, Южный Крест организовывал вылазки уже трижды. Пиб не испытывал судьбу. Декурион дал ему во временное пользование оружие – старый большой маузер – и три обоймы. Окончательно он выберет оружие, когда будет официально принят в ряды "подонков".
Они обрыскали квартал, развороченный градом ракет. Уносили главным образом деньги, драгоценности и другие ценные вещи, обшаривая трупы и обломки мебели. Южный Крест приезжал, как правило, одновременно со спасателями и всегда опережал силы внутреннего порядка. Грабители имели в распоряжении чуть меньше часа, чтобы прочесать развалины, что вынуждало их действовать твердо и организованно. Правило было предельно простым: при первом же свистке все прекращали поиски и со всех ног бежали к машинам. Опоздавшие пеняли на себя. Никогда еще ни один грузовик не вернулся назад, чтобы подобрать зазевавшегося "подонка". Тот попадал с лучшем случае к фараонам или к помощникам легионеров, а в худшем – к оставшимся в живых, обезумевшим от боли и гнева. Пиб, едва заслышав свисток, пускался наутек, как заяц. Гонимый страхом, он почти не касаясь земли проносился по грудам развалин и в исполинском прыжке приземлялся под брезентовый навес грузовика. В качестве добычи он приносил горсть пустяшных безделушек, хлама, которые центурион небрежно швырял в большой мусорный мешок.
В конце концов Пибу показалось, что ему удалось увильнуть от обычного условия для приема в ряды "подонков". Но как-то вечером в спальню нагрянул декурион и напомнил, что Пибу остается всего два дня, чтобы обеспечить себе место в Южном Кресте. Чтобы испытание было засчитано, ему потребуется свидетель. Декурион, восемнадцатилетний парень, у которого щеки были покрыты наполовину угрями, наполовину пробивающимся пушком, сел к нему на кровать под дружный скрип кожаной куртки и продавленных пружин.
– Слушай, Пиб, я к тебе очень хорошо отношусь, но если ты провалишь экзамен, мне придется тебя выкинуть. Сечешь?
Прежде чем скрыться за занавеской, Саломе посмотрела на него огорченно. Пиб не мог рассчитывать ни на нее, ни на еще кого-нибудь из членов декурии. В перерывах между налетами они хотели жить спокойно. Нечего было и думать, что кто-то из них будет рисковать, давая ложные показания ради новичка, которого подпирали сроки и у которого не было другого выхода, как решиться на самоубийство. А кому захочется сесть на борт полузатопленного судна… Как можно на них за это сердиться?