– Сэр, я еще раз повторюсь, планируется ограниченный конфликт. Мы уничтожим пару десятков советских дивизий, нанесем сильный удар по промышленности – большего не понадобится. Аналитики и разведка единодушны в этом вопросе, – и видя, что президент колеблется, генерал выложил свой последний козырь:
– А для вразумления коммунистов наша авиация нанесет два чудовищной силы бомбовых удара по японским городам. Киото подвергнется химической атаке, а Токио – обычной бомбовой. После обеих выживут единицы. Примерив ситуацию на себя, русские будут вынуждены пойти на компромисс.
– Черт возьми, надеюсь, вы правы, Джордж. Потому что я боюсь даже представить, что будет, если в ваши рассуждения вкралась ошибка, – все еще не уверенный в ответе президент подошел к окну.
Третья Мировая война стала еще на шаг ближе.
29 июля 1946 года.
Передовица газеты "Правда".
"Уже не война".
"Это уже не война – это преступление". Именно так выразился товарищ Сталин о событиях последних дней, разыгравшихся на Японских островах.
И наш великий вождь прав. Это немыслимое, чудовищное злодеяние, не несущее в себе никакой военной цели является актом устрашения – и ничем иным. Уничтожение до основания двух густонаселенных городов – а именно Токио и Киото, причем один из них был уничтожен с применением химического оружия, является актом военного преступления, в чем нет никаких сомнений.
Японская империя более не способна сопротивляться объединенным силам свободного мира. Это стало ясно сразу же после начала победоносной операции советских войск по принуждению милитаристов к миру. Однако, этот акт доброй воли Советского правительства был встречен с негодованием в высших эшелонах государственной власти стран АДА.
Речь господина Черчилля, произнесенная им на прошлой неделе в Гарварде, была преисполнена фашистских намеков и теорий. И вот что сказал по этому поводу наш великий учитель, товарищ Сталин:
"Следует отметить, что господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира. Немецкая расовая теория привела Гитлера и его друзей к тому выводу, что немцы как единственно полноценная нация должны господствовать над другими нациями. Английская расовая теория приводит господина Черчилля и его друзей к тому выводу, что нации, говорящие на английском языке, как единственно полноценные должны господствовать над остальными нациями мира".
И в доказательство этих намерений, явно отдающих фашизмом – как верно отметил товарищ Сталин – милитаристы, теперь уже из АДА, нанесли показательные удары по гражданскому населению Японии. Причем нанесли их в условиях абсолютного превосходства на море, земле и в воздухе, в условиях, когда капитуляция Империи неизбежна и ожидается со дня на день.
Все мы, все советские люди, до глубины души возмущены этим варварским актом, актом военного преступления. Но также возмущены и люди из Европы – из Бельгии и Голландии, Франции и Югославии, Румынии и Германии, других стран. Есть также множество недовольных такими действиями военного и политического руководства АДА и в Соединенных Штатах, и в Великобритании.
Прогрессивная общественность всего мира выражает свое глубокое возмущение подобным преступлением и требует наказания виновных.
Советский Союз, как сказал в своем выступлении министр иностранных дел СССР В. Молотов, рассчитывает на то, что подобного более повторяться не будет.
Люди устали от долгих лет войны. Миру нужен мир.
2 августа 1946 года.
Корея, Сеул.
Мягко ступающий по толстому ковру невысокий человек в военной форме выглядел властно, несмотря на цель своего пребывания во дворце Кёнбоккун. Два его спутника выглядели значительно менее важно, хотя и командовали японскими флотом и армией.
Прибывший на подписание капитуляции Хирохито – немыслимое дело! – согласился на это лишь после повторной бомбардировки Токио, окончательно сравнявшей город с землей. Сдача Советам выглядела с этой точки зрения "плевком престижа" в лицо Альянсу.
Со стороны СССР документы подписывал Василевский, подчеркивая роль армии в разгроме Квантунской группировки. А представителей АДА не пригласили. Действительно, зачем?
Сказать, что американцы были в бешенстве – значит, ничего не сказать. Трумэн, поняв какую подлянку устроила ему Империя в последние дни своего существования как независимого государства, последовательно наорал на генералов, адмиралов, госсекретаря, вице-президента, главу недавно созданного ЦРУ и на министра обороны. А потом сутки не принимал вообще никого, осознав, что извечный русский вопрос "Кто виноват и что делать?" внезапно во всей красе развернулся перед правительством Альянса.
Капитулировав перед СССР, Япония пустила советские войска на свою территорию, обезопасив себя тем самым от налетов англо-американской авиации. Попытка попугать Союз ничем не закончилась – в ответ на угрозы послов Молотов невозмутимо пожал плечами и заметил, что японский народ, безусловно, имеет право выбирать, кто будет следить за порядком на его земле. А после уничтожения десятков, если не сотен тысяч мирных жителей авиацией АДА этот самый выбор в пользу Советского Союза выглядит вполне объяснимым.
И сегодня, когда последние подписи на документе были уже поставлены, японский император прибыл в один из красивейших дворцов Сеула с просьбой к Советскому правительству.
– Мы, естественно, окажем помощь японскому народу в восстановлении пострадавшей экономики. Но военные преступники из правительства империи, ее армии и флота должны быть наказаны – в этом, полагаю, у нас нет никаких разногласий? – Василевский, тщательно проинструктированный Молотовым и Сталиным, на что можно соглашаться, а на что нет, внимательно смотрел на главу Японии.
– Тот список, что мы получили…выглядит справедливым, – несмотря на поражение, император говорил ровно и гордо.
– Я надеюсь, у вас нет никаких сомнений в том, что устроители зверств в Нанкине и других местах, экспериментов над людьми и прочих актов чудовищных злодеяний заслуживают суда? – маршала несколько покоробила заминка императора.
– Нет, что вы. Но ведь военные преступники есть не только в Японии.
– Полностью согласен. Но Сиам находится в зоне оккупации Атлантического Альянса, и там будет осуществляться их трибунал.
– Я не имел ввиду Сиам, – мрачно отметил Хирохито.
– Нацисты и их приспешники свое уже получили, – удивленно сказал Василевский.
– Я имею в виду, что согласно заявлениям Советского правительства, уничтожение городов химическим оружием является преступлением.
– По одному шагу за раз. Но каждого преступника рано или поздно настигнет возмездие, – советский полководец уверенно улыбнулся.
Искра надежды вспыхнула в глазах японского императора.
Разгром миллионной армии за неделю давал понять, что АДА ждут нелегкие времена в том случае, если он рискнет полезть в петлю.
Ни Василевский, ни Хирохито, ни Сталин, ни кто-либо еще на континенте не знал, что процесс уже начался. Петля приближалась к шеям преступников Альянса так же неотвратимо, как и к преступникам Японии. Просто она была несколько дальше.
10 августа 1946 года.
Голландская Социалистическая Республика, Амстердам.
– Леня? Здорово, когда вернулся? – направлявшийся в столовую офицер был остановлен криком сослуживца.
Повернувшись, Васильев увидел старого друга – командира батальона Терентия Шимазина.
– И вам не болеть, товарищ майор.
Видимо тон гвардейца был не слишком радостным, потому как улыбающийся Терентий насупился и серьезно спросил:
– Ты чего такой серьезный? Случилось чего?
– Да не, в порядке все. Просто у сестры ребенок заболел, вот, подзадержался на Родине. А то ты ж знаешь, у нее муж в сорок четвертом того, – Леонид отвел глаза.
– Так у тебя ж отпуск до двенадцатого?
– Неа, завтра заканчивается. Просто хотелось немножко дольше в Арнеме побыть, – грустно вздохнул Васильев.
Шимазин понимающе усмехнулся. Он вообще в последнее время стал делать значительные успехи в области "постоянства" – менял девушек не раз в две недели, а раз в два месяца. А последняя так и вообще была у него уже почти полгода. И как подозревали сослуживцы, скоро вполне мог наступить прорыв "линии фронта" – и товарищ майор решит остепениться.
– Да ладно тебе, скучно будет – позвонишь. Или напишешь, – все же до "прорыва" было еще пока далеко. – И чего ты в ней нашел? Дите еще, худая как не знаю что. Танцует она конечно уууу, – офицер поднял большой палец вверх, – эт да. Думаешь, станет звездой Голливуда?
– Дурак ты, Терентий, и шутки у тебя дурацкие, – Васильев неодобрительно покачал головой.
– Да ладно тебе, не кисни. Все будет хорошо. Хотя по виду твоему не скажешь. Ты чего такой помятый?
– А того, что подняли сегодня в четыре утра, пожрать ничего не успел, весь день бегаю как наскипидаренный. И только собрался чуток передохнуть – как тут ты еще.
– А, так ты кушать топал? Давай я с тобой. По дороге расскажу.
– Чего расскажешь-то? – поинтересовался Леонид, уже возобновив свой путь к храму еды.
– Нам новые игрушки привезли.
– В смысле?
– Офицерам и всяким танкистам да летунам вместо ТТ теперь новые пушки выдают.
– Да? И как?
– "Оружие персональной обороны". Уж точно не ротной, ха-ха. А вообще – что-то среднее между пистолетом и автоматом. Нашему полку пока не выдали, на днях будут. На вид штука хорошая, хотя странновато выглядит, – ПП, внешне сильно напоминающие израильские "Узи" и чешские Sa 23, и вправду были не слишком обычны для советских офицеров, – только один фиг, если какая заварушка, мы с тобой опять за автоматы возьмемся. Но остальным может и пригодится, – Шимазин пожал плечами.
– Какая еще заварушка? – Васильев насторожился. – Японцы же капитулировали?
– А про Альянс ты не забыл? – иронично посмотрел на сослуживца Шимазин.
– Да ладно. Там же не идиоты сидят. Они чего, не видят, что мы их уделаем? Они вон с япами боролись сколько, а мы их за неделю к ногтю прижали, – не согласился Леонид.
– Идиоты не идиоты, но ты последний месяц по Союзам да Арнемам гостил, а мы, неусыпно несущие свою службу здесь, на передовой самого передового строя на земле, – Терентий хохотнул получившемуся каламбуру, – должны видеть и понимать больше, чем простые советские люди.
После этой фразы, введшей Васильева в ступор, комбат заржал как лошадь, вызывая недоуменные взгляды проходящий мимо людей.
– Это сейчас что такое было? Кто вы такой и что сделали с майором Шимазиным?
– Ой, не могу, ты бы видел сейчас свою рожу – нет, правда. А всего-то и стоило, что немножко процитировать своего замполита.
– Хватит фигней страдать, Терентий. Правда. Тут что, какие-то слухи ходят? – уже серьезно спросил Леонид.
Вечно зубоскалящий офицер убрал с лица улыбку и уже совсем другим тоном заметил:
– Если б только слухи. У нас же недалеко аэродром летунов. Ну вот, я там пару ребят знаю – совместный футбол, баскетбол – ну все такое, выпивали пару раз. Так вот, последнее время наши заморские друзья повадились постоянно нарушать воздушные границы.
– Чьи? Голландские?
– Если бы. Почти всех стран, входящих в этот наш Евразийский Союз. Просто Россия далеко, ее границы особо не понарушаешь, а тут – гуляй не хочу. И их газеты…Ты "ОбЗарПресс" читаешь?
– Ну да, временами.
– Заметил, последнее время они как с цепи сорвались? Нас таким дерьмом поливают, что есть у меня – и не только у меня, – сильное предчувствие, что все это неспроста.
– Думаешь, полезут? – поинтересовался Васильев, заходя в помещение гарнизонной столовой.
– Ага. Ты вспомни, как немцы перед войной действовали. Точно так же. Да и с торговыми делами – позавчера англичане задержали наш корабль. Уж под каким предлогом не знаю, – но это ведь далеко не первый случай. Чувствуется проторенная дорожка.
– Неверной дорогой идут товарищи, – перефразировал классика Леонид.
– Вот-вот. Ладно, ты чего будешь? Я себе мясо по-царски возьму. Нам нового повара прислали – вот это мастер, – Шимазин с интересом уставился в меню, одновременно с удобством устраиваясь за накрытым белоснежной скатертью столом.
– Советуешь?
– Ага. Ты, кстати, его знаешь. Помнишь Ваську Терехина? Так это его брат. Готовит – пальчики оближешь.
Еще пятнадцать минут спустя два офицера с аппетитом уплетали обед, рассказывая друг другу о событиях прошедшего месяца. Отсчет последних мирных дней стартовал.
15 августа 1946 года.
Южно-Американская Федерация, Рио-де-Жанейро.
Генерал Альверде задумчиво рассматривал собравшуюся в порту толпу. Количество людей было просто огромно – казалось, что весь город отправился к берегу на встречу с возвращающимися из Азии войсками.
Из-за шума заготовленная речь так и норовила исчезнуть из головы президента, заставляя его вновь и вновь пробегать глазами по листку с основными тезисами.
Но, помимо гомона толпы, была еще одна причина, отвлекающая харизматичного лидера Федерации – шестое чувство и пятая точка одновременно чувствовали сгущающиеся над планетой свинцовые тучи очередного шторма войны. Еще недавно средний фон англо-американских газет, где встречались как положительные статьи о Советском Союзе, так и отрицательные постоянно темнел. А после речи Черчилля в Гарварде, являвшейся почти точной копией Фултонской (с поправками на изменение обстановки, конечно, но все же), эти изменения стали нарастать как снежный ком, превращая серые полутона в откровенно черные.
И это пугало, поскольку начинало казаться, что война уже на пороге. И будет не через год, а вот-вот, буквально сейчас. Что, конечно же, устраивать ЮАФ не могло.
Если честно, то Альверде вообще бы отказался от войны и попытался бы отсидеться в сторонке. Но это с некоторых пор невозможно. Вступления в очередную бойню потребуют обе стороны. И обе не потерпят отказа.
– Жозе, – голос друга отвлек президента от мрачных мыслей, вернув в реальность, – по-моему, тебе пора, – и Гаспар указал на выстроившихся на пирсе солдат прибывшей с далеких берегов Окинавы 7-ой Гвардейской Бронетанковой дивизии.
Благодарно кивнув своему вице-президенту, генерал одернул китель и, поправив берет, широкими шагами вышел на трибуну.
Толпа, увидев своего кумира, взвыла от восторга.
Дождавшись, пока страсти несколько утихнут, Альверде улыбнулся и громко сказал:
– Мои дорогие сограждане! Друзья! Я рад видеть вас всех здесь, сегодня, в этот прекрасный день! – простые слова вызвали очередной всплеск народной радости.
– Но мы собрались чествовать не меня. Мы собрались, чтобы отдать дань уважения героям, вернувшимся с битвы за свободу. Храбрым воинам, сражавшимся вдали от дома за мир. Бившихся за него с отвагой и мужеством, достойным величайших! – развернувшись, генерал указал на ровный строй солдат и офицеров.
– И я хочу сказать, что наш народ всегда будет готов постоять за себя и за мир! Потому что достоин этого! Ура героям!
– Уррраааа!! – рев толпы, ее энтузиазм и энергия били через край.
Альверде простер над людьми руки, словно волшебник добившись тишины.
– А теперь я хочу, чтобы мы все вспомнили о тех тысячах борцов, которым уже не суждено вернуться домой к своим женам и невестам, детям и родителям. О тех, что пали на полях сражений, защищая свои дома, – тишина, воцарившаяся на площади, казалась еще более торжественной в сравнении с тем шумом, что был здесь же еще пару минут назад.
– И в память о погибших в боях за правое дело соотечественниках мы должны немножко помолчать, – и отец наций Южно-Американской Федерации склонил голову, предварительно сняв берет театральным жестом.
Гаспар, наблюдавший за речью друга, едва не захлопал. "Нет, Жозе и в юности умел поговорить, но так…Мой дорогой друг растет над собой. Как сказал бы Станиславский – верю. Полностью и безоговорочно верю".
Тем не менее, речь друга не спасала от тягостных раздумий. Щелканье метронома, отсчитывавшего минуту тишины, навевало не самые приятные мысли, словно символ последних уходящих секунд относительного спокойствия. Бразильскому министру обороны с каждым днем становилось все страшнее – ибо не увидеть приближающийся шторм мог только совсем ничего не понимающий в политике человек.
И, как назло, прибытие последних тридцати тысяч солдат из Японии вновь откладывалось, на сей раз на неделю. А ведь несколько бригад обученной пехоты были бы совсем не бесполезны для обороны огромных территорий Федерации.
Альверде, продолживший свою речь, краем глаза увидел мрачное выражение лица старого товарища и довольно резко закончил свое выступление, призвав народ порадоваться миру, пока не поздно. После чего, заявив, что героям стоит отдохнуть и вручив нескольким солдатикам заслуженные награды, отбыл восвояси.
– Думаешь, скоро? – вопрос президента, прозвучавший в тишине его лимузина, не требовал дополнительных пояснений. Гаспар, еле заметно кивнув, промолчал.
Глава ЮАФ задумался и, после недолгой паузы, уточнил:
– До весны дотянем?
На сей раз министр обороны ответил довольно уверенно:
– Вряд ли. В лучшем случае – поздняя осень.
– Они же не полезут на русских зимой? – Альверде, не согласный с мнением друга, отрицательно качнул головой.
– Если они в достаточной степени глупы, чтобы ввязаться в войну со Сталиным, то этого хватит. Я надеялся, что, после относительно быстрого поражения немцев, Альянсу хватит мозгов не лезть в Россию. А оказалось, что это сыграло обратный эффект. Отшибло последние остатки разума, – Гаспар невесело усмехнулся. – Их даже разгром японцев советскими танковыми армиями не вразумил. Скорее раззадорил.
– С этим точно не поспоришь, – президент вспомнил недавнюю встречу с американским послом. – Они убедили себя, что поставили Японию на грань поражения, а русские лишь только ее добили. И новые русские танки их не пугают.
– У них есть "Першинг" и способности производить его в больших количествах. Думают, что он не хуже последних "тридцатьчетверок" или чего у русских там уже на вооружении, – пожал плечами генерал Гаспар. – Плюс огромное количество самолетов. Десятки тысяч. Вот и считают, что этого хватит.
– А может еще не поздно? Сменим сторону? – Альверде внимательно посмотрел на друга.
– Атомная бомба, – просто ответил тот. – У Сталина есть, у Трумэна нет.
Президент устало вздохнул и посмотрел в окно летящего по Рио к его резиденции авто. Вид веселых людей на улицах вызывал грусть.
– Сколько их погибнет, Жозе? – этот вопрос Альверде задал скорее себе, чем своему министру обороны.