* * *
– Еще, мой Волк, еще!
Я практически ничего не слышал. Великолепные ноги плотно прижимались к моим ушам. Но я знал, что она кричит. И мне не нужен был слух, чтобы уловить момент, когда судорога наслаждения выгнет ее спину. Но я не отпустил ее: удерживал в почти борцовском захвате и двигался, двигался… Пока ее не вынесло на новый гребень…
Я не хотел ее соблазнять. Я, можно сказать, вообще ни при чем. Мне снился сон. Потрясающий сон о моей любимой. Я и Гудрун… О, как это было классно!..
А когда я понял, что это не сон и я – вовсе не с Гудрун, – было уже поздно.
Как ей это удалось? Я же воин. Я просыпаюсь от шороха, от прикосновения…
Не в эту ночь.
Когда я проснулся, наши тела уже сплелись, соединились и… Остановиться я уже не мог. В мое оправдание можно сказать: они оказались похожи: юная Заря и моя Гудрун. Они даже пахли почти одинаково.
Но это было внешнее сходство. Если с Гудрун мы сразу сливались в одно целое, то с Зарей… Это была не близость, а битва. На всех уровнях, даже на физическом. Когда ее ноги оплетали меня, то ребра трещали, и дышать становилось непросто. Когда я брал ее сзади, она рвалась и металась так, будто хотела ускакать, а когда…
В общем, битва. В которой я неизменно побеждал. Потому что – опыт. Да, она тоже оказалась не девственницей, но здешний народ в сексе весьма простодушен. Особенно мужчины. А я всё же выходец из другой эпохи. Для меня секс – не только и не столько удовлетворение желания, сколько искусство. И в игре "Кто первый скажет: хватит!" я очень редко проигрывал. И уж точно не таким юным и пылким, как моя соблазнительница.
Ее же подвела гордость. И жадность. Она не могла и не хотела сказать заветное слово: довольно. И потому я выжал ее до донышка. А потом – еще пару раз. А потом уложил на животик…
Она уже не кричала. И не выгибалась. Только всхлипывала и постанывала. И содрогалась от каждого интимного прикосновения. Мое одеяло насквозь пропиталось ее соком. Белокурые волосы Зари спутались в огромный колтун, алых следов на ее коже было больше, чем царапин – на моей. Но когда под праздничный лягушачий хор она глотала мой сок, я всё еще не был уверен, кто из нас победил.
Зато знал наверняка: боец из нее завтра будет – никакой.
И не ошибся. Весь следующий день Заря провалялась на мешках со шкурками, глядя сияющими глазами то на меня, то на небо.
Я тоже ей улыбался, но внутри был мрачен. Интуиция подсказывала: одной страстной ночью дело не кончится. А коли так, то мне предстоит суровая разборка с папой. И я как-то сомневаюсь, что Трувор Жнец возложит ответственность за дочкину страсть на нее, а не на меня. И, скорее всего, потребует формализовать отношения. Заря – завидная невеста по здешним меркам. Но, во-первых, я женат. Во-вторых, я люблю Гудрун и знаю это наверняка. А что же до Зари, то да. Мне она нравится. Но не более.
В общем, я вляпался. Сознание мое раздвоилось: одна часть облизывалась, как слопавший сметану кот; вторая, та, что поумнее, твердила: лучше бы ты облажался, любовничек. Немножко позора, мужик, немножко девичьего разочарования – и никаких проблем. И вряд ли то удовольствие, которое ты получил от круглой девичьей попки, компенсирует провал в ту глубокую жопу, в которой ты окажешься, когда Трувор Жнец возьмется разруливать ситуацию.
Глава 21
Политика
– Я знал, что ты нас найдешь!
Трувор стиснул меня так, будто хотел выяснить, чем я сегодня завтракал.
На сына с дочкой только мельком глянул, а меня как увидел, так и сграбастал.
Похрустел моими косточками всласть и передал, как эстафету, Ольбарду Синеусу. Ольбард – Витмиду… В общем, все варяги, с которыми я ходил когда-то под парусом с "Красным Соколом" Хрёрека-конунга, проверили прочность моих ребер.
Сильна оказалась удача варяжская. Большая часть Хрёрекова хирда канула в морской пучине, а варяги – живехоньки.
Нет, не только варяги, конечно. Славный хольд Ульфхам Треска – здесь. И огромный, как белый медведь, Оспак Парус. Но в основном – варяги. И большинство – незнакомые.
Позже меня им представили: тем, кого приняли в хирд уже здесь, на земле будущей Руси.
А я, в свою очередь, представил нашим Бури. Приняли его нормально. Бури, похоже, удивился. А чему удивляться? У меня в хирде кого только не было? Даже араб из благородных. Погиб, защищая мой дом. С честью погиб. Не забуду его.
Однако пообщаться с варягами всласть мне не дали.
Хрёрек выдернул меня из атмосферы праздника и окунул в суровость будней.
"И что это было?" Так можно вкратце сформулировать его главный вопрос, когда мы оказались наедине.
– Меня украли, – стыдливо признался я.
Вместо утешения конунг разразился речью. Суть которой сводилась к тому, что я не прав, потому что отсутствовал именно тогда, когда был ему, конунгу, нужен.
А еще я с огорчением уяснил: если бы мне не удалось выкрутиться самому (вернее, с помощью Труворычей), то участь моя была бы печальна. Мой конунг, который когда-то быстро и эффективно спас меня из лап скандинавских рабовладельцев, нынче палец о палец не ударил для моих поисков. Более того: он запретил моим людям подержать подозрительных личностей за гузку. А ведь те наверняка навели бы на мой след. Толку с того следа было бы немного, однако важен сам факт. И сам искать не стал и другим не дал. А ведь формально он не имел права приказывать моим. Особенно в таком щекотливом деле. Конечно, нашлось у него и оправдание: мол, вернутся варяги и сами все сделают.
Варяги вернулись. И – ничего. Даже о том, что я пропал, Трувор узнал не от Хрёрека, а от Свартхёвди.
Короче, списал меня мой конунг. Решил, надо полагать, не обострять отношения с власть предержащими мира сего, то бишь с Водимиром и Гостомыслом. И это сделал человек, не побоявшийся бросить вызов самому Сигурду Рагнарсону ради истины, чести и защиты дальнего родича. Как так?
А так, объяснил Хрёрек, что он не намерен отдавать полноправных ладожских граждан на расправу моим кровожадным хирдманам. И неправильно это, и Гостомысл не поймет.
Я обиделся. Очень. И напрямик заявил: это что ж получается? Когда хирдманы проливают кровь и гибнут ради интересов Хрёрека – это нормально. А когда они хотят спасти своего хёвдинга, то враз становятся кровожадными. И всякий житель Ладоги может безнаказанно злоумышлять против нас, а мы его тронуть не смеем, потому, блин, что Гостомысл будет недоволен?
А теперь вопрос: что для него, Хрёрека-конунга, важнее – недовольство Гостомысла или спасение меня, полноправного члена конунговой команды?
– Я больше не морской конунг! – отрезал Хрёрек. – Я – князь. Князь Рюрик. Эта земля – моя земля. И люди, которые живут в Ладоге, – и мои люди тоже. Ты или примешь это, Ульф Свити, или тебе придется уйти!
Я уставился на Хрёрека… Блин! Он был совершенно серьезен. Что ж, слово сказано. И я его услышал.
– Когда-то я знал одного ярла, – произнес я ледяным тоном. – Его звали Хрёреком Соколом, и он был настоящим ярлом, и мы все были готовы отдать за него жизнь, потому что знали: и он не пожалел бы жизни ради нас. Ни жизни, ни денег, ни доли власти. Этому ярлу я обязан жизнью. И готов был вернуть этот долг. Но возвращать оказалось некому. Ни ярла Хрёрека, ни Хрёрека-конунга больше нет.
Хрёрек мрачнел с каждым моим словом. Но не перебивал.
– Хрёрека нет, – продолжал я, не обращая внимания на то, нравится это конунгу или нет. – Его нет! Есть князь Ладожский Рюрик. И это – другой человек. Он не станет меня защищать, если в этом не будет выгоды для него. Но и я ничем ему не обязан!
Хрёрек еще сдерживался, но я видел: сейчас он взорвется. Ни за что не стал бы так себя вести, если бы передо мной был прежний Хрёрек Сокол. Не рискнул бы. Не посмел. Но – тем обиднее.
– Князю Рюрику я ничем не обязан! Он сказал: уходи! И я ухожу!
Развернулся и вышел за секунду до того, как воздух вздрогнул от рыка:
– Стоять!!!
Обойдешься! Смердам своим приказывай.
Я остановился на крыльце. Тут было хорошо. Уже стояли длинные столы, суетилась челядь, готовя пир. Мои хирдманы перемешались с варягами. Они – давние друзья. Братья по палубе. Знают друг друга подольше, чем меня. Одна спаянная команда.
Была. Пока Хрёрек не послал меня подальше.
– Свартхёвди! – окликнул я Медвежонка, сбегая с крыльца. – Собирай наших. Мы уходим!
– Да, брат!
Ни вопросов, ни сомнений.
Потом он, конечно, вопрос задаст… По первое число, не сомневаюсь. И имеет право. Он – такой же вождь, как и я. Мы – в равных правах.
Но когда-то он сам определил меня как старшего брата. И если я принял решение, не посоветовавшись с ним, значит, он его поддержит. По-любому.
И поддержал:
– Стюрмир! Хавгрим! Готовьте…
– Стоять, Ульф Свити! Я не закончил разговор с тобой!
В дверях терема стоял Хрёрек, он был в бешенстве.
Краем глаза я отметил изумление на лице Трувора.
И нескольких отроков из числа новеньких, теснившихся за спиной Хрёрека со специфическим выражением лица: "Кого тут порвать?"
Я развернулся. Положил руку на эфес "Вдоводела".
– Ты сказал мне: уходи, князь Ладожский Рюрик, – процедил я. – Больше нам говорить не о чем.
Если он скомандует своим мальчикам меня схватить, тут им всем и кирдык.
О том, что команда может быть дана не только зеленым отрокам, но и варягам, я сразу не сообразил.
Хрёрек был в ярости, но все же ему хватило ума такую команду не отдавать.
А может, он слишком долго был командиром и на подсознательном уровне знал: нельзя отдавать команду, в выполнении которой не уверен.
То есть мальчики-то кинутся. Они видели меня в деле, я же их обучал. Но в этом возрасте честь дороже жизни. А вот варяги… Не факт.
А я вот уверен. Мои люди будут драться за меня хоть с кем. Так же, как и я буду драться за них хоть с самим Сигурдом Змееглазым.
Но я смотрел в глаза Хрёреку и уже знал: моим бойцам не придется схватиться ни с варягами, ни даже с этими, новенькими. Наш конфликт с конунгом – это личное.
В прежние времена, до ранения, Хрёрек-ярл уложил бы меня в секунды. Он уложил бы меня, даже если бы пришел мой Волк. Лучшие воины Севера – берсерки. Но наилучшие – те, кто убивает берсерков, не впадая в священную ярость Одина. Хрёрек – из таких. Был. А что он сейчас – я понятия не имею. Ну, поглядим.
Хрёрек спрыгнул с крыльца. Легко.
Я увидел, как Харра Стрекоза перехватил сунувшегося следом за ним отрока. Это личное дело конунга.
Я сообразил: Харра был с князем, когда тот позвал меня к себе. Харра остался за дверьми, но он, несомненно, все слышал. Очень хорошо. Значит, по-любому наш с Хрёреком разговор не останется тайной. И при любом исходе поединка Хрёреку будет трудновато рассчитывать на доверие "старой гвардии". Во всяком случае, я так думаю.
Варяги сработали стремительно.
Опа! И я уже заблокирован с одной стороны Руадом, с другой – Ольбардом. Здоровые, черти! Зажали качественно. И аккуратно. Ну, я мог бы вырваться, наверное. Даже без применения оружия. Не стал. Хрёрека тоже… Хм… заблокировали. Трувор, Витмид и Рулаф образовали стеночку со Жнецом в середке.
– Захочешь – уйдешь, Волчок, – негромко произнес Ольбард. – Перуном клянусь. Но не так. И не сегодня. Так – худо.
Что сказал Трувор конунгу, я не слыхал. Но увидел, как Хрёрек развернулся на сто восемьдесят и рванул в терем, чуть не сбив с ног нерасторопного отрока.
Трувор тоже развернулся. Ко мне. Через пару секунд. Но за это время состав игроков вокруг меня немного изменился. Рядом с варягами встали мои: Свартхёвди, Хавгрим, Скиди…
– Не знаю, что меж вами вышло, Волк, – произнес Трувор, сверля меня взглядом, – но ты не прав!
– Узнай сначала, потом будешь судить! – отрезал я.
Ссориться с Трувором Жнецом я не собирался. Но видеть его в роли арбитра тоже не желал.
– Я не сужу! – рявкнул варяг. – Я говорю, что вижу! А ты, Ульф Черноголовый, – имей уважение к старшим!
У меня едва не сорвалось с языка: "А с каких это пор ты – старший?" – но совесть и разум победили. И я только буркнул:
– Ульф Свити, так меня теперь зовут.
– Брат, – сказал Ольбард. – Не возражаешь, если я сам с ним поговорю?
Я удивился. Раньше Ольбард Синеус разрешения у Трувора спрашивать бы не стал. Скорее, наоборот, ведь он был кормчим Хрёрека, а значит, в табели о рангах скорее выше, чем ниже.
Трувор качнул головой. Отказал. И это меня тоже удивило.
– Ты люб мне, Ульф Свити, – сурово произнес Трувор. – Не разочаруй меня.
– Ты тоже дорог мне, Трувор Жнец. Обида моя велика, но ради нашей дружбы я готов о ней забыть! – Я поклонился Трувору. Как младший – старшему. Гнев схлынул, и я уже понимал, что повел себя не как хёвдинг, а как сопливый дренг. Мысли я как вождь, никогда не стал бы провоцировать Хрёрека. Хорошо, что варяги вмешались, и вмешались правильно. Не то могло и до крови дойти. И себя бы подставил, и людей своих. Может, и Хрёрек прав в таком случае? Пожертвовал меньшим, то есть мной, ради большего – своего княжества?
– Окажи мне услугу, – принял мое предложение Трувор. – Не уходи сегодня. Останься и услышь нашу историю. Думается мне, это важно для всех нас.
– История сия – только для меня или для моих людей тоже? – уточнил я.
– Сам решай, – ответил Трувор.
Махнул рукой – и варяги ушли.
Последнее, что зафиксировал мой взгляд: расширенные зрачки Труворовой дочки. Кажется, она ждала, что мы с ее папой вот-вот сцепимся…
Такое бывало. Я и сам пару раз видел, как папа потенциальной невесты и потенциальный же жених сходились в поединке. У скандинавов это не такой уж редкий вариант. И бывало так, что бедная девушка (или не девушка уже) оказывалась и без отца, и без жениха.
– Пойдем-ка домой, братец, – пихнул меня плечом Медвежонок. – Жду не дождусь услышать, как Хрёрек и остальные сумели вырваться из объятий Змееглазого. Но еще больше – что такого сказал тебе конунг, что ты рванул от него, как завидевший косатку тюлень?
* * *
К моему немалому удивлению, бойцы мое эксцентричное поведение одобрили. Только Тьёдар Певец высказался осторожно: мол, у конунгов свои понятия о чести, и к этому стоит относиться с пониманием. Для воина главное: вовремя сменить лидера. До того как он решил пожертвовать тобой ради политических преференций.
– Ты говоришь так потому, что не знал, каким вождем был Хрёрек раньше! – заявил Стюрмир.
– Не знал, – согласился Тьёдар. – Может, в те времена, когда он был не конунгом, а морским ярлом, он думал и поступал иначе. Для морского вождя нет ничего важнее его хирда, а у конунга – иначе.
– Можно подумать, конунг может обойтись без хирда! – запальчиво воскликнул Вихорёк.
– Не может, – согласился Тьёдар. – Но морского ярла кормят его хускарлы. А конунг кормит своих хускарлов тем, что соберет со своих бондов.
Прямо-таки мои мысли. Что, впрочем, не примиряло меня с изменившимся Хрёреком, потому что становиться разменной монетой в политических играх я не собирался. И даже если когда-нибудь сам стану конунгом – не подставлю своих людей ради политической выгоды.
"Ага! – тут же вмешалась моя совесть. – Не ты ли только что едва не подставил своих людей из-за мальчишеской обиды!"
– К тебе пришли, вождь! – прервал дискуссию стоявший на страже во дворе Тови Тюлень.
Нет, это был не Трувор. Близко, но не он. В мой (или уже не мой?) скромный дом пришла та, кого я, да простят меня романтики, сейчас жаждал видеть меньше всего. Прекрасная воительница Заря Труворовна.
– Погоди, – прошептал я, тщетно пытаясь выпутаться из жарких объятий. – Давай, может, на реку пойдем?
– Не хочу на реку! – В сумраке глазищи Зари отливали темной синевой. – Никуда не хочу! Хочу здесь!
Мой воинский пояс, расстегнутый, упал с грохотом, который наверняка услышали все, кто был в доме.
Я сдался. Подхватил девушку и увлек в какую-то комнатушку, жутко перепугав спавшую на постели кошку, которая с диким мявом вылетела наружу. Очень вовремя, потому что на это же ложе, роняя в полете одежду и амуницию, обрушились мы. Зубы Зари впились в мое плечо. Тело девушки выгнулось, когда мои пальцы вонзились в затвердевшие ягодицы. Рама нашего ложа жалобно хрустнула, но устояла. Судорога наслаждения подбросила меня, но не остановила. Я упал на Зарю, распластал по колючей волчьей шкуре, впился губами в белеющее горло, из которого вновь вырвался хриплый стон. Ухватившись за края изложницы, я двигался всё быстрее, быстрее, быстрее, пока стоны-выдохи не слились в непрерывное низкое рычание дикой кошки… и оборвалось пронзительным отчаянным воплем и хрустом моих ребер, сжатых коленями прирожденной всадницы. Я не конь, но если дать мне шенкеля такими ножками, я, пожалуй, тоже прибавлю ходу. И я прибавил, жестко удерживая мою опрокинутую наездницу, не позволяя ни вывернуться, ни оттолкнуть меня, а только изгибаться и кричать, запрокидывая голову, отягченную змеями толстых светлых кос… Которые через несколько минут, превратившихся в вечность, я уже брал на себя, как поводья, одновременно упираясь левой рукой в выгнувшуюся поясницу повыше белых холмиков девичьих ягодиц…
– Я так испугалась, когда ты выскочил из Рюриковых хором, – шептала Заря, щекоча губами мое ухо. – Я подумала: сейчас ты прыгнешь на палубу своего драккара и уйдешь в свой Сёлунд, к своей жене, и я никогда больше тебя не увижу. Скажи мне, скажи мне, любимый, что ты меня не бросишь! Скажи сейчас! Ты не бросишь меня, нет?
– Заринка моя…
– Скажи еще раз!
– Заринка моя. Ты чудная. Мне так хорошо с тобой.
– Люблю тебя, Волк. Никого так не любила, как люблю тебя!
Мокрые теплые нежные губы быстро-быстро касаются моего лица, шеи, груди…
Что же мне делать с тобой, отважная охотница?
– Ты такой сильный! Такой властный! Ты – такой вождь… Вождь вождей. Я видела, как ты убивал. Только за это тебя можно полюбить. Ты убиваешь, как Перун! Как молния! – Она нависает надо мной: лицо темнее, чем шея, и намного темнее, чем груди, чьи соски касаются моей кожи. – А как ты говорил с этим страшным чужаком! Ты укротил его, словно дикого коня! Как зверя лютого! Когда он признал тебя старшим, я поняла, что тоже готова умереть за тебя! Женись на мне, любимый! Женись – и, да слышат меня боги, ты станешь нашим князем! Самым грозным! Самым страшным! Страшнее всех: и Водимира, и Гостомысла, и Рюрика, и нашего Стемида!
Ну вот. А чего я, спрашивается, ожидал?
– Заринка моя! Как я могу взять тебя замуж, если у меня уже есть жена?
– Ну и что? – Меня снова осыпали поцелуями. – У такого воина, как ты, должно быть много жен!
– И ты согласишься быть – второй? – коварно спрашиваю я.
Тело в моих объятиях внезапно напрягается… И тут же обмякает.
– Может быть, – шепчет моя гордая возлюбленная. – Я спрашивала о ней. О твоей жене Гудрун. Сначала – у отца…
Вот как?
– Трувор ее почти не знает.
– Я спрашивала у твоего сына, Виги. Я ему понравилась. Но не думаю, что он хочет, чтобы я стала его матерью, – Заря хихикнула. – То был взгляд мужчины, а не сына.
– И что же сказал тебе Виги? – перебил я.