Внял ли Перун его просьбе или нет, сказать трудно. Но в полдень следующего дня прикормленные собачки залились лаем, встречая появившихся на опушке всадников.
Разбойников было семеро, и возвращались они не порожняком. За последним, на веревочке, тянулись гуськом пленницы. Вид у них был унылый.
Зато сами разбойнички выглядели отлично. Морды румяные, кони сытые, доспех так и горит на солнце.
Передовые уверенно въехали во двор.
– Эй! -гаркнул один, вскинув руку.– Что не встречаете?
Ответ последовал немедленно. В форме тяжелой бронебойной стрелы, пробившей кольчужную сетку у него под мышкой.
К сожалению, второй, Серегин, выстрел был не столь удачен. Стрела лишь оцарапала панцырь.
Разбойники моментально посыпались с коней и присели по ту сторону забора. Связанные пленницы от рывка попадали на землю и заголосили.
– Пепел…– пробормотал Серега, опуская лук.
– Ты чего? – изумился Устах.
– Там Пепел!
– Вот те раз! – удивился друг. – И верно, Пепел!
Несколько лошадей, оказавшихся внутри ограды, метались по двору, а серый боевой конек Духарева, потерянный четыре месяца назад у днепровских порогов, спокойно стоял в проеме ворот и даже ухом не вел.
В окно влетела стрела и с хрустом ударила в противоположную стену. Разбойнички опомнились. Но мечущиеся лошади мешали им стрелять точно так же, впрочем, как и варягам.
– Облачайся,– сказал Духарев.– От перестрелки толку не будет.
Но еще одну стрелу выпустил. Чтобы ребятишки не думали, что в доме спят.
Устах надел доспехи и занял место у другого окна. Но не стрелял.
Лошади подуспокоились. Стало слышно, как рыдают пленницы.
Разбойники не спешили атаковать. Засели за забором, переговаривались негромко.
– Что-то скучно,– заметил Духарев.
– Скучно,– согласился Устах.
– Пойдем, что ли, разомнемся?
– Можно,– синеусый варяг отложил лук, поднял удлиненный щит, бычьей кожи, с красивыми бронзовыми заклепками.
Вдвоем они появились в дверях.
Единственная стрела ударила в щит Духарева и застряла в нем, мелко вибрируя.
– Ну что, биться будем или по кустам сидеть? – зычно выкрикнул Устах.
Плечо к плечу они спустились с крыльца. Щиты держали низко, оберегая ноги.
Разбойники, впрочем, стрелять не стали.
– Это что ж, вы сам-двое? – осведомились из-за забора.
– А ты что же, до двух считать не умеешь? – весело спросил Духарев.
Шестеро разбойников, как по команде, вынырнули из-за ограды и гурьбой устремились к варягам мимо Пепла, по-прежнему стоявшего в воротах с независимым видом.
Опередивший других разбойник вскинул щит, намереваясь врезаться с разбега, но варяги расступились. Бегун пролетел между ними и споткнулся об Устахов клинок. Все, отбегался.
Щиты вновь сомкнулись. Духарев и Устах одновременно шагнули вперед. Сергей сильным ударом отшиб в сторону щит второго разбойника и уколол его в бедро. Разбойник отшатнулся, налетев на того, кто бежал сзади, потерял равновесие… Устах, с широкого замаха, хлестнул мечом. Брызнули пластинки панцыря, разбойника отнесло в сторону. Третий безобразник широко открыл рот. Может, голосом пугнуть решил? Только вместо крика изо рта выплеснулась кровь. Варяжский клинок прорвал броню и крепко попортил парню легкие. Серега повернул меч и рывком выдернул из раны, одновременно выбрасывая щит навстречу чужому топору. Не очень удачно. Тяжелый топор просек край Серегиного щита. Хорошо, только край.
– Здорово, Свейни! – крикнул Духарев, отвечая проворному нурману косым ударом понизу.
Бывший десятник смоленский ушел прыжком. В новой атаке на Духарева навалились уже двое.
Ловкий нурман махнул топором, но применил хитрость: зацепил Серегин щит выемкой секиры и изо всех сил рванул на себя. Таким маневром он рассчитывал сбить варяга с ног или хотя бы "распечатать", подставив под удар напарника.
Только Серега в ловушку не попался. Щит легко соскользнул с его руки. Не рассчитывавший на такую легкость Свейни едва не грохнулся на спину, а второй разбойник, уже замахнувшийся во всю ширь, домахнуть не успел. Духарев с двух рук полоснул его по животу. Кольчуга лопнула под булатным клинком, и разбойник с воем повалился на траву. Духарев перепрыгнул через него и обрушился на Свейни. Тот прикрылся щитом. Противники закружили, выжидая удачного момента. Первым его углядел Духарев. Он взмахнул мечом, а когда нурман поднял щит, Духарев подпрыгнул, оттолкнулся ногой от нурманова щита… и в два прыжка оказался там, где Устах отчаянно отбивался сразу от троих. Взмах – и еще одна лихая голова спрыгнула с плеч. Взмах – и разбойник, уже отпробовавший сегодня варяжского меча, забился на земле, орошая ее кровью, хлещущей из обрубка ноги.
Духарев уловил за спиной топот и резко отпрыгнул в сторону. Свейни проскочил мимо. Серега ударил его вдогон, по спине, но броня у нурмана была хороша. Не поддалась, только звон пошел.
Однако мало вожаку разбойничков не показалось. Когда нурман развернулся навстречу Сереге, рот его кривился: больно все-таки! Соболезнований от варяга он не дождался. Клинок Духарева запорхал в воздухе, заставив нурмана проявить все свои способности, чтобы немедленно не отправиться в Валхаллу. А поскольку орудовать мечом легче, чем боевым топором и щитом одновременно, то через пару минут нурман уже дышал, как больная лошадь.
Любому воину хорошо известно, что выносливость нередко побеждает мастерство.
Сообразив, что его берут измором, Свейни швырнул щит в ноги Духарева и нанес варягу такой удар топором, отразить который невозможно.
Зато от него можно было уклониться, что Серега и сделал.
А Устах тем временем прикончил своего последнего противника, и вот уже они опять стоят вдвоем против бывшего десятника. Как когда-то на рыночной площади города Смоленска.
Только тут не было стражи, которая могла прийти на помощь нурману. И пощада ему тоже не светила. Да он ее и не просил. Бился яростно и умер не с проклятьем, а с именем Одина на кровавых губах.
Пока Устах милосердно добивал раненых, Серега обнимался с Пеплом. Жеребец, вспомнивший хозяина, тоже радовался. И намекал, что не худо бы отметить встречу чем-нибудь вкусненьким.
Девятерых девчонок, оказавшихся сиверянками, варяги распутали, накормили, успокоили как могли.
Любивший прихвастнуть Духарев порывался самолично отвести их в Чернигов, но Устах воспротивился. Он считал, что афишировать свое участие в этом деле – глупость. Иметь в личных врагах ближнего боярина киевского князя – сомнительное удовольствие для двух простых варягов. Свенельд и Роговолт должны быть в курсе происшедшего. А больше никто.
Тем не менее бросить похищенных девочек, самой старшей из которых едва минуло пятнадцать, Сереге просто совесть не позволила. И предложение Устаха отвезти их в Любеч и там продать оптом какому-нибудь доверенному купцу Духарев тоже отверг. Временами им овладевал гуманизм, совершенно не свойственный здешним порядкам и традициям.
Устах в конце концов махнул рукой: делай что хочешь! И Серега отвел девчонок в ближайшую деревеньку. Отыскал старосту, сунул горсть серебра и, ничего не объясняя, велел доставить девочек домой. Доставит, куда денется. А вот если кто попросит старосту описать Духарева, вряд ли узнает что-нибудь путное. Для этих затюканных южных смердов все нурманы-варяги – на одно лицо.
А доспехи разбойничьи они, уже в Полоцке, продали Горазду. Неплохие бабки выручили.
* * *
И у Сергея, и у Устаха было достаточно мозгов, чтобы не хвастать о том, как они ловко управились с черниговскими разбойниками. По приезде в Полоцк доложили о событиях Роговолту, но того больше волновали погибшие в Степи собственные дружинники, чем какие-то черниговские тати. А Свенельду вообще пришлось ждать полгода, чтобы узнать "из первых рук" о происшедшем в соседнем княжестве.
Духарев и Устах приплыли к нему в Родню и были тотчас вызваны к воеводе.
Отчитались. Реакция Свенельда оказалась весьма неожиданной.
– Гром Перуна! – воскликнул победитель уличей, когда Духарев закончил.– Я не пущу тебя в Степь!
– Это почему же? – ощетинился Духарев.
Устах помалкивал. Перечить грозному воеводе, даже не выяснив его мотивов, Серегин друг считал неразумным.
– Потому что нечего тебе попусту гонять по степи. Ты мне и здесь пригодишься.
– Как это попусту? – возмутился Сергей.
– Может, князь уличский полагает, что ты не так хорош в степной войне, как, например, я? – с усмешкой предположил Устах.
Духарев фыркнул. Устах сумел достаточно деликатно обратить Серегино внимание на то, что воевода собирается "не пустить в Степь" не их двоих, а одного Сергея.
– Я полагаю, что твой друг слишком хорош для степной войны,– заявил воевода.– У меня довольно умелых на руку гридней. И не так много тех, кто так же ловко использует и ум, десятник Устах! – Он повернулся к Духареву.– Ты, Серегей, мыслишь не так, как я. И не так, как мои бояре. Но ты попадаешь в цель, и вижу я: будет от тебя немалая польза.
И прежде, чем Духарев успел переварить услышанное, воевода спросил напрямик:
– Будешь служить мне?
Серега ответил не сразу. Переход дружинника от одного батьки к другому не был редким явлением. Но обычно на то была серьезная причина. Беготня из дружины в дружину здешней воинской кастой не поощрялась.
– Я уже присягнул Роговолту,– напомнил Духарев.
– Я попрошу за тебя. Он мне не откажет! – заявил Свенельд.
– В Полоцке – мой дом…
– Продай! – тут же отреагировал воевода.– Я двор подарю тебе в Киеве.
Вот это было уже серьезное предложение. Слада примет любое решение мужа, но тут Серега даже не сомневался в полном одобрении жены. Ха! В Полоцке и трех дюжин христиан не наберется. И если исключить Серегу и его семью, всё люди мелкие. А в Киеве – храм! В Киеве крепкая община, где не только челядь, нищие да пришлые, а немало и богатых, что с ромеями торгуют, есть и дружинники, и люди уважаемые. Там такой беды не выйдет, как год назад в Витебске, когда они сына крестить ездили. И если с Серегой что случится, Сладу обидеть не дадут за то лишь, что христианка.
С другой стороны, в Полоцке ее и так не позволят обидеть: хоть христианка, хоть нет. В Полоцке они – уже свои. Там все – под князем, и если князю люб – значит, и всем полочанам. А Киев… Тут постоянные разборки. Как в вольном Новгороде. Но ильменьские повздорят – дубинками помашут, пару голов разобьют – и опять "мир, дружба, жвачка"! А в Киеве, блин… Нурманов – полон Детинец. Каждый норовит в три горла жрать. А князь – еще почище нурманов. Да еще Скарпи этот…
– Думаю, что в Киеве многие меня не очень любят,– сказал Сергей.
– Меня тоже,– мгновенно парировал Свенельд.– Многие, но не все. Скажу тебе, варяг: в твоем Полоцке мне было бы скучно. Что там у вас происходит? Да ничего! Раз в год с плесковичами схлестнетесь или жмудь дикая нагрянет! Вот и все события. А здесь – весь мир многоязыкий рядом. Здесь сильному любо, варяг! Покажешь себя – через год сотником станешь!
Но Сергей еще колебался. Нет, он отлично понимал, что Свенельд прав. Нынче здесь, на юге, закладывалась основа будущего государства. Воевода об этом только догадывался, но Духарев-то знал точно!
И все-таки он колебался. Может быть, он был еще не готов…
– Всё! Я слово сказал! – объявил Свенельд.– Идешь ко мне в дружину?
Серега поглядел на Устаха – друг отвернулся. Правильно, это должно быть его собственное решение. "Если ум молчит – прислушайся к голосу сердца". Ум-то как раз говорил "да". А сердце…
– Можно, я подумаю? – попросил Сергей.
– Сколько? – мрачно спросил воевода. Он сделал предложение, на которое даже полный дурак должен ответить "да". А этот полоцкий умник говорит: "Я подумаю".
– До…– Серега запнулся… Затем сказал твердо: – До осени. А пока я бы хотел вместе с ним,– кивок в сторону Устаха,– в Степь.
Свенельд поморщился.
Сереге показалось: сейчас воевода пошлет его к нехорошей матери.
Не послал.
– Добро,– сказал он.– В Дикое Поле. Десятником. До осени. Если живой будешь.
Но прежде Дикого Поля Серега, вместе со Свенельдом, все-таки сплавал в Киев.
* * *
За год стольный град на днепровских кручах еще более разросся, расползся вширь от белых городских стен. Лодок и лодий у берега было множество, места у пристаней не нашлось, и Свенельдову кормчему пришлось вытолкнуть лодью прямо на белый песок, между рыбачьими посудинами. А приди они на пару недель раньше, до того как ушел вниз по Днепру княжий караван и присоединившиеся к нему торговые гости, и этого малого места не отыскалось бы.
Оповещенные загодя воеводины люди встретили лодью. Дружине подали коней. Духареву коня не досталось. Но о нем тоже не забыли. Свенельдов челядник, шустрый малый, отвел Серегу на один из воеводиных дворов, распорядился насчет завтрака и пожелал приятного отдыха.
Долго отдыхать Сереге не пришлось. Прискакал посыл от Свенельда.
Воевода желал видеть полоцкого варяга Серегея. Немедленно.
Для Духарева оседлали кобылку, и он, вслед за посыльным, отправился наверх, на Гору.
У крепких ворот ощетинились копьями дружинники в полной броне.
– К воеводе,– небрежно бросил посыл, и копья опустились.
– Это чьи? – вполголоса спросил Духарев.– Княжьи?
– Княгинины,– ответил посыльный.
У крыльца тоже стояла стража. Но эти, видно, были уже предупреждены и сразу расступились.
Посыльный сам проводил Духарева наверх.
У этих дверей стояли отроки Свенельда. Серегу они знали.
– Заходи,– сказали ему.– Тебя ждут.
Великой княгине Ольге давно минуло сорок, но ее все еще можно было назвать красивой. Но точнее было бы назвать величественной. А взгляд у нее был – как прикосновение холодной стали.
Ходили слухи, будто она – побочная дочь славного Олега. Не то с чего бы тот повенчал со своим преемником никому не известную девчонку из Плескова? Ну да, потом из сопливой малолетки выросла настоящая красавица, но мог ли об этом догадываться старый князь? Хотя, может, и мог. Не зря же варяги и славяне звали князя Вещим, а нурманы, по созвучию, – Хельги, Святым. Что, собственно, тоже означало – Вещий.
На столе перед великой княгиней киевской стояла золотая ваза с фруктами – виноградом и персиками. Серега знал, что фрукты тут – редкость. Дорогая редкость. Персиков он здесь вообще никогда не видел.
– Здравствуй, варяг.
Киевские князья, и Олег, и Игорь, держали для охотничьей забавы пятнистых пардусов: длинноногих гепардов и мускулистых тяжелых леопардов с широкими когтистыми лапами.
Голос у княгини – как прикосновение такой лапы: веский, низкий, мягкий… Но чувствовалось, что втянутые когти могут в любой момент…
– Здравствуй, княгиня!
Сергей поклонился. Ниже, чем обычно.
Но шлема не снял.
Честно говоря, он просто не знал, каковы правила общения с великими княгинями.
Ольга разглядывала его с интересом. Но в этом интересе не было ничего личного. И ничего женского. Так смотрят на меч. Прицениваясь.
Пауза затянулась. Молчание нарушил Свенельд.
– Расскажи княгине, варяг, что вы с другом сотворили в Чернигове! – пробасил воевода.– И не торопись. Время у нас есть.
Духарев в третий раз изложил события прошлой осени. Но на этот раз воевода не единожды перебивал его, уточняя некоторые детали и заостряя внимание на собственной логике Сергея. Духарев сообразил, что воевода хочет не только ознакомить княгиню с черниговской историей, но и продемонстрировать ей самого Сергея. Серега был не против. Эти двое были действительно сильными мира сего. От них исходил столь мощный запах Власти, что даже такой сильный князь, как Роговолт, превращался рядом с ними в фигуру второго ранга. Стоило немного постараться, чтобы понравиться таким персонам.
Духарев закончил.
– Угощайся,– княгиня указала на вазу.
Серега взял персик, надкусил. Персик оказался так себе. Недозрелый.
Ольга внимательно наблюдала за ним.
– Ты уже пробовал эти плоды? – спросила она.
– Да,– сказал Духарев.
– Где?
– Э-э-э… Далеко отсюда.
Лишь одному человеку в этом мире было известно, откуда явился Сергей. Наставнику Рёреху. И посвящать еще кого-то в свою личную историю Духарев не собирался. Не потому, что боялся – не поверят. Здешние как раз поверят, никаких проблем. Но зачем лишний раз объявлять, что ты – чужой? Серега – варяг. По варяжскому закону воин, вступивший в военное братство, как бы рождается заново. Он может сохранить свое прошлое, а может и "забыть" его. И в этом случае выспрашивать варяга о том, кем он был раньше, считается нетактичным. "Закон признаешь? Перуна уважаешь? В сече крепок?" Остальное – твое личное дело.
Прирожденный варяг Свенельд это правило знал. Дочь варяга и жена варяга княгиня Ольга – тоже. Конечно, ей было любопытно, но развивать тему она не стала. Вместо этого сделала неожиданный вывод:
– Хочешь своего Скарпи заиметь, воевода?
Услышав имя "Скарпи", Серега нахмурился… А Свенельд ухмыльнулся.
– Хочу,– признал он.– Ты поняла.