- Так вот, его необходимо спасти. Необходимо, чтобы кто - то из бывших офицеров, ныне занимающих ответственный пост и пользующихся вашим доверием, помог Шведову скрыться. А заодно сообщил ему о существовании военной организации Брусилова и о том, что Алексей Алексеевич вскоре должен выехать в Чехию на лечение и будет искать встречи с представителем мыслящих кругов белой эмиграции. Понятное дело, такие одиозные фигуры, как Кутепов, на подобную встречу не пойдут. Он упрям как мул. Пока не будет доказана невиновность и кристальная чистота Алексея Алексеевича, он под страхом расстрела не подаст ему руки. А вот тот, кто пойдет на контакт, и будет искомой фигурой в дальнейшей оперативной разработке. И тут ваша главная задача - не дать мистеру Икс встретиться с Брусиловым. Увести его буквально из - под носа.
- Понятно, - радостно потер руки Дзержинский.
- Я знал, что вы меня поймете. А теперь позвольте откланяться. Думаю, все детали вы сможете продумать и без меня.
- Да - да, конечно. Только один вопрос.
Бывший жандарм, остановился в дверях.
- В мое время хозяева подобных кабинетов не просили разрешения задавать вопросы. Что ж, запишем это в заслугу советской власти. Задавайте. Если смогу, отвечу.
- Ваш ответ никуда не выйдет из этих стен, и потому, если можно, откровенно. Вы - боевой генерал, вы не раз видели смерть на фронте, да и до того ходили под пулями здесь - на Красной Пресне. Вряд ли вас можно напугать расстрелом или купить усиленным пайком. Отчего вы служите нам?
Джунковский смотрел на собеседника насмешливо - испытывающим взглядом:
- Мне, конечно, следовало бы сказать, Феликс Эдмундович, что я служу не вам, а России. Отчасти так оно и есть, но лишь отчасти. Я верю, что Россия была и будет великой державой. Император ли стоит во главе ее, или же иной правитель - это игры терминологии. Россия - государство самодержавное, по - иному существовать просто не может. Все ваши Советы, рабоче - крестьянские депутаты, большевизм - шутовство, мишура для детей. Буйных детей, во множестве своем лишившихся рассудка, а то и вовсе его никогда не имевших.
Этот балаган обречен историей. Не Врангель, не Кутепов - главные враги новой власти. Главный ее враг - ход времени и историческая предопределенность. Как только в России, которой вы прицепили нелепое имя "Советский Союз", будет чем накормить голодных, как только ей перестанет угрожать близкая и явная агрессия извне, вы перегрызете друг другу глотки, точно крысы, запертые в железном ящике. И на трон взойдет тот, кто выживет в этой сваре. Один из ваших. Не великий князь - ре - во - лю - ци - о–нер! Или, как сказали бы господа зоологи, крысоед. Так вот этот крысоед - помяните мое слово - все повернет вспять. Он снова возродит империю. Ту самую империю, без соизволения которой, как было при государыне Екатерине Великой, в Европе пушка выстрелить не посмеет.
Вот вам мой ответ, Феликс Эдмундович. Белая же эмиграция отчасти по неразумию и озлобленности своей, отчасти потому, что ей попросту не к чему более приложить руки, создает России ту самую явную неприкрытую угрозу, о которой я уже имел честь вам говорить. Своей энергией и героизмом - я признаю их героизм - они не столько вредят советской власти, сколько оттягивают ее агонию. Именно поэтому я и борюсь с ними. А смерти я и впрямь не боюсь. - Джунковский повернул начищенную до блеска дверную ручку. - Чего и вам желаю.
Начало мая 1924
Дверь купе приоткрылась, вышколенный не хуже лакея в барском доме проводник, чуть приподняв фуражку, сообщил:
- Подъезжаем, мсье.
Згурский молча кивнул, не отрываясь от созерцания ночного пейзажа за вагонным окном. Высокий шпиль готической церкви вспарывал облака по ту сторону надраенного до блеска стекла.
"Однажды первый весенний луч, сияющий, легкий, беспечный, какой только и бывает, когда заскучавшее в зимних тучах солнце, улыбнувшись, согревает пробуждающуюся землю. Так вот, один луч увидел маленький, едва пробившийся, развернувший крошечное опахало листьев, белый ландыш…" - Генерал Згурский прикрыл глаза ладонью, пытаясь отгородиться от мира за окном. С его бесконечной войной, конспиративными встречами и опаляющим холодом, жившим в том месте, где прежде стучало и рокотало сердце.
Перед ним, как на экране синематографа, возникла картина восемнадцатилетней давности.
Ницца, лазурные волны, набегающие на золотой песок, веселый гомон отдыхающих, крики продавцов оранжада и спелых фруктов. Этот мир и это спокойствие казались ему тогда чем - то удивительным, небывалым.
Здесь, как всегда, было много русских. Тогда, в тысяча девятьсот шестом году, русских в Ницце принимали с распростертыми объятиями. Россия задыхалась, прося кредиты у Франции, но приезжие господа сорили деньгами, создавая впечатление, что в России, должно быть, и тротуары вымощены золотом.
Подполковник Згурский, прибывший для поправки здоровья и полного излечения от ран, смотрел на отдыхающих, точно на пришельцев с другой планеты. Казалось, только вчера отряд генерала Горбатовского, в котором ему выпала честь быть начальником штаба, отказавшись признать сдачу крепости Порт - Артур, штыками прорвался сквозь окружение и ушел на соединение с русской армией. Три недели пути, снег в пять аршин, сухари да растопленный в ладонях снег. И, конечно же, перестрелки, марш - броски - почти безнадежная попытка обогнать марширующую за плечами смерть. Ушло без малого четыреста бойцов, добралось до русских позиций чуть более семидесяти - раненых, обмороженных, еле живых. Тогда он отказался идти в госпиталь и оставался в строю вплоть до подписания унизительного, навязанного американцами мира.
Сердце молодого подполковника наполнялось болью. Как и многие собратья по оружию, он твердо верил, что армии не дали победить, ударили ножом в спину, заставив прекратить боевые действия в момент, когда следовало начинать ломить силой силу. Скорбь и обида стали тем горше, когда вернувшийся в Санкт - Петербург генерал Стессель - виновник сдачи Порт - Артура - подал в суд на генерала Горбатовского за ослушание приказа. "В Российском Уставе нет приказа капитулировать!" - взорвался на суде Горбатовский. Очень скоро сам обвинитель превратился в обвиняемого, был осужден, приговорен к смертной казни, затем, с учетом прежних заслуг, к десяти годам крепости, а потом и вовсе помилован государем.
После слушаний в суде Згурскому удалось испросить себе годовой отпуск - уехать в Ниццу лечить раны. Более душевные, нежели телесные. Ему было холодно. Постоянно холодно. Странное ощущение - внутри пылало огнём, а он не мог согреться даже здесь, на золотом песке Лазурного побережья. Часами этот странный русский бродил вдоль берега - с тяжелой, залитой свинцом тростью, разминая кисть и расхаживая простреленную во время прорыва ногу. Там, на залитой солнцем набережной, он и увидел ангела, невесть для чего, каким - то божьим попущением спустившегося на земную твердь. Вернее, не увидел - буквально наткнулся, вновь блуждая мыслями по заснеженным тропам древнего царства Силла.
- Прошу извинить меня, - успевая поддержать стоящую у парапета девушку, которую он едва не сшиб, сконфуженно вымолвил Згурский. - Задумался, знаете ли…
- Не стоит извинений. Вы русский? - Барышня улыбнулась и распахнула глаза ему навстречу.
Згурский не мог объяснить, что произошло в тот момент. Ему стало тепло. Ему стало хорошо, легко и как будто - он не мог найти подходящего слова - воздушно.
- Подполковник Згурский Владимир Игнатьевич, - отрапортовал он, чувствуя, как нелепо, по - солдафонски звучат его слова.
- Кречетникова Татьяна Михайловна, - чуть присела в реверансе девушка.
Згурскому вдруг захотелось подхватить ее на руки, сказать, что ангелам не подобает делать реверансы, подхватить и нести туда, куда она скажет, хотя бы и в горние выси, за облака, где и обитают такие ангелы.
- Ой, как хорошо! А мы с папенькой только - только приехали. Он пошел в гостиницу договариваться, а я морем любуюсь, - будто старому знакомому рассказывала Татьяна Михайловна, и Згурский понял, зачем он выжил там, где порою думалось, что выживать не стоит.
- Вы были на войне? - глядя на увесистую трость в руках нового знакомца, поинтересовалась девушка.
- Да, - подтвердил Згурский. - Был.
- Ну конечно же! Я знаю. - Татьяна Михайловна захлопала в ладоши. - Я знаю! О вас же в газетах печатали. В "Русском инвалиде" и в журнале "Нива"! "Рота под командованием храброго капитана Згурского первой ворвалась в неприступную цитадель Пекина", - звонко продекламировала она.
- Это было целых шесть лет назад, - зачем - то уточнил Згурский.
- А я помню - отец вырезал эту статью из газеты. Там еще говорилось, что вы под ураганным огнем выкатили пушку на прямую наводку и стали бить по воротам, пока они не разлетелись в щепы. А потом вы устремились в атаку.
- Это было не совсем так.
- Но все равно. Пекин - это же так интересно!
- Бейджин, - поправил Згурский. - Местные жители называют столицу - Бейджин.
- Приходите нынче к нам чай пить! - Татьяна Михайловна улыбнулась, отчего видавшего виды подполковника окатило новой, теплой, до изнеможения нежной волной. - Папенька рад будет! Он тогда все твердил о броневом экипаже… Он у меня инженер. Военный инженер! - с гордостью сообщила новая знакомая. - Ему будет очень интересно послушать вас, - она помедлила, - мне тоже…
- Мсье, - услышал Владимир Игнатьевич. - Прага уже. Поезд стоит.
ГЛАВА 4
"То, что до сих пор вы на свободе, - не ваша заслуга, а наша недоработка".
Лаврентий Берия
Май 1924
Утро глядело в свежевымытое окно зашкафья Петра Судакова. С высокого берега Стуженки открывался кумачовый рассвет во всю ширь горизонта.
Начальник Елчаниновской милиции открыл глаза. Крынка молока, накрытая чистой белой тряпицей, сулила облегчение после вчерашней беседы с проверяющим. Тому сейчас, вероятно, было еще хуже. После возвращения из дома подозрительной училки он пил не переставая, не слушая ничьих увещаний. В поезд, шедший глубоко за полночь, бесчувственного сотрудника ГПУ погрузили, мешок мешком, строго велев проводнику хранить сон и покой важного пассажира.
"Кажись, пронесло", - глядя, как плотная струя молока наполняет чашку, вдруг подумал Судаков и сам себе удивился, с чего это ему - вчерашнему грузчику с пристани, а сегодня лицу, именем первого в мире государства рабочих и крестьян облеченному властью - вздумалось сочувствовать скрытым недругам этого самого государства.
"Как тут глаза ни щурь, а Таисия Матвеевна, даром что училка - фигура крайне подозрительная. И звать ее вовсе не Таисия. Это точно. Тот - бывший, из Первой конной - спьяну ее Татьяной величал. Мне бы тогда самому подсуетиться да взять под стражу диковинную преподавательницу… Но ведь нет же! Рука не поднялась. И у гэпэушника, вон, тоже не поднялась. Странное дело. Как есть странное". - Судаков еще раз глянул в окно. Во дворе суетилась жена, засыпая корм цыплятам, за соседскими крышами маячили купола церкви с неуместными, но такими привычными крестами. Чуть левее виднелось здание школы - в недавнем прошлом реального училища.
"День теперича воскресный, - удовлетворенно констатировал Петр Федорович, - уроков нет".
- Варька! - думая о своем, окликнул начальник милиции.
- Чего, тять? - послышалось из - за шкафа.
- А ну - ка, иди сюда!
- Да чего надо - то? - сонная физиономия дочери появилась в его закутке.
- Отвечай по - быстрому, кружок у вас в клубе нынче есть? Ну тот самый, где вы стишки читаете…
- Как же, есть. - Варька пожала плечами, недоумевая, с чего бы это отцу интересоваться таким пустячным делом. - А тебе для чего?
- Дерзить вздумала? Раз спрашиваю, стало быть, нужно! Не доросла еще батьке вопросы задавать - "что" да "почему"! Иди - ка сюда. - Он поманил дочь пальцем.
- Ну… - Голенастая девочка - подросток подошла к столу.
- В общем, так. Сегодня пойдешь на кружок пораньше. Чтобы первой быть. Таисия - то всегда прежде вас приходит?
- Ну?
- Не нукай ты! Не на конюшне. Пойдешь и скажешь, чтоб, как закончит с вами тетешкаться, никуда из клуба не шла - пусть сидит и меня дожидается.
- Бать, ты чего?
- А ну, цыть! Раз говорю, значит, надо! А ты языком почем зря не чеши. Твое дело передать, да чтоб никто рядом не слышал.
- Хорошо. Скажу, как велишь… А долго ли ждать?
- Пока не приду. Запомнила?
- Ага.
- Тогда иди. Да чтоб молчок! А то враз ремня схлопочешь!
Хорошо знакомая с отцовским ремнем девчонка, молча и скоро кивнув, выскочила из родительского "кабинета".
- Черт ведь что может подумать, - глядя ей вслед, тяжело вздохнул Судаков. - Господь великий, что ж я делаю - то?
Судаков снова покосился в окно, будто высматривая заветную тропку на поросшем кустами берегу. Сколько раз в прежние годы убегал он по ней, страшась отцовского гнева… Сколько раз прятался… Нынче не спрячешься, хоть до Зазноби на озера беги.
Сердце начальника милиции стучало, не унимаясь, как телеграфный аппарат, выбивающий на ленте недобрую весть.
"Что ж я делаю? Ведь она контра! - с тоской и необъяснимой жалостью к собственной особе подумал бывший красный командир. - Ведь в прежние - то годы…" Он оборвал мысль, не желая вспоминать кровавый чад совсем недавних лет.
"Нет, она не такая. Не Таисия стреляла мне в спину из - за ворот. - Он поскреб между лопаток то место, куда тюкнула маленькая тупорылая пуля. Будь тогда у барышни не кургузый дамский браунинг, а, скажем, наган, не попади она в сабельную портупею - не сидеть ему здесь сейчас за столом. - Нет, не такая! - еще раз повторил Судаков. - Она… - Он не нашёл что сказать, решительно встал, вновь наполнил чашку парным молоком, выпил его залпом, точно водку, и потянулся за гимнастеркой. - Как бы ни было и что б там потом ни случилось, нельзя допустить, чтоб она пострадала!"
Милиционер застегнул ремень, вложил в кобуру наградное революционное оружие.
- Ты далеко? - окликнула его зашедшая в дом супруга. - рань же несусветная!
- Не понимаешь - не говори! - оборвал ее Судаков. - Дела есть.
Он вышел на улицу и зашагал к Дому народной милиции - бывшему полицейскому околотку. Там в массивном, доставшемся от прежних хозяев сейфе с отбитым двуглавым орлом хранились чистые бланки паспортов.
Дежурный, увидев хмурого начальника, подскочил, едва не выронив винтовку. Но тот лишь кивнул в ответ на приветствие и прошел к себе в кабинет.
День тянулся долго. Судаков наврал жене - никаких дел у него в то утро не было, да и вообще, в сравнении с другими уездными городками, в Елчанинове царили тишь и благодать. Когда б не опаска, что где - нибудь в округе вновь объявятся банды разбойного сброда, и вовсе стоило бы сократить численность городской милиции с двенадцати человек этак до пяти.
Когда наконец день перевалил за середину, Судаков поглядел на трофейную луковицу часов Павла Буре и, положив в нагрудный карман два пропечатанных чистых бланка, отправился в клуб. Кружки, большинство из которых вела Таисия Матвеевна, закончили работу, а до вечернего синематографа оставалось часа два. Пройдя по коридору, Судаков огляделся - совсем как в былые времена, когда с дружками таскал яблоки из сада отца Георгия. В коридорах было пусто. Он толкнул дверь.
Женщина стояла у окна, сцепив за спиной руки. Начальник милиции покачал головой и чуть кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.
- Простите, я задумалась. - Таисия Матвеевна повернулась, и ее лицо осветилось чуть застенчивой улыбкой.
- Таисия Матвеевна. - У Судакова перехватило дыхание. Не зная с чего начать, он вновь повторил: - Таисия Матвеевна…
- Я слушаю вас, Петр Федорович. Варвара сказала мне, что вы хотели со мной о чем - то поговорить?
- Да… - чувствуя себя, будто на уроке у доски, промямлил Судаков.
Он набрал побольше воздуха в грудь, как - то само собой расстегнул пуговку на вороте и выдохнул резко:
- Дело у меня к вам. Можно сказать, секретное. Ну, в общем, сами понимаете…
- Признаюсь честно, нет.
- Уезжать вам отсюда надо, Таисия Матвеевна.
- Куда? Для чего?
- Куда - о том мне лучше не знать. - Начальник милиции вдруг почувствовал какой - то странный, неизвестный ему доселе страх.
Преодолевая сковывающее язык волнение, он продолжил:
- К вам тут вечор товарищ один приходил…
- Да, мы пили чай.
- Я знаю, - перебил Судаков. - А затем он убежал, точно вы его из самовара окатили.
- Товарищ действительно спешил, но я не понимаю, к чему вы клоните.
- Это товарищ из ГПУ. Он - клоп въедливый. Коли зацепился - ни в жизнь не отстанет. И даже я вас тут защитить не смогу. Потому не спрашивайте ни о чем, собирайтесь с дочерью скоренько и уезжайте. Я и паспорта заготовил - какое имя скажете, такое и впишу. Только побыстрее, а то неровен час вернется… Тогда все, пшик. Оно, как говорится, плетью обуха не перешибешь.
- Я вас решительно не понимаю. - Глаза учительницы были наполнены страхом.
Странным образом Судаков все более ощущал, что нервная дрожь стоявшей перед ним женщины передается ему.
- А чего тут понимать? - досадуя на себя, угрюмо процедил начальник милиции. - Звать - то вас не Таисия Матвеевна, а Татьяна. Уж простите, не знаю, как по батюшке. Вас еще в девятнадцатом году опознали. Из бывших один, полковник. В Ставке служил у государя - императора. Рассказывал, что с
мужем вашим в академии учился. Его словам тогда я ходу не дал, да только ж и помимо меня начальство имеется. Этому товарищу из ГПУ, который у вас чаи гонял, очень подозрительной ваша личность показалась. Ему в каждом, кто не из рабочих и крестьян, шпионы Антанты видятся. А ваши - то корни прям как у дуба - по земле стелятся, даже искать не надо.
- Что вы имеете в виду?
- А то, уважаемая… - Судаков замялся, не зная, как именовать собеседницу, - что в губернии на милицейских курсах нас учили, как по внешним признакам законспирировавшихся врагов рабочего класса вызнавать. Ну там, всякие жесты особые, манера поведения. Скажем, кавалеристы из бывших ногу на ногу кладут таким образом, будто опасаются шпорою порвать штанину.
- И что с того?
- А то, что в Смольном институте благородных девиц барышням на уроке было велено держать руки за спиной, вот совсем как вы держали, когда я вошел. Таким способом достигались сразу две цели: у девиц вырабатывалась прямая спина, а во время урока они всяких чертиков на полях не рисовали. Я понятно излагаю?
Таисия Матвеевна побледнела.
- Да вы не бойтесь. Я ж то вижу, что никакая вы не враг, а уж дочь ваша - и подавно. Отлично понимаю, что вы жизнь спасали и лишь потому таились. Но только и вы поймите - что могу, я готов для вас сделать сию минуту, а большее - уж не взыщите - не в моих силах.
- Но… - чуть шевеля губами, спросила она, - зачем вы это делаете для меня?
- Так сами подумайте, - радуясь, что не краснеет, начал Судаков, - если ГПУ вас словит, очень скоро выяснится, что я знал о том, кто вы есть на самом деле, а мер не принял.